Валентин Лавров: «Бунин презирал смутьянов и бездельников»

Известный литературовед, журналист, автор исторических детективов и коллекционер раритетных изданий Валентин Лавров дебютировал как писатель в конце 1980-х, когда ему было уже за пятьдесят. И сразу — с историческим романом-хроникой «Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции», по сути, первым в СССР полноценным документально-художественным повествованием о жизни классика на чужбине.

Дебют оказался успешным, а главное — многие соотечественники впервые познакомились с фрагментами из «Окаянных дней».

СВОЙ: Почему Вы в первой же своей книге обратились к фигуре Бунина?
Лавров: В середине 1970-х писатель Николай Смирнов сделал мне потрясающий подарок — письма из Парижа, которые адресовали ему вдова Бунина Вера Николаевна, подруга классика Галина Кузнецова, его секретарь Александр Бахрах, прозаик Борис Зайцев, журналист Владимир Могилевский и другие.

Это были очень личные, весьма откровенные послания, которые показывали Ивана Бунина «в халате». Так, кстати, назвал свою книгу Бахрах. Литературный гений предстал в моих глазах вовсе не «холодным, заносчивым аристократом», как рекомендовали его наши соотечественники, а чутким, добрым человеком, каким знали его близкие люди.

Я влюбился в образ Бунина — яркий, неотразимый, словно мы много лет дружили. Он смотрел на меня голубыми, чуть усталыми, умными глазами.

И тут, не иначе, вмешалось провидение. Один известный кинодраматург познакомил меня с Александром Полонским — тем, кто с младенчества бывал в доме Буниных, общался и с ним, и с Верой Николаевной.

Мне довелось стать его приятелем. Он скупал в Европе архивы эмигрантов и привозил их в нашу страну. Благодаря Александру Яковлевичу я получил порядка ста рукописей и писем Бунина, изданий с дарственными надписями — богатство невероятное, немыслимое.

СВОЙ: И тогда Вы взялись за роман-хронику...
Лавров: Не сразу. О некоторых упоминаемых в письмах персоналиях поначалу вообще ничего не было известно, либо мы знали их только по именам. Более пятнадцати лет я изо дня в день, с утра до ночи изучал эти материалы, доставал где только можно бунинские автографы, знакомился с архивом классика в Государственной библиотеке имени Ленина, работал в спецхранах.

Мне открывались черты совершенно необыкновенного человека. На основе тех прежде неизвестных в СССР материалов я опубликовал порядка полусотни статей, выступал на литературных вечерах с рассказом «Неизвестный Бунин». Меня приметил Анатолий Афанасьев, в конце 1980-х заведовавший редакцией «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия». Именно он, к слову, большой знаток русской эмиграции, предложил написать книгу об Иване Алексеевиче.

Трудился я с упоением, не жалея сил, ежедневно корпел за письменным столом по десять-двенадцать часов. В 1989 году книга увидела свет, а ее общий тираж составил 250 000. Успех превзошел ожидания, «Холодную осень...», как ураганом, смело с прилавков.

Вскоре отменили цензуру. Теперь представилась счастливая возможность без умолчаний и экивоков рассказать о том круговороте событий, в который попал Бунин после прихода к власти большевиков. Замечу, в моем распоряжении оказалось немало не опубликованных ранее материалов. Я писал роман не только о Бунине, но и о судьбах других представителей русской эмиграции.

СВОЙ: В нынешнем году исполняется 100 лет «Окаянным дням». Чем Вас привлекала эта книга?
Лавров: Произведение написано в форме дневника и начинается так: «Москва, 1918 г. 1 января (старого стиля). Кончился этот проклятый год. Но что дальше? Может, нечто еще более ужасное. Даже, наверное, так». Последняя запись датируется двадцатым июня 1919-го (тоже по старому стилю), Бунин в то время находился в Одессе. Не думаю, что принципиально важна датировка написания «Окаянных дней», главное то, что их автор очень четко (и необыкновенно резко) выразил свою позицию: всюду — безумная кровавая вакханалия; грабежи, разбои, убийства, погромы стали явлениями повседневными и повсеместными. Бунин презирал смутьянов и бездельников, искренне полагал: надо постоянно, на совесть, с любовью к своему делу трудиться, а не сливаться «в едином порыве» с толпами безобразников.

Мягкосердечный монарх Николай Александрович не сумел тогда смирить бесчинствовавших смутьянов, демагогов, бандитов, уголовников, а нашей стране всегда необходим сильный и справедливый хозяин, любящий свой народ, желающий ему всяческого добра. И вдобавок к этому — способный добиться уважения чужеземцев к великой России.

СВОЙ: Пять лет назад на экраны вышел фильм Никиты Михалкова «Солнечный удар», где, помимо рассказа, написанного в 1925 году, были использованы мотивы «Окаянных дней». Как Вам лента?
Лавров: Картина сильная: сюжет крепкий, напряжение по ходу действия нарастает. Удачен подбор актеров. В фильме есть пища для ума. От него веет теплой, ностальгической атмосферой, грустью по старой, давным-давно ушедшей, во многом прекрасной, несравненной России.

СВОЙ: А по стране периода «реформ» не грустите? При всех, мягко говоря, сомнительных достоинствах того периода именно тогда Вы познали в полной мере прелести славы и успеха. На протяжении восьми лет каждый четверг «Московский комсомолец» публиковал Ваши произведения с пометкой «продолжение следует».
Лавров: Да, лично для меня это были удачные годы. На презентации моих книг приходили сотни людей. Например, в июле 1998 года во время праздника «МК» в «Лужниках» мне довелось представлять сразу шесть своих сочинений. Ушли все 4800 экземпляров.

Теперь тяга к литературе ослабла, по сравнению с советским периодом и даже 1990-ми мы стали гораздо меньше читать.

СВОЙ: Помнится, где-то Вы рассказывали, что Ваш роман с литературой начался с Пушкина...
Лавров: Верно. В нашей домашней библиотеке было издание «Евгения Онегина» 1833 года. Когда еще младенцем ложился вечером в кровать, бабушка читала строки, которые меня отчего-то волновали: «Уж темно: в санки он садится. / «Пади, пади!» — раздался крик; / Морозной пылью серебрится / Его бобровый воротник».

Зимой 1941 года я, шестилетний мальчишка, оказался в эвакуации в Перми. Там находился в то время Театр оперы и балета имени Кирова из Ленинграда. Тетя Поля, к которой нас подселили, служила в театре — то ли билетером, то ли в какой-то другой должности. И поэтому весь репертуар был к моим услугам... Как-то раз, к своей радости, оказался за кулисами — несказанно понравилось! Впоследствии прослушал и посмотрел все спектакли, но более всего пришелся по душе «Евгений Онегин». Особенно сцена дуэли. Однажды перед ее началом забыли зарядить пугач: Онегин щелкает, а выстрела нет. Повисает неловкая пауза. И вдруг из оркестровой ямы раздается громкий утробный звук: «бум!» — это барабанщик по команде дирижера что есть мочи стукнул в большой барабан. Похоже было на пушечный выстрел. Несчастный Ленский осел на подмостки... Зал аплодировал. Многие решили, что так и надо было.

Вообще сколько себя помню, всегда много читал: сначала — Чуковского, Михалкова, Маршака, басни Крылова, «Красную Шапочку», несколько позже — «Путешествие Гулливера» издания «Товарищества И.Д. Сытина», тома Майн Рида, выпущенные в начале ХХ века Петром Сойкиным, и прочая, прочая. С ранних лет выписывал в школьные тетради (они сохранились) полюбившиеся выражения.

Четырех лет от роду сочинял эпистолы отцу, известному футболисту Виктору Лаврову. Как-то раз он, уезжая на базу «Локомотива» в Хосту, провидчески пошутил: «Еще один борзописец растет».