Рецидивы окаянства

В пантеоне литературных богов нашей интеллигенции Иван Бунин прочно обосновался с 1950-х — момента снятия табу на печатание его произведений. Отменный стилист, непревзойденный лирик, великолепный мастер слова многие десятилетия практически никем не воспринимался в качестве выдающегося публициста, автора важных текстов, «несущих идейно-политическую нагрузку». Когда же наконец опубликовали его первые послереволюционные дневники, их обличительный пафос — парадокс! — либеральные пропагандисты норовили использовать не против разрушителей страны, а против самого государства, Советской империи, имевшей с ранним большевизмом мало общего. А между тем именно сегодня «политические» записки Бунина актуальны как никогда...

В мире мало вещей (если они есть), о природе, предположительном генезисе которых философы, политики, политологи, обществоведы спорят так же часто и страстно, как о закономерностях революций. Марксисты со своей диалектикой, помноженной на лозунговую безапелляционность, заявляют одно. Многочисленные конспирологи — совершенно иное, как правило, прямо противоположное. Социологи, веками изучавшие толпу, «живой организм» масс, добавляют в дискуссию собственные доводы и контраргументы. И все равно целостной картины пресловутой «революционной ситуации» в умах подавляющего большинства людей как-то не складывается. Проблема в том, что рационалистические теории в подобных вопросах не вполне состоятельны. Иррациональная, а вернее, инфернальная стихия во времена смут, государственных потрясений влияет на жизнь масс куда больше, чем «непреложные» политэкономические законы («верхи не могут, низы не хотят» и т.д. и т.п.).

«Москва, 1918 год. 1 января (ст. стиля).

Кончился этот проклятый год. Но что дальше? Может, нечто еще более ужасное. Даже наверное так.

А кругом нечто поразительное: почти все почему-то необыкновенно веселы, — кого ни встретишь на улице, просто сияние от лица исходит:

   — Да полно вам, батенька! Через две-три недели самому же совестно будет...

Бодро с веселой нежностью (от сожаления ко мне, глупому) тиснет руку и бежит дальше».

Так начинается книга Ивана Бунина «Окаянные дни». В принципе, даже этих нескольких строк было бы, наверное, достаточно, чтобы выразить всю гамму бунинских чувств, эмоций, суждений относительно «глобально-исторического» 1917 года. Неудивительно, что советская публика (за очень-очень редкими исключениями) этих мемуаров не знала. Любители классики упоенно зачитывались «Темными аллеями», эстетствующие декаденты к месту и не к месту декламировали: «Что ж! Камин затоплю, буду пить... Хорошо бы собаку купить», а все вместе охотно признавали, что «Жизнь Арсеньева» — это именно то произведение, за которое впору присудить любую международную премию, включая, разумеется, Нобелевскую. 

Дай им в те, сравнительно безмятежные, годы в руки «Окаянные дни», они, пожалуй, дружно восприняли бы их как вздорное брюзжание типичного старорежимного аристократа, этакое слабое эхо отжившего мира, который никогда и ни при каких условиях не вернется. И действительно, тот мир, который Бунин отнюдь не идеализировал, в коем, однако, находил некоторые черты гармонии, порядка и справедливости, не вернулся. 

На смену «развитому социализму» в результате социальных потрясений 1980-х–1990-х пришел дико-недоразвитый капитализм, условному гражданскому и имущественному равенству — чудовищная пропасть между новообразованными, скороспелыми кастами. И что? Оглядываясь на революционную (в широком смысле) ситуацию конца ХХ века, можно ли сказать, что предостережения Ивана Алексеевича перестали на тот момент быть верными, злободневными? 

Как не вспомнить веселую эйфорию столичной интеллигенции в «проклятом» 1991-м и в предшествующие годы. Ее (если б только ее!) «внезапные» нужды и бедствия в «лихие девяностые», последующее «лечение голоданием» и постепенное возвращение к более-менее здравому восприятию действительности...

И право же, при всем при том нам есть за что благодарить Провидение: Россия не скатилась в кромешный ад братоубийственной бойни. Который закономерно предчувствовал в самом начале 1918-го Иван Бунин. 

В который совсем недавно ухнула задорно прыгавшая на своем майдане соседка и близкая родственница Украина. Ведь, казалось бы, ничто не предвещало беды. Ну, кричали: «Москаляку — на гиляку!» — эка невидаль. Разве могли они знать прошлой зимой, во что выльются через считанные месяцы их ужимки и прыжки...

ПОЛКОВНИК

— Господа, ну вы-то можете трезво на все это посмотреть? Хватит крови, хватит воевать. Идея-то у них христианская... все равны... труд, созидание... Они же хотят что-то строить... Я, например, как инженер, готов...

РОТМИСТР

— А виселицы вы готовы строить? 

ПОЛКОВНИК

— Опять вы за свое!

РОТМИСТР

— Удивительно! Труд, созидание?! Это вы про кого?..

Ничего они строить не собираются, кроме виселиц.

«8 февраля.

Андрей (слуга брата Юлия) все больше шалеет, даже страшно.

Служит чуть не двадцать лет и всегда был неизменно прост, мил, разумен, вежлив, сердечен к нам. Теперь точно с ума спятил. Служит еще аккуратно, но, видно, уже через силу, не может глядеть на нас, уклоняется от разговоров с нами, весь внутренне дрожит от злобы, когда же не выдерживает молчанья, отрывисто несет какую-то загадочную чепуху.

Нынче утром, когда мы были у Юлия, Н. Н. говорил, как всегда, о том, что все пропало, что Россия летит в пропасть. У Андрея, ставившего на стол чайный прибор, вдруг запрыгали руки, лицо залилось огнем:

— Да, да, летит, летит! А кто виноват, кто? Буржуазия! И вот увидите, как ее будут резать, увидите! Вспомните тогда вашего генерала Алексеева!

 Юлий спросил:

 — Да Вы, Андрей, хоть раз объясните толком, почему вы больше всего ненавидите именно его?

 Андрей, не глядя на нас, прошептал:

— Мне нечего объяснять... Вы сами должны понять...

— Но ведь неделю тому назад вы горой стояли за него. Что же случилось?

— Что случилось? А вот погодите, поймете...

Приехал Д. — бежал из Симферополя. Там, говорит, «неописуемый ужас», солдаты и рабочие «ходят прямо по колено в крови». Какого-то старика полковника живьем зажарили в паровозной топке», — читаем в «Окаянных днях» далее. 

И невольно сравниваем с рецидивами форменного сумасшествия, которое в годы «исторических перемен», словно пандемия, охватывает не каких-то отдельных «андреев», допрежь «разумных, вежливых и сердечных», а целые страты, социальные слои и прослойки, обширные культурно-национальные общности. Роль жупела, смертельного врага вместо «проклятой буржуазии и генерала Алексеева» в разных и по-разному близких нам странах только лишь в последние годы играли каддафисты и их злосчастный предводитель, алавиты и Башар Асад, «донецкие» и Янукович. Впрочем, за последними в предельно нездоровом массовом сознании майданных оппозиционеров неизменно маячили виновные во всех бедах украинского народа клятые москали и Путин. 

Итоги произошедших в XXI веке революций везде примерно одинаковы: реки пролитой крови, разрушенные города и веси, повсеместное горе и невыразимые страдания миллионов людей, каждодневные преступления против человечности и, конечно же, глубочайшие экономические кризисы. Есть ли этому гибельному, «загадочному», часто «непредсказуемому» феномену строго научное объяснение? Едва ли. А если и есть, то хранители тайны вовсе не торопятся раскрыть ее для остального мира. 

«9 февраля.

Вчера были у Б. Собралось порядочно народу — и все в один голос: немцы, слава Богу, продвигаются, взяли Смоленск и Бологое.

Утром ездил в город.

На Страстной толпа.

Подошел, послушал. Дама с муфтой на руке, баба со вздернутым носом. Дама говорит поспешно, от волнения краснеет, путается.

— Это для меня вовсе не камень, — поспешно говорит дама, — этот монастырь для меня священный храм, а вы стараетесь доказать...

— Мне нечего стараться, — перебивает баба нагло, — для тебя он освящен, а для нас камень и камень! Знаем! Видали во Владимире! Взял маляр доску, намазал на ней, вот тебе и Бог. Ну, и молись ему сама.

— После этого я с вами и говорить не желаю.

— И не говори!

Желтозубый старик с седой щетиной на щеках спорит с рабочим:

— У вас, конечно, ничего теперь не осталось, ни Бога, ни совести, — говорит старик.

— Да, не осталось.

— Вы вон пятого мирных людей расстреливали.

— Ишь ты! А как вы триста лет расстреливали?

На Тверской бледный старик генерал в серебряных очках и в черной папахе что-то продает, стоит робко, скромно, как нищий...

Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!

Слухи о каких-то польских легионах, которые тоже будто бы идут спасать нас. Кстати, — почему именно «легион»? Какое обилие новых и все высокопарных слов! Во всем игра, балаган, «высокий» стиль, напыщенная ложь... Жены всех этих с.с., засевших в Кремле, разговаривают теперь по разным прямым проводам совершенно как по своим домашним телефонам...»

«10 февраля.

«...Еще не настало время разбираться в русской революции беспристрастно, объективно...» Это слышишь теперь поминутно. Беспристрастно! Но настоящей беспристрастности все равно никогда не будет. А главное: наша «пристрастность» будет ведь очень и очень дорога для будущего историка. Разве важна «страсть» только «революционного народа»? А мы-то что ж, не люди, что ли?..»

Бунин, когда писал процитированные выше строки, был, как видим, бесконечно далек от того, чтобы рядиться в тогу философа-мыслителя, ученого-гуманиста, стоящего над схваткой, без гнева и пристрастия осмысляющего «объективные и субъективные причины русской революции». Как ни парадоксально на первый взгляд, в этом и состоит его особая правота.

И с точки зрения общечеловеческой морали: нет резона в том, чтобы искать рациональные мотивы, оправдания для тотальной бесовщины, всеобщего расчеловечения, изуверства, массовых убийств. Гораздо правильнее и полезнее предотвратить повторение всего этого в будущем. 

И с точки зрения законов исторического развития (той же диалектики): Россия ценой невиданных жертв построила у себя «бесклассовое общество»... С тем, чтобы уже через несколько десятков лет в ней образовались такие классы, которые никаким марксам-энгельсам и в дурном сне бы не приснились. И с точки зрения этноконфессиональных, культурно-исторических особенностей. К примеру, нынешним «свидомым украм» сильно не нравится, когда их революцию-2013–2014 сравнивают с недавними схожими процессами в Ливии и Сирии. Хотя при внешних различиях идеологических химер, которыми подпитывались революционеры и ведомые теми толпы, плоды их коллективных усилий, по сути, тождественны. И с многих-многих других точек...

Здесь приведены отрывки из самого начала «Окаянных дней», что можно расценивать, пожалуй, как призыв к прочтению целиком удивительно актуальной в наши дни книги. Очевидно, что не все мысли Бунина, отраженные в дневниковых записях, покажутся ныне абсолютно взвешенными, бесспорными. Классик, похоже, к этому и не стремился. Он явно хотел принести пользу не только историкам, но всем нам, своим будущим соотечественникам. Прежде всего тем, кто не видел воочию, не испытал на себе ужасов революций и гражданских войн. Тем, кто до сих пор продолжает жить наивными — врожденными либо внушенными — иллюзиями на сей предмет: «Это где-то там, далеко. Мы не такие. С нами номер не пройдет...».

«Где-то там, далеко» было еще каких-нибудь полгода назад, не правда ли? А сейчас? То-то и оно.

И, конечно, нелишне иметь в виду: русская классика описывает дьявольские вакханалии (тире социальные катаклизмы) гораздо лучше любых «прогрессивных» теорий.