Он же Лилиеншвагер, он же Хам...

Многим из нас всю жизнь помнятся портреты литературных классиков, висевшие на стенах в каждой школе. И среди них — изображение тщательно причесанного молодого человека с продолговатым лицом, которое еще больше удлиняла борода. Сквозь очки смотрели внимательные глаза, пухлые губы готовы были ошеломить очередным откровением. Это критик Николай Добролюбов. В нынешнем феврале отмечается 180 лет со дня его рождения. По соседству на стене располагался, как правило, лик его друга и тезки Чернышевского...

Почему Добролюбов занимал столь почетное место в русской литературе? Да, был известным критиком, одним из видных, несмотря на молодость, сотрудников некрасовского «Современника». Чернышевский уже после первой встречи объявил своим домашним: у него только что побывал человек ума необыкновенного. Через год Николай Александрович активно сотрудничал в журнале, и редкий номер выходил без его статей или рецензий.

Добролюбов стал автором нашумевших статей об Александре Островском, Иване Гончарове и другом Иване — Тургеневе. Критик был молод, здоров и невероятно плодовит. Еще до изобретения пулемета, стрелявшего пулями, он стал пулеметом словесным, обрушивавшим на головы граждан потоки мыслей, взглядов и догм. Литературовед Дмитрий Святополк-Мирский писал: Добролюбов — «ярый фанатик, отличался совершенно невероятной работоспособностью». Уместно добавить — не простой фанатик, а революционный. Проживи он еще лет двадцать, не исключено, взял бы в руки, чем черт не шутит, револьвер или бомбу, как народовольцы.

Можно допустить и то, что оказался бы Николай Александрович со своим другом-тезкой Чернышевским в казематах Петропавловской крепости, а потом и на каторге... 

Метаморфоза с Добролюбовым случилась невероятная. Сын священника, семинарист, ригорист, он вел дневник, где записывал все свои прегрешения. Однако спустя несколько лет в его сознании произошел перелом. «В старой России он яростно ненавидел все, — писал Святополк-Мирский, — дворянство, купечество, церковные и государственные традиции, — и единственной его целью было оторвать интеллигенцию и народ от всего, связанного с прежним временем».

Литература стала главным полем его борьбы. Но сколько же было побочных и, возможно, случайных! Добролюбов писал о международной жизни — в частности, об Италии, рабочем движении Западной Европы, восстании сипаев в Индии. Размышлял о путях исторического развития России, нападая на славянофилов. Устав от истории, переходил к естествознанию, погружался в философию и психологию, обращался к педагогике и религии. 

Похоже, он и сам не знал, в какие дебри может завести его причудливый и беспорядочный ход мыслей. Однажды Добролюбов озаботился значением торфа в народном хозяйстве. Потом заинтересовался торговлей на украинских ярмарках. К слову, под своей фамилией не публиковался. Заключал статьи подписями Н. Лайбов, Конрад Лилиеншвагер, Аполлон Капелькин, Яков Хам...

Перо Добролюбова безостановочно бежало по бумаге. Он, брызгая чернилами,  разоблачал, негодовал, критиковал, прерываясь лишь на еду и короткий, беспокойный сон. Впрочем, и о них часто забывал. Писательница Авдотья Панаева за утренним чаем заставляла его съесть что-нибудь мясное, потому что «иногда он приходил к чаю, совсем не ложась спать и проработав всю ночь».

Непрестанно заботился о том, чтобы успеть выплеснуть все, о чем думал, радел, что представлял и замышлял. Панаева упрекнула его однажды: «Вы не можете жить без работы, как пьяница без водки». Он не писал, а пылал, и в конце концов сгорел.

К 25 годам, подведшим черту под его жизнью, Добролюбов был знаменит. На его смерть редактор «Современника» Николай Некрасов отозвался полным скорби стихотворением: 

Плачь, русская земля! но и гордись —

С тех пор, как ты стоишь под небесами,

Такого сына не рождала ты

И в недра не брала свои обратно:

Сокровища душевной красоты

Совмещены в нем были благодатно...

Природа-мать! когда б таких людей

Ты иногда не посылала миру,

Заглохла б нива жизни...

Добролюбова почитали в дореволюционной России. Потом в СССР, во многом благодаря восторженным отзывам Ленина: «Две его статьи — одна о романе Гончарова «Обломов», другая о романе Тургенева «Накануне» — ударили как молния... Из разбора «Обломова» он сделал клич, призыв к воле, активности, революционной борьбе, а из анализа «Накануне» настоящую революционную прокламацию, так написанную, что она и по сей день не забывается».

Стало быть, Добролюбов не напрасно опасался: «...чтоб под могильною землею не стал любви предметом я». Культ его личности процветал много десятилетий.

Одна из самых известных работ — статья «Что такое обломовщина». В ней автор ополчился на главного героя романа Гончарова. И укорил писателя, придавшего Илье Ильичу привлекательные черты. 

В той статье, как и во множестве других, Добролюбов лишь «цепляет» образ. А далее рассматривает его как общественное явление. Додумывает, представляет, создает гипотетические модели. Сама литература, ее суть и качество интересуют его мало. Например, вот такую грубую снисходительность проявлял Добролюбов по отношению к одному из блестящих лирических поэтов России: «У г. Фета есть талант», но он «способен во всей силе проявиться только в уловлении мимолетных впечатлений от тихих явлений природы». Резюме беспощадное: «...г. Фет очень верно выражает неопределенные впечатления природы, и, однако ж, отсюда вовсе не следует, чтобы его стихи имели большое значение в русской литературе».  

Вернемся к Обломову. Над ним перо нашего разоблачителя покуражилось вволю. От подобных Илье Ильичу — все российские беды, считал критик. Обломов, мол, сидит во множестве русских людей, ленивых, безучастных: «Обломовцы сначала спокойно смотрят на общее движение, но потом, по своему обыкновению, трусят и начинают кричать... «Ай, ай, — не делайте этого, оставьте, — кричат они, видя, что подсекается дерево, на котором они сидят. — Помилуйте, ведь мы можем убиться, и вместе с нами погибнут те прекрасные идеи, те высокие чувства, те гуманные стремления, то красноречие, тот пафос, любовь ко всему прекрасному и благородному, которые в нас всегда жили». 

Поэт Иннокентий Анненский в статье «Гончаров и его Обломов» парировал: рассуждения Добролюбова — «не о предмете, а по поводу предмета». Святополк-Мирский и вовсе полагал, что подобные труды нельзя считать литературной критикой. Хотя и оговаривался: «Правда, у Добролюбова были зачатки понимания литературы, и выбор вещей, которые он соглашался использовать в качестве текстов для своих проповедей, был, в общем, удачен, но он никогда и не пытался обсуждать их литературную сторону: он пользовался ими только как картами или фотографиями современной русской жизни, как предлогом для социальной проповеди».

Рецензия на роман Тургенева «Накануне» под названием «Когда же придет настоящий день?» вызвала гнев писателя. И неудивительно — вместо конструктивного разбора произведения статья содержала едва прикрытые призывы к социальной революции.

Стоит заметить, что отношения седовласого мэтра с молодым критиком не сложились сразу. Когда Тургенев приглашал к себе на обеды сотрудников «Современника», Николай Александрович неизменно отказывался. «Когда Тургенев убедился, что Добролюбов не поддается на его любезные приглашения, — свидетельствовала Панаева, — то оскорбился и начал говорить, что в статьях Добролюбова виден инквизиторский прием: осмеять, загрязнить всякое увлечение, все благородные порывы души писателя; что он возводит на пьедестал материализм, сердечную сухость и с нахальством глумится над поэзиею; что никогда русская литература, до вторжения в нее семинаристов, не потворствовала мальчишкам, из желания приобрести этим популярность».

Добролюбов был самоуверен, упрямо стоял на своем, не склоняясь перед авторитетами. Мог и лоб себе расшибить, если бы не попал в руки доброго Некрасова.

Между прочим, дерзкий юноша порой скидывал тогу критика. И выступал в роли поэта-сатирика, пародиста — в приложении к «Современнику» под названием «Свисток». В его творческом наследии есть гражданская и даже любовная лирика. Это кажется странным: властитель дум, яростный обличитель самодержавия и вдруг — эротика... «Многие, друг мой, любили тебя, / Многим и ты отдавалась... / Но отдавалась ты им не любя... / Это была только шалость», — своеобразный привет Терезе Грюнвальд, даме не самых высоких моральных устоев, чуть было не ставшей его женой, а вскорости и вдовой. 

Добролюбову не давал покоя яростный зов плоти. Сублимация сильно сказывалась — он так часто призывал к революции, мучительно ждал прихода обновления. И в перерывах между трудами над воззваниями хотел отдышаться, забыться: 

Дики желанья мои,
и в стихах всю их дичь изложу я:

Прежде всего я хочу
себе женщину с длинной косою.

Ум и краса мне не нужны:
пусть только целуется чаще.

Кажется, это именно тот случай, когда критику требовался критик...

После вышеупомянутой рецензии в «Современнике» Тургенев поставил ультиматум: «Или я, или Добролюбов». Некрасов не без колебаний выбрал последнего, после чего возмущенный прозаик покинул журнал. Ранее Тургенев заговорил о Николае Александровиче с Чернышевским: «Вас я еще могу переносить, но Добролюбова не могу». «Это оттого, что Добролюбов умнее и взгляд на вещи у него яснее и тверже», — ответил Чернышевский. Спор писатель подытожил едким выражением: «Вы — простая змея, а Добролюбов — змея очковая».

Вскоре после разрыва Тургенева с «Современником» один из авторов журнала Иван Панаев встретил в театре начальника штаба корпуса жандармов, генерала Александра Тимашева. Тот заметил укоризненно: «Как же вы могли поссориться с вашим давнишним приятелем и таким бескорыстным сотрудником, как Тургенев?»

Панаев возразил: писатель, мол, не хотел больше сотрудничать в «Современнике». Тимашев же сказал, что понимает Тургенева: тот не мог оставаться в журнале рядом с темными личностями. «Какими темными личностями?» — вопрошал Панаев. «Вы человек доверчивый, и вас легко эксплуатировать, — строго ответил генерал. — По старому знакомству даю вам совет — очистить свой журнал от таких сотрудников, как Добролюбов и Чернышевский, и всей их шайки»...

Чернышевский уже был под надзором полиции, и его арестовали в июне 1862 года. Он обвинялся, в частности, «в постоянном возбуждении враждебных чувств к правительству». Ранее был закрыт «Современник».

Добролюбова «спасла» от неволи болезнь, потом — смерть. Когда Чернышевского препроводили в Петропавловскую крепость, тело его друга и коллеги уже более полугода покоилось на Волковском кладбище в Санкт-Петербурге.

Но могло, наверное, случиться и по-другому. Представьте: в ноябре 1917 года 81-летнего Добролюбова представляют в Смольном председателю СНК Ленину. По морщинистым щекам дряхлого критика текут слезы, он несказанно рад, что дожил до «настоящего дня». Ильич также чрезвычайно взволнован встречей со своим кумиром...