Имперская симфония

Чем обусловлен ярчайший в истории русской музыки феномен? Только ли природным даром композитора, чье 175-летие мы отмечаем в нынешнем году? Или в основе уникального явления лежали и другие, не менее значимые причины и обстоятельства? 

Высокая культура успешно развивается, как правило, в сильных, могущественных государствах, опирающихся на крепкие национальные традиции. Потому блеск гения Чайковского, проявившийся в эпоху Александра III, факт вовсе не случайный.

Спустя четыре года после своего воцарения Александр Александрович «одним махом» упразднил итальянскую оперу, до тех пор много лет доминировавшую на российской сцене. Уже после революции директор Императорских театров князь С. Волконский писал об этом так: «Большой театр был передан русской опере: публике не было другого выбора. Вряд ли есть много примеров в истории искусств, чтобы мера внешняя, чисто механическая, оказала такое внутреннее влияние. Выдвинутая на первое место, лишенная соревнования, русская опера в несколько лет выросла до степени самостоятельной ценности... Русская музыка была далека, чужда, до нее надо было дорасти. Тут явился мост от старого к новому. Явился Чайковский». 

«Далека и чужда» — это о музыке нашей замечательной «Могучей кучки». Дело в том, что с ее композиторами и их произведениями у Дома Романовых отношения складывались непросто. «Мост от старого», композиций великого Глинки, «к новому» — Бородину, Римскому-Корсакову, Мусоргскому, Балакиреву, Кюи — как раз и перекинул посредством своего творчества Петр Ильич Чайковский. Он, помимо всего прочего, обеспечил адаптацию, привыкание отечественной элиты и всего российского общества к обновленной национальной классической музыке. Ну а в том, что царю в известный момент потребовалось для этого пойти на меры по «импортозамещению», право же, не было ничего плохого. 

Конечно, не только благодаря данным мерам взошла звезда Петра Ильича. Между ним и императором на многие годы установились уважительные и очень доверительные отношения. Еще будучи цесаревичем, Александр Александрович помогал композитору материально. А став императором, оказывал ему услуги постоянно.

В 1881-м Чайковский, нуждавшийся в деньгах, обратился к К. Победоносцеву с письмом, в котором были такие строки: «Меня осенила мысль дерзнуть просить Государя, чтобы он повелел из казенных сумм выдать мне три тысячи рублей серебром заимообразно, то есть, чтобы долг мой казне постепенно погашался причитающейся мне из дирекции императорских театров поспектакльной платой... Мне передавали, что будто бы Государь изволил однажды в самых милостивых выражениях отозваться о моих музыкальных трудах. Я не имею основания не верить этому счастливому для меня обстоятельству, и вот, ободренный бесконечно лестным вниманием его Величества к моей музыке, я решился просить его оказать мне милость».

Ответ царя был краток: «Посылаю Вам (Победоносцеву. — Ю.К.) — для передачи Чайковскому — 3.000 р. Передайте ему, что деньги эти он может не возвращать. 2 июня 1881 г. А.».

В начале 1883-го в Москве проходили коронационные торжества. Чайковскому в связи с этим были заранее заказаны торжественный марш для оркестра и кантата («Москва», на слова А. Майкова).

Постановку оперы «Евгений Онегин» сопровождали поначалу нешуточные проблемы. К примеру, некоторые коллеги Чайковского заявляли, что его музыка однообразна и скучна, а сам он едва ли не лишен музыкального слуха. «Император Александр III, — пишет в своей книге писатель М. Шух, — сделался тем, кто переломил общественное мнение о композиторе… Когда сам император посетил оперу, критикам пришлось замолкнуть окончательно».

Помощь монарха оказывалась постоянно. В августе 1883 года Чайковский сообщал в письме Н. фон Мекк: «Теперь, безо всякого с моей стороны аванса, обе дирекции, и петербургская и московская, с каким-то непостижимым рвением хватаются за мою оперу... Решительно не понимаю источника такого благоприятного ко мне отношения театральных сфер, но тут должна быть какая-нибудь тайная причина, и я не могу придумать ничего другого, как то, что, может быть, сам Государь выразил желание, чтобы мою оперу поставили на обеих столичных сценах как можно лучше».

Этой теме особое внимание уделял культуролог С. Волков, в частности отметивший: «Это он (Александр III. — Ю.К.) настоял, чтобы оперу Чайковского «Евгений Онегин» поставили в Петербурге в Императорском театре. Никто этого не хотел делать! Музыканты были против, они завидовали Чайковскому, говорили: это плохая опера, несценичная, публике не понравится. Но государь велел, и музыкантам пришлось подчиниться».

В 1884-м Чайковский был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени. Из письма от 18 января 1885 года: «После свадебного обеда я поехал прямо в Большой театр, где происходило пятнадцатое представление «Онегина» в присутствии Государя, императрицы и других членов царской фамилии. Государь пожелал меня видеть, пробеседовал со мной очень долго, был ко мне в высшей степени ласков и благосклонен, с величайшим сочувствием и во всех подробностях расспрашивал о моей жизни и о музыкальных делах моих, после чего повел меня к императрице, которая в свою очередь оказала мне очень трогательное внимание...».

Девять духовных сочинений написаны им по личной просьбе императора. Среди них — знаменитые Всенощное бдение и Литургия Святого Иоанна Златоуста.

«Вообще в последнее время наша духовная музыка начинает идти по хорошей дороге вперед. Виновником этого движения — сам Государь, очень интересующийся совершенствованием ее и указывающий, по какому пути нужно идти. Со мной он дважды беседовал об этом предмете, и все мои последние вещи написаны по его приглашению и в том духе, которого он желает...» — писал Чайковский в 1886-м.

Просвещенному самодержцу были неизменно близки мотивы народных песен, которые Петр Ильич включал в свои оперы. Композитор не раз подчеркивал, что его музыка всегда принадлежала народу, России, которую он любил страстно, как истинно русский человек. 

Весной 1886-го в письме к великому князю Константину Константиновичу он обратился с просьбой, касающейся 12 романсов, посвященных Марии Федоровне: «Я был бы в высокой степени счастлив, если бы Государыня приняла почтительнейшее посвящение их Ее Величеству». 

Вот самые известные из этих романсов: «Вчерашняя ночь...» (слова А. Хомякова), «Я тебе ничего не скажу...» (А. Фет), «О, если б знали Вы...» и «Нам звезды кроткие сияли...» (на слова А. Плещеева), «Простые слова» (слова П. Чайковского), «Ночи безумные» (А. Апухтин), «Песнь цыганки» и «За окном в тени мелькает...» (Я. Полонский).

В том же письме к великому князю Константину Константиновичу была выражена и другая просьба: «Я окончил недавно сочинение новой оперы моей «Чародейки» и буду в течение наступающей зимы оркестровать ее. Если будет можно надеяться, что Государю не покажется слишком смелым мое пламенное желание посвятить ему эту, вероятно, последнюю и, вероятно, лучшую мою оперу, — то в свое время снова обращусь к Вашему Высочеству и буду просить Вас об оказании мне покровительства Вашего!»

Находясь в июне 1887-го в Боржоми, Чайковский ходатайствовал перед Александром III о завершении строительства Тифлисского театра. Царь распорядился выделить необходимые средства. 

В самом начале 1888-го композитор из Германии делился с фон Мекк: «Сегодня, милый друг, я получил очень важное и радостное известие. Государь назначил мне пожизненную пенсию в три тысячи рублей серебром, меня это не столько еще обрадовало, сколько глубоко тронуло. В самом деле, нельзя не быть бесконечно благодарным царю, который придает значение не только военной и чиновничьей деятельности, но и артистической...»

Императорская чета посещала практически все постановки Петра Ильича. В 1892-м на сцене Петербурга с успехом прошли опера «Иоланта» и балет «Щелкунчик». Автор в письме к брату Анатолию сообщал: «Милый Толя! Опера и балет имели вчера большой успех, особенно опера всем очень понравилась. Накануне была репетиция с Государем. Он был в восхищении, призывал в ложу и наговорил массу сочувственных слов. Постановка того и другого великолепна, — глаза устают от роскоши...»

Из воспоминаний графа С. Шереметева: «Однажды в 1893 г. глава государства был как-то особенно музыкально настроен и потребовал, чтобы сыграли одну из пьес Чайковского. Хор (вероятно, оркестр. — Ю.К.) играл в этот день особенно хорошо, и впечатление было сильное. Государь пожелал повторения и слушал с видимым наслаждением... Все разошлись несколько позднее обыкновенного и под чудным настроением, а на другой день узнали, что в то самое время, когда это происходило в Гатчине, умирал Чайковский. Казалось, мы слышали его лебединую песнь. И тот, кто слушал ее так внимательно и так наслаждался ею, недолго пережил его...»

После смерти композитора его брат Модест Ильич писал великому князю Константину Константиновичу, тогдашнему президенту Императорской академии наук: «Если бы в 1877 г., когда оперы его не давали еще денег, у брата Петра не явились неожиданные средства, позволявшие ему оставить каторгу преподавания, если бы Государь Император, тогда еще Цесаревич, не являлся изредка ему на помощь, то нервная болезнь, начавшая развиваться у брата, не дала бы создать половины того, что он сделал с тех пор; скажу больше, вряд ли он дожил бы и до 53 лет при таких условиях... «Евгений Онегин» никогда бы не был написан, если бы как раз в это время существование брата не было обеспечено помимо заработка в консерватории... Высочайше пожалованная пенсия затем еще более увеличила его благосостояние и дала возможность сознавать себя вполне обеспеченным до конца жизни, независимо от успеха той или иной оперы. Это было великое благодеяние, которое он очень ценил. И еще за несколько дней до кончины говорил мне, что отсутствие в репертуаре его опер далеко не так уж заботит его вследствие постоянной, верной помощи, дарованной ему Государем Императором...»

Вклад Александра III во всех областях культурной жизни России его современники оценивали чрезвычайно высоко. В журнале «Свой» за этот год (напомним, год 170-летия со дня рождения Александра Александровича) мы опубликовали множество фактов деятельности во всех отношениях сильного российского монарха. Закончить эту подборку, наверное, уместно словами Петра Ильича Чайковского, писавшего 5 марта 1885 года Надежде фон Мекк: 

«Было время, когда я совершенно искренно верил в то, что для устранения произвола и водворения законности и порядка необходимы политические учреждения вроде земских соборов, парламентов, палат и т.д. и что стоит только завести что-нибудь подобное, и все у нас будет великолепно, и все почувствуют себя счастливыми. Теперь, не то чтобы я перешел в лагерь ультраконсерваторов, но, по крайней мере, я усомнился в безусловной пригодности этих учреждений. Всматриваясь в то, что происходит в других странах, я вижу, что везде есть масса недовольных, везде борьба партий, взаимная ненависть и все тот же произвол и тот же беспорядок в большей или меньшей степени...  Идеала правительственного нет... люди осуждены в этом отношении до конца веков испытывать разочарования... Я убедился, что благополучие больших политических единиц зависит не от принципов и теорий, а от случайно попадающих по рождению или вследствие других причин во главу правления личностей. Одним словом, человечеству оказывает услугу человек же, а не олицетворяемый им принцип. Теперь спрашивается: есть ли у нас человек, на которого можно возлагать надежды? Я отвечаю: да, и человек этот Государь. Он произвел на меня обаятельное впечатление как личность, но я и независимо от этих личных впечатлений склонен видеть в нем хорошего Государя. Мне нравится осторожность, с коей он вводит новое и ломает старое. Мне нравится, что он не ищет популярности, мне нравится его безупречная жизнь и вообще то, что это честный и добрый человек».