Золотой век русской псовой

История охоты с собаками уходит корнями в дремучее прошлое. Однако упорядоченная, обставленная ритуалами псовая охота появилась в средние века. Первое подробное описание таковой на Руси оставил нам австрийский дипломат и писатель XVI века Сигизмунд фон Герберштейн («Записки о Московии»).

В своем классическом виде она была доступна лишь царю, князьям да вельможам — рядовые помещики того времени почти не жили в собственных вотчинах, будучи связаны с обязательной государевой службой.

В 1762 году Петр III подписал «Манифест о даровании вольности и свободы российскому дворянству», и уже в течение первых десяти лет из армии в отставку вышли до 10 тысяч человек. В 1785-м «Жалованная грамота» Екатерины II закрепила новые права дворян и фактически превратила их в праздное сословие. Вот тогда-то псовая охота и стала одной из самых ярких примет помещичье-усадебного быта — почти на целое столетие, вплоть до отмены крепостного права. 

Русская, так называемая комплектная псовая с европейской парфорсной охотой, имеет только сугубо внешнее сходство. Французские виконты и английские лорды охотились иначе. В Булонском лесу или в ухоженных парках Суссекса и Йоркшира лисиц и зайцев преследовали и настигали исключительно гончие (надо признать, великолепные), а уж за теми на породистых скакунах поспевали чопорные наездники, изображенные на некоторых гравюрах XIX века... в цилиндрах и смокингах. К тому же в Западной Европе еще в незапамятные времена перевелись волки — предмет особого вожделения русских псовых охотников. 

Самые дельные из наших, нагрузив объемистые фуры скарбом, провиантом и собаками, прихватив имеющуюся в наличии челядь, степенно отправлялись в отъезжее поле месяца эдак на полтора-два. Иногда с заездом в соседние и более отдаленные губернии, всегда и везде пользуясь традиционным в этой среде радушным приемом. 

Отличалась от парфорсной и сама техника русской псовой. В лесной массив или иное урочище расторопные выжлятники набрасывали стаю гончих. Та, подбадриваемая наставниками, натекала на след и с неистовой яростью, ревом, визгом, оглушительным завыванием выгоняла зверя на открытое место. А уж здесь, на укромных опушках, в заросших отверстках, на вершинах оврагов — на лазу — его поджидали притаившиеся до поры верховые со сворами борзых. 

Вот он — зверь! Мгновение — и борзая, спущенная со сворки, устремляется в погоню. Не бежит — летит, не разбирая дороги и не видя ничего, кроме добычи. Тем временем охотник, лихо скачущий через канавы, плетни, буераки и кусты, всецело поглощен азартом этой травли. 

Попался заяц — хорошо, лисица-плутовка — еще лучше, а уж если волк... Прямо с лошади валится подоспевший всадник в кучу малу борющихся и хрипящих зверей, тотчас выхватывает из ножен кинжал и принимает волка. Закалывает его коротким и верным ударом. 

Редко, но все же совершались и маленькие охотничьи подвиги. Высшей доблестью и шиком считалось умение сострунить волка — взять его живым, вставить ему в пасть рукоять арапника и связать ноги сыромятным ремнем. Неописуемый восторг и невероятное блаженство — взвалив на всхрапывающего коня серого разбойника с налитыми кровью злобными, вытаращенными глазами, проехать по деревенской улице, запруженной восхищенной ребятней и благодарными крестьянами. 

Неисчислимые беды претерпевал мужик от своего заклятого врага. Это сейчас волки стали «санитарами леса», а, к примеру, в исследовании Василия Лазаревского «Об истреблении волком домашнего скота и дичи и об истреблении волка» (1876) приводится чудовищная цифра: ежегодный ущерб, наносимый хищниками русскому крестьянину, оценивался в десятки миллионов рублей. 

Разумеется, такая охота — с размахом, удалью и бесшабашностью — вполне соответствовала известным чертам русского характера. Ее развитию способствовали и привольные, не стесняющие фантазию пространства, и повсеместное обилие зверя, и наличие состоятельного дворянского сословия. 

Много ли было псовых охотников в России? Перед самой отменой крепостного права в стране насчитывалось чуть больше ста тысяч помещиков. Крупных из них — всего около четырех тысяч. Но даже небогатые землевладельцы были подвержены охотничьей страсти и держали хотя бы свору борзых.

Обе столицы летом и осенью, как правило, пустели, знать удалялась на ближние дачи или в провинцию, в родовые имения, где предавалась отдохновению от городской суеты и балов, посвящая досуг хозяйственным заботам и охотничьим утехам. 

Расхожее мнение о псовой охоте как забаве лишь для богатеев не вполне соответствует истине. Конечно, «заказывали музыку» владельцы псовых охот, но участвовали в них, помимо состоятельных и знатных хозяев, а также их гостей, и простые мужики: ловчие, доезжачие, выжлятники, борзятники, стремянные, конюхи и прочий отнюдь не голубых кровей люд. Своеобразная красота травли одинаково волновала и богатых, и бедных. 

Возникали и такие коллизии, когда вовсе не было господ со слугами — охота всех делала равными. Взять хотя бы случай из «Войны и мира». В ставшей хрестоматийной сцене псовой охоты есть поразительный эпизод: доезжачий Данила, крепко обругав зазевавшегося на лазу престарелого графа Ростова, даже замахнулся на своего патрона арапником. И что же граф? Сконфуженно, виновато смолчал и уже потом, когда страсти улеглись, только и молвил: «Однако, брат, ты сердит». 

В среде псовых охотников обретались поистине легендарные личности. Во время войны с Наполеоном один рязанский помещик, генерал, на собственные средства (миллион рублей!) собрал ополчение, а после отправился в заграничный поход. Сопровождавший его личный обоз представлял собой неописуемое зрелище: полсотни камердинеров, официантов, обычных лакеев, прачек, кучеров, казаков и... псарей. Генерал прихватил с собой в Европу борзых и гончих собак, обрядив их в нарядные епанечки и шапочки.

Современники к его военным подвигам относились скептически, но в Старом Свете этого барина запомнили надолго, хотя бы за то, что после взятия какой-то крепости в Германии он в честь победы закатил пир и напоил все взрослое население городка, мужское и женское, до положения риз. 

Вернувшись с войны, ничем, кроме охоты, не занимался. Есть документальное свидетельство 1827 года: в его усадьбе на псарне содержались 673 собаки разных пород, в другом имении — почти 300. 

Увы, прославился он — а это был не кто иной, как скандально знаменитый Лев Измайлов — не только ратными делами и страстью к охоте, но и своим необузданным нравом, отчего подвластные ему люди невыносимо страдали. После воцарения Николая I в государевы кабинеты попала петиция с жалобами, и во владения Измайлова нагрянули большие чиновники с жандармами, учинили дотошное следствие. Ему грозила суровая кара, но его по состоянию здоровья пощадили и обрекли на безвыездную жизнь в Туле.

Историки литературы считают, что за персонажем грибоедовского «Горя от ума», выменявшего своих преданных слуг на три борзые собаки, скрывается именно генерал Измайлов. А пушкинисты полагают, что он же послужил прототипом самодура Троекурова в «Дубровском». Что ж, оборотная сторона едва ли не всякого явления неприглядна. Египетские пирамиды и римский Колизей строили рабы, но эти памятники служат объектами всеобщего восхищения не одну тысячу лет. Псовая охота — явление культурной жизни наших предков, именно так и надо ее оценивать.

Нелишне вспомнить здесь еще одного видного представителя охотницкого дела — орловского помещика, автора книги «40 лет постоянной псовой и ружейной охоты» (1856) Николая Киреевского (1797–1870), дальнего родственника известных братьев-славянофилов. В 24 года он в чине ротмистра вышел в отставку с кавалергардской службы и посвятил всю оставшуюся жизнь охоте, а также устройству собственного имения с огромным парком, каскадами прудов, фонтанами, водопадами, мраморными статуями и множеством затейливых каменных и деревянных беседок. 

Он мог позволить себе, заплатив 1000 рублей за стаю из 46 гончих, вздернуть их на осине после первого же отъезжего поля. А что ему оставалось делать, если все собаки оказались злостными скотинниками? На наш просвещенный взгляд, поступок омерзительный, но во времена Пушкина доморощенные кинологи такими негуманными методами боролись за чистоту породы и, надо признать, замечательно преуспели в деле развития российского собаководства. Впрочем, Киреевского частенько поругивали за то, что он в своем заводе так и не вывел собак фамильной породы. 

Слава о его охотничьих подвигах и баснословном даже по русским меркам хлебосольстве гремела по всей России. Частенько визитеры неделями харчились в имении Николая Васильевича, не показываясь ему на глаза, и это нисколько не задевало радушного хозяина, лишь справлявшегося у распорядителя, исправно ли исполняются желания и капризы гостей. Тех же всегда было полным-полно, да еще каких! Лев Толстой, Иван Тургенев, Афанасий Фет — из знаменитых, прочих — не перечислить. Есть свидетельства, что одна из сцен «Войны и мира» списана как раз с охоты у Киреевского. По возрасту он был старше многих гостей и любил вспоминать старину, а тем же Толстому и Тургеневу рассказывал об их отцах, ходивших у него в свое время в приятелях. Ведь непременное условие для приглашения в Шаблыкино — принадлежность к охотничьему Ордену и поклонение Диане. 

Михаил Пыляев в книге «Замечательные чудаки и оригиналы» (1898) язвительно заметил, что холостяк Киреевский испытывал неприязнь к прекрасному полу и что, дескать, женщинам доступ в имение был закрыт. Все не так. Осматривая в 1843 году свои орловские имения, мать Тургенева заехала в «карачевскую дядину деревню», откуда писала сыну: «Да!.. Само собою разумеется, что из Юшкова проеду я к Киреевскому, хотя бы его и не было дома. Но! — видеть его сад, его заведенья я себе не откажу».

Тамбовский охотник и коннозаводчик Аркадий Вышеславцев, просвещенный эстет, художник и литератор, оставив в начале 1850-х военную службу в кавалерии, поселился в имении и зажил в свое удовольствие. Но человеком он был деятельным и любознательным и начал помещичью жизнь с грандиозного турне по всем центральным и степным губерниям России, побывал в гостях у самых знатных псовых охотников и осмотрел более пятидесяти крупных комплектных охот.

Путешествовал, само собой, на лошадях, да еще и с прислугой, а скорее всего, и с собаками. Вряд ли он состоял в близкой дружбе с помещиками стольких губерний: Тверской, Новгородской, Костромской, Пензенской, Саратовской... Выходит, что легендарное русское гостеприимство, как и охотничье братство, никакие не легенды.

Известные с XV века бояре Вышеславцевы на протяжении столетий трудились воеводами, стольниками, стряпчими, послами. От царского двора удалялись лишь в пожалованные за примерную службу вотчины. С такой родословной можно было странствовать по России не год-два, а всю жизнь, хотя бы и без рубля в кармане. Аркадий Сергеевич к тому же на бедность не жаловался. Давно мечтая об идеальных чистопсовых борзых, он оказался однажды в Потсдаме, где специально отправился на псарню прусского короля.

Что же касается главных, четвероногих виновников торжества псовой охоты, то прежде упомянутый Измайлов был не единственным рекордсменом в плане поддержания их численности. Управляющий императорской охотой Александр Ратаев, посетивший имение владимирского охотника Самсонова, вспоминал, что на его псарне было до 1000 собак, в том числе 10 стай по 60 гончих в каждой. И подписывался тот Самсонов не иначе, как «Первый охотник России».

На псарнях Салтыковых, Шереметевых, Уваровых содержалось огромное количество собак — многие сотни резвых борзых и работяг-гончих. Подобное могли себе позволить, наверное, императоры в Древнем Риме, да и то в период расцвета империи.

Даже не десятилетиями — столетиями вели свои охоты династии собакозаводчиков Ермоловых, Кареевых, Кишенских, Челищевых и других, бывших в своем роде первыми отечественными кинологами: действуя методом проб и ошибок, занимались селекцией на глазок. И добивались превосходных результатов. Впрочем, говорить об их работе как о кустарщине было бы не совсем правильно. У Шереметевых, у тех же Челищевых хранились специальные книги, куда более полутора веков скрупулезно заносились линии и ветви лучших собак.

Уникальных борзых-волкодавов нередко оценивали в 500, 1000 рублей и больше. Такие могучие и страшные своей злобностью богатыри могли в одиночку брать намертво волка, за что и были любимы хозяевами безмерно, почему и дозволялось им раскинуться небрежно на любом диване в самых изысканных апартаментах.

Клички охотничьих собак — еще одно доказательство любви тогдашнего среднестатистического русского хозяина к четвероногому другу. Что такое нынешние Лорды и Леди в сравнении с не знающей границ языковой изощренностью наших охотников. Каких только прозваний борзых и гончих не существовало: Крылат, Порхай, Стреляй, Лихотка, Награждай, Раскида, Ерза, Обрывай, Бушуй, Громило, Зажигай, Прыгуша, Вопишка — прямо-таки золотые россыпи национальной словесности. Собственно, и сам язык псовой охоты сравнить с чем-либо невозможно, настолько он своеобразен и богат меткими, острыми словечками, оборотами, терминами. Трудно сразу, не задумываясь, назвать еще одну сферу деятельности русского человека, столь же щедро подарившую так много красивых и неповторимых слов.

Собаки — суть, душа псовой охоты. И совсем не случайно ветви выведенных собак получали названия по именам своих владельцев: борзые — плещеевские, жихаревские, протасьевские, ермоловские; гончие — зюзинские, столыпинские, мажаровские, глебовские, селивановские... О последних из перечисленных рассказывает история длиной в три века. В списках личного состава охоты царя Михаила Федоровича за 1614 год значится пеший псарь Васька Селиванов, в 1630-м к нему добавился конный псарь Иван Селиванов (все пешие названы в списках Васьками, Ивашками и Терешками, а конные — полноценными именами). Потомок Ивана Михаил через сто лет служил егермейстером Петра II и Анны Иоанновны. Сведения о славной фамильной цепочке псовых охотников хранились до революции в архиве историка Алексея Селиванова.

Глебовские знамениты на всю Россию. Их кровь уже два столетия течет в жилах наших лучших гончих. Кинологи считают, что родословная ведет отсчет с начала XIX века, подразумевая при этом племенную работу с собаками, когда они уже получили фамильное название. Кавалергард Михаил Глебов (1789–1852) вырос в семье охотника и передал свою любовь к охоте и собакам сыновьям и внукам, а те — собственным детям. И лишь сравнительно недавно, в 2000 году, ушел из жизни замечательный актер Петр Глебов — прямой потомок того кавалергарда, участника войны с Наполеоном. Конечно же, наш современник-артист, как и его брат, художник Федор Глебов, был заядлым охотником. Кстати, Никита Михалков — племянник вышеназванного актера, некогда бросившего зерно охотничьей страсти на благодатную почву.

Последним гнездом, своеобразным заповедником русской псовой охоты вплоть до пролетарской революции оставалась усадьба великого князя Николая Николаевича (младшего) в селе Першино Тульской губернии. Она была построена в царствование Екатерины II банкиром Лазаревым, привезшим из Индии бриллиант (третий в мире по величине) для императорской короны.

Николай Николаевич приобрел пришедшее в упадок имение в 1887-м и после многолетних трудов восстановил его по собственноручно составленным планам. В них не смог бы разобраться ни один архитектор, настолько они своеобразны. А подчинялись одной цели — созданию образцовой охотничьей усадьбы, настоящей цитадели псовой охоты. Впрочем, должное внимание было уделено и сельскому хозяйству. Например, из Швейцарии выписали быков и телок швицкой породы.

Расположенный на угоре реки Упы дворец окружал парк с липовыми аллеями и цветниками. Для отдыхающих на террасе гостей устраивались показательные выводки всей охоты. Внутреннее убранство, помимо богатой мебели и ковров, составляли чучела животных, взятых самим великим князем: медведей, лосей, волков, кабанов, птиц. Стены столовой украшали живописные полотна художника-охотника Георгия фон Мейера. На грандиозном псарном дворе в идеальной чистоте, словно в санатории, содержались 250 борзых и гончих, не считая щенков, а под седлом стояли 80 охотничьих лошадей.

Своры борзых подбирались по окрасу и состояли из двух кобелей и одной суки: красные и темно-чубарые, красные и муругие, серо-чубарые и серо-пегие, светло-полово-пегие и белые, как снег...

Путем многолетней селекции в Першинской охоте был выведен особый тип собак, и со временем она стала главным питомником для разведения лучших в России борзых: с 1887 по 1913 год першинские собачки затравили 681 волка.

В охотах Николая Николаевича принимали участие Шаховские, Голицыны, Шереметевы, Салтыковы и прочая знатная публика. Полковник Мятлев составил и издал словарь псовой охоты с посвящением графине Сперанской и княгиням Кантакузен и Куракиной. Великий князь разрешал показывать лошадей, собак, устройство псарного двора и конюшен буквально всем интересующимся. Несмотря на расстояние, незнание языка и другие трудности, туда заявлялись для знакомства с охотой совершенно чужие люди из Германии, Бельгии, Франции и даже Америки.

Псовую охоту можно обожать и воспевать, а можно не любить вовсе, но это не столь уж и существенно. Главное, что она была неотъемлемой, неповторимой, глубоко своеобычной частью нашей прежней, канувшей в вечность России.