Простое ремесло

В сентябре исполняется 135 лет со дня рождения Бориса Житкова, моряка, путешественника, автора «осязаемых», весьма познавательных детских рассказов. Чуткий к интонации и разговорной речи, ненавидевший «всякую фальшь и банальщину», он создавал простые и вместе с тем неординарно осмысленные образы людей, вещей, животных, механизмов. 

Мама накупила яиц, колбасы, яблок и еще две булки. Алеша-Почемучка взял с собой мишку, из которого «немножко сыпались опилки». Игрушку быстро зашили, положили в чемодан. До поездки родители ругали ребенка «гадким мальчишкой» — он совершил страшный грех, подслушал взрослый разговор. Почемучка — вот уж в ком таился поистине пытливый, жадный до познания ум — никак не мог взять в толк: а почему нельзя? На веру что попало не принимал, всему искал доказательств. 

Свой самый известный детский цикл «Что я видел» Борис Житков снабдил предисловием, напоминающим докторский рецепт: «Возраст от трех до шести лет... читать... по одной-две главы на раз». Не только писатель, но и педагог, он видел задачу в том, чтобы сделать по-настоящему полезную книгу — о вещах, технике, ремеслах, учреждениях. 

Вокзал — «большой дом, наверху часы», кондуктор в красной шапочке, тетя с черным стриженным под льва пуделем, а у собаки, как у девочки, на голове бант, — к чему, казалось бы, все эти заурядные подробности? 

Атмосферные бытовые зарисовки перемежаются с выверенно-точным описанием принципов работы семафора, электрической плитки, лифта, трамвая. Житков рассказывает о большом мире неторопливо, лаконично, внятно. Не забывает объяснять и современные ему реалии: красная конница с пиками и ружьями шествует по улицам Москвы, колхозный начальник Матвей Иванович рассказывает, что не надо бояться стада: коровы в дом не придут. 

Столь же познавательными, но еще и трогательными вышли его «Рассказы о животных»: про обезьянку Яшку — мордочка сморщенная, старушечья, глаза живые; преданного, как пес, волка — его уж и прятали, и в наморднике держали, и даже с квартиры съехать хотели, но околоточный все равно серого похитил и куда-то увез, не хотел неприятностей с начальством; про добряка-слона, который кормит многочисленное индийское семейство. 

«Он был одним из создателей советской научно-художественной литературы, осуществивших высказанный Горьким принцип: «Не должно быть резкого различия между художественной и научно-популярной книгой, — писал исследователь творчества Житкова, критик, литературовед Александр Ивич. — Точнее говоря, Житков был одним из немногих в то время писателей, которые своими произведениями дали Горькому основание сформулировать этот принцип».

Широко известны житковские циклы о профессиях, особенно  сборник «Морские истории»: «Шквал», «Урок географии», «Под водой», «Механик Салерно».  

Вот где и детективная самоотверженность с мужеством, и профессионализм, и характерная для писателя «настоящесть» момента, и психологическая достоверность, обеспечивающая эффект читательского присутствия и сопереживания: «Кочегар лег на койку... Все думал: сказать, не сказать? А вдруг засмеют?.. Жарко показалось в каюте, как в духовке. И все жарче, жарче казалось».

Старика Салерно, механика, будить неловко — еще разворчится. Нечего беспокоить по пустякам. Да товарищи и не бьют тревогу, почти все спят, двое в карты играют: «Что ты, первый раз? В этих местах всегда так». 

«Потонем, как мыши в ведре», — решает кочегар и идет будить Салерно. Механик сразу же понимает, в чем дело, находит капитана. Они стараются тихо, без паники потушить занявшийся в трюме пожар — «там кипы с пряжей и какие-то бочки». Но — поздно: Салерно взял на борт запрещенный груз — бертолетову соль. Уже черный дым «густой змеей валил из трубы», «красным отсветом горели буруны по бокам парохода», пассажиры, калеча друг друга, бросались к шлюпкам. 

Достоверность — не от богатой фантазии, это результат внелитературного опыта. В случае с моряками Житков отлично знал тему — был инженером-кораблестроителем, штурманом дальнего плавания. В литературу же вошел довольно поздно, «начинающим писателем сорока трех лет от роду».

В его рассказах — аромат работы. «Знал десятки ремесел», — восхищались современники. Ивич приводит эпизод, воссозданный по рассказу Константина Федина, однажды решившего разузнать у Житкова о том, как делаются бочки, — это требовалось для рассказа. 

«На лестнице Дома книги мне встретился Борис Степанович. «Не помню сейчас книжек о бондарном деле, но когда-то сам был знаком с ним, — сказал он. — Вот послушай». Мы отошли в сторонку, и тут же, на площадке лестницы, я узнал подробности о заготовке клепки, обручей, обо всех инструментах бочара, обо всех трудностях, опасностях, болезнях и обо всем восторге бочоночного производства. Житков говорил с таким увлечением и так наглядно объяснял набивку обручей на клепку, что я почувствовал себя перенесенным в бондарную мастерскую, слышал стук и гул работы, вдыхал аромат дубовой стружки и готов был взяться за горбатик, чтобы немножко построгать вместе с замечательным бондарем Житковым».

В начале творческого пути его застал Корней Чуковский, бывший к тому времени уже известным литератором, и поведал об этом так: «Был... у Житкова в воскресенье... в прошлом году... он еще люто нуждался и жил на иждивении у «Мишки» Кобецкого, приходя ко мне пешком обедать с Васильевского острова. Теперь, в один год, он сделал такую головокружительную карьеру, что мог угощать обедом меня». Весь год ходил по учреждениям, искал работы «и так прекрасно рассказывал о своих мытарствах, что всякий невольно говорил ему: отчего вы этого не напишете?.. Он внял. Стал писать о морской жизни... и дело двинулось. Он человек бывалый, видал множество всяких вещей, очень чуток к интонациям простонародной речи, ненавидит всякую фальшь и банальщину, работоспособен, все это хорошие качества. Но характера — не создает, потому что к людям у него меньше любопытства, чем к вещам». 

Характеры появятся чуть позже. Роман «Виктор Вавич», который он считал своей главной книгой, — масштабная историческая фреска, картина жизни эпохи первой русской революции. Там фигурируют неоднозначные герои, а главный персонаж Вавич — «вольнопер», скудный ум, околоточный надзиратель, но в целом парень неплохой; задаются сложные и подчас неразрешимые вопросы, указываются болевые точки времени; революционные экстремисты уступают авансцену погромщикам, а те, в свою очередь, — респектабельному семейству заурядного чиновника. Атомарность, жизнь по стечению обстоятельств, русский утопизм и архаичный уездный пласт — все это, пожалуй, роднит роман с антиутопией Замятина. 

У произведения незавидная участь: тираж, готовившийся к печати в 1941-м, пошел под нож — в первые годы войны было не до антиутопий. Книгу не оценили и позже.

Житков не стал властителем дум, не сдвинул «утробных пластов бытия». Так и остался мастером в нескольких смыслах этого слова, опытным созидателем, автором рассказов для детей. Однако писал он «как никто другой, в его книгу входишь, как ученик — в мастерскую».