Богатырь русской живописи

Талант этого художника сравнивали с мастерством Веласкеса, Рембрандта, других всеми признанных корифеев изобразительного искусства. Некоторые его ироничные, гротескные образы вызывали и вызывают литературные ассоциации — например, с прозой Гоголя. Однако более точным здесь представляется сопоставление с романами Льва Толстого. Творчество Ильи Репина совпало с расцветом национальной школы живописи. Сам момент требовал появления автора, способного создать масштабные по духу и по форме работы, вобравшие в себя особо значимые идеи эпохи. Художник, 170 лет со дня рождения которого отмечается 5 августа, как раз и является такой «глыбой».

О своем детстве Репин вспоминал в автобиографических записках «Далекое близкое». Тихая жизнь в Чугуеве, маленьком военном поселении около Харькова, первые лошадки, вылепленные из воска... В 11 лет пошел учиться в местный корпус топографов, где были чудесные краски из Лондона. Уже подростком стал профессиональным иконописцем. Однако вскоре засобирался в Петербург. Осенью 1863 года оказался в столице с дерзкой мечтой: поступить в Академию художеств. Как отмечал мастер, в жизни ему невероятно везло. Уже через год Репин — студент заведения, вызывавшего в определенных кругах священный трепет. 

Его работы регулярно получают «первые номера» — высочайшую оценку. Молодой художник дружит с Иваном Крамским, выступающим против подражания европейцам. Едет на Волгу с «юным франтом» и гениальным пейзажистом Федором Васильевым — за этюдами к уже задуманным «Бурлакам на Волге» (1870–1873)...

Самый плодотворный период Репина пришелся на 1880-е. «Крестный ход в Курской губернии» (1880–1883), «Не ждали» (1884–1888), «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» (1883–1885), «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» (1880–1891) — все видимые вершины его творчества. 

Несмотря на влияние идей 1860-х, о котором свидетельствует карандашный набросок портрета террориста Каракозова (1866), Репин не позволял себе скатиться в сатиру. Принцип «искусства для искусства» оказался близок «критическому реалисту». Его графика изящна и точна, а полотна, написанные выпукло, объемно и широко, восхищают колористическими решениями. 

Илья Ефимович был перфекционистом. Все знали о его страсти подправлять и даже переделывать картины. Игорь Грабарь с ужасом вспоминал, как уже пожилой художник, которого попросили отреставрировать обезображенного Балашовым «Ивана Грозного...», заново написал царю голову — в лиловых тонах, не гармонировавших с остальными красками. Грабарю пришлось быстро стереть «подновления» и самому восстанавливать полотно. Кстати, для «Ивана Грозного...» Репину позировали несколько друзей: монарха писал с Григория Мясоедова, которому мазал лицо киноварью, а профиль царевича — с Всеволода Гаршина и художника Владимира Менка. Для «Торжественного заседания Государственного совета 7 мая 1901 года», «лебединой песни» Ильи Ефимовича, талант которого начал угасать, были сделаны десятки этюдов. При этом все основные персонажи на его полотнах обладали индивидуальностью. 

Репин вспоминал, что великий князь Владимир Александрович, заказавший «Бурлаков», мог рассказать о любом герое картины: о спокойном, философски прищурившемся Канине, изображенном в центре толпы, или о мальчишке, еще не привыкшем к натирающей кожу лямке...

Характерность лиц и поз присуща портретам, выходившим хорошо даже в неудачные годы: будь то Леонид Андреев в кумачовой рубашке (1905) или изысканный по колориту образ сурового критика Стасова (1905)... Но еще больше поражают ранние произведения: например, портрет ушедшего в себя, безумного Модеста Мусоргского, написанный за несколько дней до смерти композитора (1881). Или слегка нахальная «Стрекоза», созданная в 1884 году.

Картины Репина самобытны: удивляющие сочностью красок и пластичностью образов, они иногда кажутся прямолинейными, чуть грубоватыми, что вновь вызывает в памяти строки Толстого, которым художник искренне восхищался. Впрочем, в случае Репина это была непосредственность человека, вышедшего из народа, достигшего в искусстве заоблачных высот и продолжающего глядеть на мир прежним взглядом — с любопытством и восхищением.