Социалист во Христе

Среди русских христианских философов XIX–XX веков Сергий Булгаков был наиболее левым. То бишь активнее всех своих товарищей «по цеху» ратовал за социальную справедливость, «свободу-равенство-братство» и тому подобные вещи. Понятно, что радикальный атеизм, воинствующее безбожие — далеко не та основа, которая могла примирить мыслителя с Советской властью. И тем не менее во взглядах отца Сергия и «пламенных коммунистов» первых десятилетий существования СССР было немало общего. 

Сегодня мы публикуем окончание беседы с кандидатом философских наук, заместителем декана факультета МГУ, ведущим «Философского клуба» на радио РСН Алексеем Козыревым.

СВОЙ: Апокалиптические или, по меньшей мере, антиутопические настроения в мировой философии XX века явно преобладали. Сергий Булгаков видел иные перспективы будущего мироустройства?
Козырев: Ему, софиологу, был свойствен известный исторический оптимизм. Он убеждал, и отчасти справедливо, в том, что в некоторых сферах человечество, безусловно, совершенствуется. Скажем, в технике, науке. Те постоянно развиваются, продвигаются вперед, позволяют совершать такие операции с человеческим организмом, которые раньше были невозможны, продлевают людям жизнь, излечивая их от прежде неизлечимых болезней. Вот это развитие мира в направлении к «чему-то» на наших глазах явно происходит. 

Такую динамику и пытается описать Булгаков в трудах о Софии. София для мира, повторимся, — это приближение его к Богу, если угодно, обожение мира. Насколько философ был в этом прав? Апостол Павел в одном из своих посланий говорил: «Да будет Бог все во всем» (1 Кор. 15). Это — цель истории, исторического процесса с христианской точки зрения. Не такое положение вещей, при котором все полетит в тартарары и нечто страшное, необратимое свершится назло заблудшему человечеству. А такое, которое поступательно, непрерывно ведет мир к добру, красоте, гармонии. 

И в этом Булгаков был, пожалуй, даже чрезмерно оптимистичен. Интересно, что свои софиологические штудии он начинал с экономики, то есть София стала для него своеобразным инструментом экономической науки. Как трансцендентальный субъект хозяйства, «мировая хозяйка», по его выражению. Если обратим внимание на процесс производства с позиций марксизма и спросим: «Ради чего все это?» — то ответ будет примерно таким: «Чтобы выжить, удовлетворить неуклонно растущие материальные и духовные потребности людей». А дальше? Разве бесконечная гонка за ростом наших потребностей — это и есть настоящая цель экономического развития? Булгаков стремился выйти из плена этой навязшей в зубах парадигмы прогрессизма и эвдемонизма, то бишь прогресса ради прогресса и прогресса ради человеческого счастья. Здесь-то и «пригодилась» о. Сергию София, ставшая для него божественным субъектом, организующим хозяйство, ведущим его к более возвышенному укладу земной жизни.

СВОЙ:  Организующим с момента начала всех начал? Абсолютно детерминирующим или же время от времени подправляющим результаты человеческой деятельности?
Козырев: Подобный вопрос в качестве этакого риторического упрека нередко задавали Булгакову его оппоненты. Современный философ Сергей Хоружий назвал эту детерминированность, идеалистический абсолютизм «ософиением без аннексий и контрибуций». Если София является божественной субстанцией, проникающей в мир, то ему, по сути, ничего не остается, кроме как прорасти в Софии, стать божественным. И тогда неизбежно возникает вопрос о человеческой свободе, человеческом произволе, о том, может ли человек сознательно выбрать не Бога, но зло. 

В этом, наверное, и содержатся некоторые изъяны софиологии. Петр Струве называл ее «религиозным материализмом», а Николай Бердяев — «марксизмом, перенесенным с земли на небо», которое Булгаков  «оросил трудовым потом». Все они были марксистами изначально (Струве, Булгаков и Бердяев начинали как мыслители с легального марксизма), и когда мы сей факт констатируем — нужно иметь в виду: это было не столько их ошибкой, сколько итогом стремления молодых людей к наиболее популярной и в то же время наиболее сложной, интеллектуальной, «продвинутой», как сейчас говорят, философии. Ибо марксизм пришел в 1890-е годы на смену народничеству. 

Чем были особо примечательны в свое время народники? Они верили в народ, ходили в народ, просвещали его, пели «Вы жертвою пали», а то и бомбу кидали в царя, а иногда и то и другое делали одновременно. И вдруг пришли марксисты и заявили: «Стоп! Социология — это наука! В истории действуют объективные законы, непреложные закономерности, ее надо изучать так же, как химию и физику». Конечно, в этом заключается определенный соблазн и видится непростая интеллектуальная задача. Молодые философы ухватились за марксизм не как за возможную панацею или, скажем, безотказный алгоритм для решения всех задач, а как за доктрину, которая соблазняла своей научностью и прогностической функцией. Но потом увидели, что эта научность, эта математика была «с вынутым сердцем». Там побоку шли все духовные струи, которые призваны наполнять человеческое существо и во многом формировать историю. Последняя же часто развивается совершенно иррационально. 

В какой-то момент Булгаков понял, что марксистских теорий явно недостаточно. Да и не только он — целое поколение начало постепенный переход «от марксизма к идеализму».

Поэтому, оглядываясь в прошлое, очень забавно бывает наблюдать за тем, как они, «ренегаты», как называл их Ленин, чутко отслеживали друг у друга в сочинениях нотки прежнего марксизма. В этом плане Булгаков, можно сказать, сменил один детерминизм на другой — экономический на телеологический, идеалистический, где идея является и целью, и субстанцией, и мотором истории. 

София — как раз идея. Мир должен реализоваться в Софии, проще говоря — в Красоте. Достоевский ведь тоже софиолог. Когда он заявил: «Красота спасет мир», — это было чисто софиологическое высказывание.

СВОЙ: В советские времена у нас, видимо, не случайно популяризировали образ хрестоматийного тургеневского «нигилиста», ибо взгляды Базарова на литературу, искусство, а уж тем более на абстрактное философствование были очень многим близки. Такими они, надо полагать, остаются и по сей день. Можно ли ответить всем сразу: а что, собственно, полезного о. Сергий Булгаков «сделал для народа»?
Козырев: Легко ответить на вопрос: «Зачем нужны гвозди?» Чтобы картину к стене прибить. Не очень трудно объяснить, для чего необходим трактор. Чтобы землю вспахать. Труднее растолковать, зачем существуют философия, литература, поэзия, богословие... Ну, наверное, чтобы вспахать землю наших душ, всесторонне приготовить нас к восприятию сложного мира. Заставить думать, не подхватывать информацию с поверхности, пытаться копать глубже. Зачем нужен человек с его уникальным жизненным путем, причем великий человек? Затем, чтобы чему-то нас научить. 

Жизнь Булгакова, безусловно, поучительна. При всех своих исканиях, отказах от прежних взглядов ради новых, сменах парадигм он был очень искренним человеком, серьезно и ответственно мыслившим, не боявшимся перечеркнуть то, что в определенный момент счел отжитым и неправильным. 

После того как ушел от марксизма, идейной опорой для него стал христианский социализм, от которого о. Сергий не отрекся до конца своих дней. Это был своеобразный христианский социализм, основанный на православном укладе, на вере в христианскую общину и на том, что ценности веры могут стать инструментом практики. В том числе — экономической. Вот почему Булгакова часто сравнивают с Максом Вебером. 

Тот выдвинул идею протестантской этики, из которой рождается капитализм: мол, капитал — символ спасения; если я успешен в этой жизни, это значит, что Бог меня избрал. И в этом, с точки зрения Макса Вебера, основная причина зарождения капитализма. То есть начался он не с изменения средств производства, как утверждал Маркс, а с трансформации духовных потребностей человека. 

Булгаков тоже написал несколько работ в подобном духе. Например, «Народное хозяйство и религиозная личность». Этот труд он посвятил памяти своего тестя Ивана Федоровича Токмакова, знаменитого крымского купца, чае- и кофепромышленника, весьма успешного человека. Философ поставил вопрос: а как требования религии реализуются на практике? То бишь у нас есть очень хорошая православная этика. Но живем ли мы по этой этике? Согласуемся ли с ней, когда занимаемся бизнесом? А относимся ли мы к другому человеку, бедному, нищему, голодному и холодному, следуя общепринятым этическим канонам? Или у нас налицо разрыв между хорошей этикой и плохой, грешной жизнью? 

СВОЙ: Таким образом, согласно Веберу, этические стандарты стали важнейшей предпосылкой для экономически эффективной глобальной системы. А какова потенциальная эффективность православной этики, с точки зрения Булгакова?
Козырев: Он, конечно же, задавался схожим вопросом. Как религиозные ценности человека должны быть опосредованы, осуществлены в социальной практике? Ответы же на подобные вопросы дает именно практика, и, надо полагать, не Булгаков виноват в том, что оной его теория пока не подтверждается.

Христианский социализм — это некий третий путь. Не случайно в 1930 году булгаковскую «Философию хозяйства» перевели на японский язык. Япония внимательно наблюдала за тем, что происходило и на Западе, и в России, искала возможности своего, третьего, пути, отличного от либерального капитализма и советского большевизма. Булгаков там издавался как один из теоретиков искомых вариантов, автор книги, которая может дать намек на то, в чем же все-таки состоит этот самый третий путь. Ценность социализма философ никогда не отвергал, но видел идеал этой политической системы вовсе не в фаланстерах всем известных утопистов, а в ранних христианских общинах, киновиях-монастырях — в совместном труде, братском обладании собственностью, взаимопомощи.

Кстати, вспомним Герцена. Так ли сильно он был далек от взглядов Булгакова, когда считал, что русская община есть кирпичик, на котором можно построить социализм в России? 

Одна из задач, поставленных философом, взывает и к нам. Всегда нелишне размышлять о соотношении эгоизма и солидарности в отечественной политике, в нашем социальном развитии, о том, что общество, которое основано на обогащении кучки олигархов, не будет долго жизнеспособным. 

Наглядно видим это сегодня на примере Украины. Свергли с благородным пафосом одного олигарха, а теперь два других на его месте никак не могут поделить страну. И почему, собственно, народ Украины должен умирать за торжество «национального» шоколада или чего-то подобного? Совершенно непонятно, ради каких ценностей люди должны отправляться на Донбасс и умирать. 

Основной месседж русской философии всегда заключался в идее солидарности и целостности. Замечательный русский мыслитель Питирим Иванович Сорокин, который некогда отправился в США и стал американским социологом, основал в свое время в Гарвардском университете, где он работал, «Центр по изучению творческого альтруизма». Американцы относились к нему как к чудаку. Но он был известным ученым, поэтому ему прощались его «чудачества». 

Булгаков вышел из орловской глубинки. Правда, не из крестьянской семьи, а из священнической. «Я левит до шестого колена», — говорил он о себе. Но кем в тогдашней России были священники? Самым низшим сословием после крестьян. То есть это были люди, которые, по сути, мало чем отличались от представителей крестьянской среды. Жили с крестьянами, знали крестьянский быт и нравы, сами вели хозяйство. Поэтому Булгаков понимал вот эту низовую жизнь народа. Как и то, что, отстаивая ценности коллективизма, солидаризма, христианского социализма, можно построить справедливое общество будущей России. 

Очень важным для нас и современного дискурса — политического, религиозного, философского — является его идея прав и обязанностей человека (характерная для всей «соловьевской линии»). Обычно, когда у нас об этом говорят, акцент почему-то делают на софиологии — как на чем-то еретическом, уводящем в сторону. Хотя правильнее было бы акцентировать внимание на правовых и персоналистических ценностях, которые в этой философии заложены. 

В 2008 году Русская православная церковь приняла документ «О достоинстве, свободе и правах человека». Идеи Булгакова, Франка и других русских религиозных философов о человеческой свободе и достоинстве, о правильном, правомерном и неправомерном использовании этой свободы сегодня как никогда актуальны. 

Они нашли свое место и в учении Церкви. Пускай там не фигурируют имена Сергия Булгакова, Владимира Соловьева и других русских философов, но в любом случае очевидно, что они стояли у истоков именно этой философии. Философии ответственной и достойной человеческой жизни.