Профессиональный украинец

«Немцы двинулись на русских. По способу тогдашней тактики, Александр поставил свое войско свиньею: так называлось построение треугольником, образовавшим острый конец, обращенный к неприятелю... Когда немцы приблизились, Александр стремительно двинул свою свинью рылом на неприятеля, и немецкий строй был разрезан».

Двинутая рылом свинья Александра Невского — не курьез, обнаруженный в сочинении нерадивого школьника, а фрагмент из монографии «Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки». И написал сей труд маститый историк Николай Костомаров (1817–1885).

Впрочем, столь же выразительные фразы могут попасть и в работу школяра, если тот не читал хорошего учебника и не смотрел знаменитый фильм «Александр Невский». Сочинения Костомарова чрезвычайно популярны в качестве подарков за прилежную учебу, призов на олимпиадах, сюрпризов умным чадам на дни рождения.

Между тем еще при жизни Николая Ивановича его умение не дружить с фактами, давать пристрастные, неприязненные, порой клеветнические характеристики русским героям вошло в предания. Оппонировавший ему Михаил Погодин даже выпустил толстую книгу «Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями», где собрал и опроверг навешанные на исторических деятелей костомаровские ярлыки.

Владимир Мономах — себе на уме, Дмитрий Донской на поле Куликовом труса праздновал, Скопин-Шуйский — тусклый и двусмысленный человек, князь Пожарский — совершенно рядовая, незначительная личность, Кузьма Минин — демагог, воровавший из общественной кассы, Иван Сусанин — не более чем персонаж мифа... Русская история предстает сплошными авгиевыми конюшнями. Создается впечатление, что пересказал ее Собакевич.

Откуда столько озлобленности и неряшливости у того, кто занимался изучением предмета десятилетиями и явно хотел поведать о результатах своих изысканий другим? Наверное, дело в том, что Николай Иванович был... украинцем. И речь не об этническом происхождении — оно как раз вполне великоросское. Его отец, помещик-вольнодумец из-под Острогожска (в Воронежской губернии), весьма удивил всех, выбрав невестой простую крестьянку, а затем отправив ее учиться в Москву. Уважения к барину среди мужиков это не прибавило. И когда Коле минуло 11 лет, крепостные ограбили и убили родителя.

Всю жизнь Николай Иванович убеждал и друзей, и едва знакомых, будто мать его была украинкой и рос он в окружении сверстников, крепостных ребят, тоже, как он настаивал, украинцев. Но эти заявления опровергались простым фактом: будущий историк выучил тогдашнюю мову отнюдь не в детстве, а лишь в Харьковском университете благодаря собирателю малороссийских песен профессору Измаилу Срезневскому. Однако там, где для других Украйна была лишь поэтическим увлечением, Костомаров, выдумавший и взлелеявший в себе украинца, решил пойти дальше — сделать таковыми южнорусских крестьян. С Тарасом Шевченко и Пантелеймоном Кулишом он основал Кирилло-Мефодиевское братство украинофилов и даже написал для него кощунственную «библию» — «Книгу бытия украинского народа».

Это произведение интересно тем, что содержит в себе зачатки исторической концепции Костомарова. Главный предмет ненависти автора — цари, короли, князья да господа. «Не любила Україна ні царя, ні пана», а снискала для себя равенство в козацтве. Не то Москва — «цар московський взяв верх над усіми москалями, а той цар узяв верх, кланяючись татарам, і ноги ціловав ханові татарському, бусурману». Русофобская формула, провозгласившая, что московские князья получили власть, целуя ханские ноги, широко распространена именно Костомаровым. А что Украiна? А она хотела жить в мире и любви с Польшей, «як сестра з сестрою», но жадность панов и фанатизм иезуитов этому помешали. Тогда украинцы побратались с москалями, думая, что заживут в условиях прежней вольности. Да не тут-то было: «Скоро побачила Україна, що попалась у неволю, бо вона по своей простоті не пізнала, що таке було цар московський, а цар московський усе рівно було, що ідол і мучитель».

Разумеется, это сочинение, найденное при обыске жандармами, не могло понравиться Николаю I. «Идол и мучитель» обошелся, впрочем, с возмутителем довольно мягко: тот год отсидел в крепости, а затем был приговорен к ссылке в Вятку, которую, несмотря на все мольбы матери историка, не заменили Симферополем — царь согласился только на Саратов.

Вернувшись в столицы в эпоху реформ, Костомаров стал кумиром прогрессивной публики. Был избран профессором Санкт-Петербургского университета. Провел знаменитый диспут с Погодиным о происхождении варягов, отстаивая экстравагантную теорию: Рюрик со товарищи являлись жмудью, то бишь литовцами.

В любимцах у либеральной общественности, однако, долго не задержался. Когда из-за студенческих беспорядков старейший вуз Петербурга временно закрыли, Николай Иванович принял участие в основании «Вольного университета». Вскоре одного из преподавателей после дерзкой лекции жандармы выслали из города, и студенты решили бойкотировать «вольные» занятия. Костомаров не приветствовал этот бойкот, вследствие чего навсегда потерял уважение нигилистов. Они зашикали его и согнали с кафедры, куда он никогда уже не вернулся. Чужой и для чиновников от просвещения, и для свистунов вынужден был с головой уйти в литературную деятельность.

Последнюю подчинил пропаганде главной идеи своей жизни — украинофильства. В 1861–1862 годы вместе с Пантелеймоном Кулишом они сотрудничали в журнале «Основа», посредством коего проповедовали ту самую идею, которую один ехидный автор «Современника» назвал «искусством делать сало и хорошие наливки», а заодно шокировали столичную публику частым употреблением слова «жид». Помимо прочего, задачей «Основы» было добиться от Министерства просвещения создания в Южной России народных школ, где преподавание велось бы на украинском языке, якобы наиболее близком к простому мужику.

Правда же в том, что никакого украинского языка как цельной, систематизированной наукой реальности не существовало. Мужики либо не знали его вообще, либо говорили на диалектах, которые назывались «украинскими» лишь в мечтах издателей «Основы». Костомаров и Кулиш отлично понимали, что им и их последователям предстояло не обучать, а создавать украинцев из ничего.

Русские общественные деятели и публицисты всех лагерей атаковали Костомарова. Михаил Катков, Иван Аксаков, Александр Герцен на редкость дружно, на время забыв разногласия между собой, предупреждали: «украинский» проект «Основы» создаст неустранимую преграду между представителями народа Южной Руси и подлинным просвещением-образованием, отдалит их от Пушкина и Гоголя, от «Истории» Карамзина и «Полного собрания законов», фактически сделает неполноценными гражданами империи. Возникало подозрение, что Костомаров по-прежнему хочет для своей Украйны единства с Польшей — «как сестры с сестрою». В условиях разгоравшегося польского мятежа проект Костомарова выглядел очевидным проявлением враждебности к России как таковой, попыткой расчленить государство.

Впрочем, он в своих теоретических работах и не скрывал, что ему мила не единая, а разделенная Россия. Выдвинул концепцию «федеративной Руси», которую в древности будто бы составляли шесть племен — южнорусское, северское, белорусское, великорусское, псковское и новгородское. Раздробленность представала, таким образом, не возникшим на определенном этапе злом, а изначальным, естественным состоянием разноплеменности, создававшим предпосылки для образования будущей Русской федерации. Но, дескать, на несчастье, пришли татары, а великорусы, ловко воспользовавшись их мощным деспотизмом, подчинили все остальные «штаты» Москве. Концепция выглядела изрядно вымученной, не соответствовала ни местам расселения древних племен, ни границам княжеств. Автор путался в критериях определения тех или иных участников федерации. А главное, большинство субъектов мнимого федеративного союза к тому времени уже давно приказали долго жить.

Гораздо более опасным представлялось современникам Костомарова его учение о «двух русских народностях», связанных единым телом России: для великорусов характерна дисциплина, государственность, покорность власти, общинность, подчинение частного общему, начало единодержавия; для другой народности, южнорусской, главное — стремление к свободе, анархия, неприятие рабства, повышенный индивидуализм и в конечном счете неусвоение начал государственных. Великорусы — ханжи, изуверы, малорусы полны любви и душевного умиления. Знаменитая работа буквально сочится неприязнью к первым.

Из числа великорусов Костомаров исключает новгородцев. Их вечевой строй «Речь Посполита Новгородска» и нелюбовь к единодержавной власти дает ему повод искать в северных республиках южные корни. Еще когда он отправлялся в ссылку, в глушь, в Саратов, с ним произошел забавный случай: сей узник, завидев Великий Новгород, встал в коляске навытяжку и принялся так громко прославлять новгородское народоправство, что жандарм тут же пригрозил отправить его назад, в Третье отделение.

В соответствии со своей концепцией Костомаров сочиняет и историю Украины. Публикует обстоятельную монографию «Богдан Хмельницкий», берется издавать документы по истории Южной Руси как член археографической комиссии. Но тут происходит шумный скандал — блестящий знаток прошлого Малороссии, историк Геннадий Карпов привлекает внимание коллег к тому, что при подготовке издания Костомаров пропускает важнейшие источники, о которых не мог не знать, — по всей видимости, потому, что те противоречат его гипотезе об обязательствах русского царя хранить после Переяславской рады малороссийские привилегии.

Мало того, Карпов замечает: излагая события, связанные с Радой, автор монографии перемежает подлинный отчет боярина Бутурлина и сведения из поздней, малодостоверной, вышедшей из-под пера Самуила Величко истории Украины, где русские бояре божатся чтить козацкие свободы. Подобное, чрезвычайно характерное для Костомарова микширование первоисточника с позднейшими выдумками делало ему мало чести. Но еще ниже уронил его репутацию ответ Карпову, опубликованный журналом «Беседа».

«Если бы какой-нибудь факт никогда не совершался, да существовала бы вера и убеждение в том, что он происходил, — он для меня остается таким же важным историческим фактом» — в этой формуле сокрыты, спрессованы следующие сто пятьдесят лет украинствующей историографии: от фактологических манипуляций Грушевского до древних укров, выкопавших Черное море, и украинско-персидских войн. Нежелание отделять правду от вымысла стало фирменной чертой костомаровской исторической традиции.

Второй знаковой особенностью, зримо проявившейся там, где он заступает на территорию столь нелюбых ему «великорусов», является желание клеветать и чернить.

Публицист Николай Ригельман, характеризуя метод Костомарова, отмечал в 1875 году: он старается «вывести события из игры нечистых или корыстных побуждений, ощупать в душе исторического лица какой-нибудь порок, благодаря которому можно бы отрицать благородство его намерений... вместо исторической личности является карикатура... Костомаров опошливает самые замечательные моменты и самые замечательные личности русской истории и, в конце концов, приходит к такому отрицательному изображению, что если кто примет его за истинное, то должен потерять всякую веру в нравственные побуждения государственных деятелей и тому сделается недоступным величие и нравственный смысл исторических событий».

Именно Костомаров выработал «канон» русофобских интерпретаций нашей древней истории, к которым те или иные публицисты прибегают по сей день. Именно у Костомарова заимствовал свои злобные характеристики русских героев как «слуг торгового капитала» знаменитый большевистский опрокидыватель политики в прошлое Михаил Покровский. А по его почину тем же материалом наполняет тома своей «Истории» Борис Акунин.

Незалежные «ученые» воспроизводят все доставшиеся им в наследство басни о царях и казаках. А в недавно вышедшей монографии «Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия» сочинитель, начиная с эксплуатации костомаровского мифа о «федеративной Руси», переходит к тому, что никакой единой древнерусской народности не было, а значит, и современной русской нации нет. Разве что «свинью Александра Невского» пока никто не двинул снова в бой. Наследие Костомарова по-прежнему весьма токсично для нашей историографии, а потому о нем трудно писать sine ira et studio.

Что ж, для того чтобы удерживать такую планку два столетия, действительно нужен своего рода огромный талант.

Иллюстрация на анонсе: В. Орловский. «Малороссийский пейзаж»