Потерянные знамена

Что есть русская национальная музыка? На этот вопрос даются самые разные ответы. Кто-то перво-наперво вспоминает про народные песни. Другие называют произведения Чайковского, Рахманинова, Глинки, Прокофьева, Свиридова и других корифеев. Третьи полагают, что созданные у нас эстрадно-развлекательные мелодии — тоже необходимая часть национальной культуры. Правы в той или иной мере, пожалуй, все, хотя, например, тот уникальный пласт, который мы знаем как русскую классику, начал формироваться не ранее XVIII века, причем под сильным влиянием западноевропейского искусства. А что на Руси было до того?

Сохранившаяся после советской эпохи, поражающая воображение архитектура, шедевры Андрея Рублева и Феофана Грека дают понять: древнерусская культура — по мощи, красоте, таланту — явление величайшее. Старинные иконы, храмы, произведения народных промыслов видны всем и всегда имеют шанс быть оцененными по достоинству. С аутентичным музыкальным искусством, органически присущим нашему народу с начала его исторического бытия, все обстоит гораздо сложнее. О той музыке, которая когда-то входила в программу обязательного образования для царей и простолюдинов, звучала на торжественных мероприятиях, праздниках, церковных службах, — сегодня знают немногие. А ведь именно она в свое время воспитывала русского человека, выковывала его характер, вдохновляла на покорение немыслимых пространств от Киева до Сахалина. Вплоть до конца XVII столетия ее регулярно слушал русский царь, присутствовавший на церковной службе практически ежедневно.

Во многом ее история повторяет судьбу национальной иконописи, только вот древним образам «повезло» больше. Открытые в начале XX века, перед Первой мировой, — тогда научились снимать почерневшую олифу, — они сразу же были признаны величайшими произведениями искусства. Прежде старыми иконами всячески пренебрегали: неисчислимое количество шедевров погибло как из-за невнимания, так и в результате сознательного уничтожения. В советский период (особенно вначале) печальная тенденция продолжилась. До нас дошла лишь незначительная часть того океана древнерусской живописи, который омывал наши просторы веками. Старинную музыку специалисты открыли для себя тоже в начале двадцатого столетия, но хождения-распространения «в массы» она не получила. Причин тому несколько, а главная заключается в том, что древнерусские песнопения имели не только культовое значение — они были, по сути, медитативными. Мелодии создавались для того, чтобы сознание молящегося направить в высшие сферы, к Богу, все внимание сфокусировать на собственном сердце и — от него, вглубь бесконечного пространства духовного бытия. В наши дни даже верующие христиане в большинстве своем не понимают древнерусской музыки.

Древние произведения звучали иначе, были, как правило, одноголосными (хотя и допускали голосовые модуляции), модальными (атональными), то есть совершенно не тяготели к минору или мажору. Эта музыка не предназначалась для возбуждения либо усиления эмоций, обеспечивала полную концентрацию на словах молитвы, выстраивалась вокруг стихии бодрствующего сознания. Отечественные исследователи описывали эту специфику по-разному: отмечали радикальные отличия от музыки ладовой, европейской, выстраивали концепции об уникальных старинных русских ладах. Но почти все сходились на том, что главная отличительная черта наших древнейших песнопений — их неповторимый ритм. Валентина Холопова в 1980-е утверждала, что в мире нет ни одной музыкальной традиции, которая бы совпадала с подобной метрикой. Другие специалисты этот вывод не опровергали — скорее, добавляли собственные соображения. Однако именно ритмическое своеобразие древнерусской музыки породило споры о ее генезисе.

Еще до революции исследователи установили, что она пришла к нам из Византии, а на Руси трансформировалась в соответствии с местными обычаями. Однако по своей метрике византийское, григорианское, коптское и любое другое древнее пение заметно отличалось от того, что было распространено у нас. Наши предки, вероятно, очень быстро создали собственную, ритмически уникальную музыкальную культуру.

Этот ритм, имеющий несколько названий — свободный, несимметричный, дыхательный, — в песнопении обычно «пульсирует», совпадает с частотой ударов сердца, находящегося в спокойном, но очень сосредоточенном состоянии. В какой-то момент происходит внезапный скачок или задержка, показывающие, что музыка живет, подобно ее создателю (исполнителю), а он может уснуть, задуматься, резко на что-то отреагировать.

Классические мелодии, которые русские переняли у европейцев, имеют совершенно иную ритмическую структуру, отлажены не под живой организм, а под инструмент, функционируют как часы — в ритмах вальса (раз-два-три, раз-два-три), мазурки (3/4), танго (2/4) и прочая-прочая. Древнерусская — течет единым потоком, то вверх, то вниз, иногда на целую октаву, чаще — на кварту или квинту. Этот мелос имеет аналоги только в архаической традиции, например, древнегреческой, индийской, арабской, однако о прямом, буквальном заимствовании не может быть и речи.

На Западе музыку записывали с помощью букв, потом — нот. В России — специальными знаками, называемыми «знаменами». Ими обозначали как отдельные звуки (например, посредством знаков «стопица», «крюк», «статья»), так и сложные фразы («лица» и «фиты»). Некоторые знаки были особыми, тайнозамкненными, то есть их могли прочесть лишь посвященные. Нотации делились по видам песнопений на кондакарные, демественные, путевые, знаменные. Так создавались и записывались церковные службы русским святым, языком молитвы-песни рассказывалось об истории Руси, ее борьбе с врагами, народных идеалах и героях. Практически все эти песнопения были упразднены приказами Алексея Михайловича и Петра I в ходе многолетней церковной реформы.

Пели на службах мужчины. Женщин на старообрядческие клиросы допустили только после Первой мировой войны. Для России это характерно: религия — как явление серьезное, основательное, традиционное — была делом по преимуществу мужским. Такое доминирование ослабло лишь в XX столетии с его войнами, революциями и кризисами. Христианство стало более сентиментальным, чувственным, а церковная музыка приобрела новые европеизированные, соответствующие женской религиозности черты.

Что касается нашей древней музыки, то ее словоцентричность, суровая красота и торжественная мощь оказали значительное влияние на русскую народную песню, которую тоже отличают сердечная глубина и лирическая протяжность.

Пожалуй, самая авторитетная книга по истории древнерусской музыки — «Богослужебное пение Русской православной церкви» (1977). Автор, Иван Гарднер (1898–1984), покинувший Россию после революций 1917 года, исследовал период кондакарного пения, вышедшего из обихода после XIII века. На Русь оно было привнесено из Византии через Болгарию, существовало одновременно с русским знаменным или столповым распевом. Знаменный распев господствовал до конца XV столетия, имел некоторые особенности в Новгороде, Ростове, Москве, на Русском Севере. Примерно тогда же создавался демественный распев — его использовали преимущественно во время торжественных служб, например, в присутствии царя. Для этих могучих, исполненных особой выразительности песнопений характерны скачки на октаву, широкий голосовой диапазон — от низкого баса до высоких теноровых нот.

Путевой и большой знаменный распевы предназначались для длительных, насыщенных глубоким богословским смыслом произведений. В XVI веке разновидностей пения существовало множество: наонное и наречное, весьма модное при царском дворе — строчное... Зародилось раннее русское многоголосье.

К началу погрома аутентичной русской музыки она находилась в расцвете. Возникла «международная» конкуренция: через Украину и Польшу в Россию прибывали певцы, обученные партесному (разбитому на партии) пению. В их «репертуаре» были слащавые, затейливые мелодии, исполняемые на 6, 8 и даже 16 голосов. Новинка поразила патриарха Никона, который завел у себя партесный хор. Такие же появились при дворе. С середины XVII и до последней четверти XVIII века на Руси господствовал украинско-польский партесный стиль. На русскую музыку объявили гонение. Поскольку ее исполняли преследуемые государством старообрядцы, она стала «вражеской».

Позже, до второй четверти XIX столетия у нас доминировала итальянская музыка. Композиторы с Апеннин сочиняли в основном для театра, но заодно творили и для церкви. А еще позднее началось господство немецкого канта (распева) и протестантского хорала. Ни одна восточная церковь, кроме русской, не привечала у себя исполнителей протестантских мелодий или многоголосных песнопений. Греки, болгары, сербы и другие православные народы остались при старом, одноголосном.

В начале XX века русские попытались вернуться к истокам — в архитектуре, живописи, музыке. Очень ярко проявила себя московская школа композиторов, таких как Александр Архангельский, Павел Чесноков, Александр Гречанинов. Они написали немало произведений в народном стиле, используя древние знаменные мотивы. Начавшийся было ренессанс прервала революция. Русская церковь на 70 лет утратила всякую инициативу в сфере музыки, на клиросах исполнялось все, что находилось в нотных библиотечках, в том числе сочинения итальянских композиторов, песнопения Придворной певческой капеллы в немецком стиле. Период эклектизма продолжается по сей день. Настоящий знаменный распев исполняется лишь старообрядцами и единоверцами.

До сих пор вопрос о музыкальном синтезе, который поставили в первые годы прошлого века композиторы московской школы, остается открытым. Мы все так же остаемся в плену западноевропейских стереотипов. Всюду — на площадях и улицах русских городов, в культурно-развлекательных и торговых центрах, в кинотеатрах и на стадионах, в будни и праздники — звучат в основном чужие мелодии. А свои, народные, классические и даже современные, стилизованные под фольклор, — намного реже. Молодежь, самозабвенно слушая иностранных кумиров, ритмически, интонационно, ментально воспитывается в их же духе. И это — не «доморощенное» наблюдение, к похожему выводу некогда пришел Вольфганг Амадей Моцарт: «Музыка — самая тесная связь с народом. Она может изменить его взгляды, подарить новое мировоззрение, заставить любить что-то новое, наставить на другой путь». 

Самобытность в искусстве не менее важна, чем независимость экономическая или политическая, а подлинное возрождение великой державы возможно лишь при условии бережной заботы о национальной культуре, любви к родным просторам и своему народу.

Иллюстрация на анонсе: В. Васнецов. «Гусляры». 1899