Отец Василий

Этот классик национальной мысли, автор ценнейших мемуаров, книг по истории русской и зарубежной философии, апологетике, психологии, педагогике известен также как протоиерей о. Василий, хотя сан священника принял, когда ему было уже за 60. Его личность и судьба во многом парадоксальны. Страстно увлеченный наукой, с головой погруженный в мир идей, он едва ли не всю сознательную жизнь оказывался в эпицентре ключевых политических событий. Некоторое время даже занимал должность министра исповедания в правительстве гетмана Скоропадского.

Василий Зеньковский родился в 1881 году в Проскурове (ныне Хмельницкий). По окончании Киевского университета стажировался в Германии, Италии — это было обычной практикой для российских аспирантов. Позже организовал в Киеве религиозно-философское общество и стал его председателем. Занимал пост директора Института дошкольного воспитания. Считал себя русским, при этом любил и ценил украинскую культуру. Мову практически не знал и самой большой ошибкой в жизни счел следующее, казалось бы, незначительное, на первый взгляд, событие. После революции его позвали читать лекции студентам вновь образованного Украинского университета. По задумке организаторов, преподавать надо было по-украински, однако Зеньковскому разрешили использовать русский язык. Он дал согласие и тут же почувствовал двусмысленность положения... 

Что же касается его жизни до 1917 года, то следует отметить: наиболее распространенные среди образованного класса взгляды он вполне разделял. К примеру, шовинизм воспринимал как нечто «неприличное». И в то же время пламенная любовь к России и всему русскому, гордость за могущество империи, осознание себя ее полноправными представителями являлись общими умонастроениями. Талантливый и крепкий народ, повсеместная многодетность, разнообразные, неисчерпаемые богатства огромной страны создавали ощущение бесконечных перспектив, колоссальной энергии, великодержавной силы. Многим тогда казалось, что сдерживает мощный ход глобальной русской экспансии лишь косное, инертное царское правление. 

Октябрь 1917-го Зеньковский встретил на Украине. Одной из важнейших причин переворота считал национальный вопрос. У других интеллектуалов, писавших о русской революции (Питирима Сорокина, Николая Трубецкого, Петра Сувчинского, Николая Бердяева, Льва Карсавина), на первый план выходили, как правило, иные проблемы: экономические, социальные, религиозные, политические. 

Большевики — как бы — передали землю крестьянам, предоставили всем нациям право на самоопределение, покончили с Первой мировой, показали недюжинную волю к власти, и это выгодно контрастировало с вялой, проникнутой непротивленчеством политикой Временного правительства. Быстрыми и решительными действиями, броскими лозунгами и обещаниями они добились главной цели. Их противники были разъединены, не могли прийти к согласию ни по одному вопросу политики и экономики, ближайших и долгосрочных перспектив государства. Такая разобщенность, война всех против всех дала большевизму шанс утвердить свой диктат и разбить врагов поодиночке. По Зеньковскому, это была «победа всяческого максимализма». Большевистские лидеры легко нашли общий язык с сепаратистами-максималистами в Грузии и на Украине, с прочими политическими группировками, поднявшими знамя самостийности. 

Роковым стало бездействие основных слоев русского общества. В революционных событиях активнейшее участие приняли сплоченные, фанатично настроенные рабочие, крестьяне, вооруженные, вернувшиеся с фронта солдаты и матросы. Им противостояли вечно ссорящиеся друг с другом, мечтательные интеллигенты и честолюбивые кадровые военные. Буржуазия, купечество, мещане, духовенство, служащие, будто завороженные, с изумлением взирали на происходящее. Интеллигенция выдвинула из своей среды людей, способных к диктатуре, и на беду России ими оказались Ленин, Троцкий, Дзержинский... 

Революция открыла для большинства русских всю остроту национального вопроса, который в спокойные годы обсуждать не принято. 

Вовлеченность Зеньковского в политику можно считать неким курьезом: он был лишен карьерного честолюбия, к тому же ментально далек от стихии социальной борьбы. В те дни Украина представляла собой кипящий котел страстей. На должность министра исповеданий требовался человек, не принадлежащий ни к одной из религиозных или национальных сил. Тогда же Василию Васильевичу предлагали стать епископом и даже митрополитом Киевским, от чего он благоразумно отказался. 

Зеньковский отмечал, что с падением царского режима мгновенно оживились украинские националисты, установившие контроль (впрочем, довольно условный) над обширными южнорусскими территориями. Когда туда пришли немцы, их встречали с некоторым воодушевлением. Украинофилы смотрели на них снизу вверх — как на силу, что позволит создать независимое государство. Руководство самостийной выполняло сугубо утилитарную роль посредника между германцами и населением, которое те нещадно грабили, старалось регулировать количество и качество грабежа таким образом, чтобы в результате оставалась хоть какая-то возможность для существования и минимального развития частных хозяйств. 

Украина стала идеальной моделью, полигоном для испытания национальных, а вернее, узконационалистических программ и доктрин. Благодаря этому примеру выяснилось, что любая «власть», возникшая на окраинах Российской империи, может определять лишь объем дани, которую «самоопределившаяся нация» в силах выплачивать. 

Приговор, вынесенный Зеньковским «украинской мечте», был довольно жестким: «Бессилие сделать что-либо большее, невозможность «зажить своей жизнью», отдельно от огромной России, рождало гневное отталкивание от России, легко переходившее в ненависть. Россия вызывала к себе вражду именно своей необъятностью, своей изумительной гениальностью, — и то, что она забирала к себе украинские силы, делая это как-то «незаметно», — больше всего внутренне раздражало украинскую интеллигенцию, болезненно любившую «нерасцветший гений Украины». 

Она, эта обиженная национальная интеллигенция, все очевиднее склонялась к сепаратизму, укреплялась в мысли о том, что только в «незалежности», в обособлении открываются возможности для свободы и творчества. Подобные настроения подхватывала типично южнорусская, склонная к пылкому романтизму и театральности молодежь. В народных низах это еще больше упрощалось, вульгаризировалось, лишалось какой бы то ни было осмысленности. Оставалась лишь фанатичная преданность «мечте». Кроме того, украинские деятели обладали роковой чертой — той, что «лишена вообще основной силы в политике — реализма, трезвого и делового подхода к своим собственным идеям». 

Зеньковский упрекал и великороссов: они вовремя не увидели суть, проморгали даже само наличие украинской проблемы. 

После падения режима Скоропадского мыслитель оказался в Европе, преподавал в университетах Белграда, Праги и Парижа. Был избран председателем Русского студенческого христианского движения (РСХД), возникшего в 1923-м, объединявшего молодежь на основе общецерковных и общерусских задач. В эмиграции оказалось до 3 миллионов наших соотечественников, по большей части как раз молодых. Зеньковский, беззаветно преданный делу образования и воспитания, как нельзя лучше подходил на роль руководителя подобной организации. Через посредство РСХД тысячи русских студентов получали поддержку, в том числе и материальную. 

Все свои душевные силы Василий Васильевич за неимением собственных чад обратил на других детей. В лучшие времена он не создал семьи и впоследствии сильно сожалел об этом. В юности его любила одна девушка, ожидала от него решительных шагов, но, как позже с горечью писал философ: «Я не строю сам свою жизнь... то, что дается легко, я и делаю, но не более». Назвал это качество «пассивным отношением к своей судьбе», хотя подчеркнул, что оно далеко не тождественно его неспособности принимать волевые решения. 

Одним из главных дел жизни стала организация (наряду с другими знаменитыми участниками) Свято-Сергиевского богословского института в Париже, интеллектуального центра русского рассеяния. Парижский период был наиболее плодотворным, Зеньковский создал множество трудов по педагогике и антропологии. Книга «История русской философии» — также итог его преподавательской деятельности в том институте. Как исследователь национальной философии он стоял на позициях христианского универсализма. Свою страсть описывал так: «Я хочу начать с того, что мне в моей жизни всего дороже... Я ненасытимо люблю мир идей... не претендую на «оригинальность»: в сфере идей оригинальной продукции вообще мало; я только хочу... иметь возможность выразить то, что именно я думаю». 

Анализируя философские учения, ориентировался на те, что ведут к преодолению разрыва между религией и культурой. Наиболее высокой его оценки удостоились труды Владимира Соловьева, Николая Лосского, Семена Франка, Алексея Лосева, о. Сергия Булгакова. 

Парадигмы, смыслы бытия и познания, этика и эстетика, проблемы свободы и зла в мире, космологические и антропологические построения... — у крупного мыслителя должны быть тщательно продуманы все эти вещи. Больше всего Зеньковский ценил синтез, непротиворечивую стройность философской системы. Например, основные работы Бердяева находил малосодержательными, считал, что чарующее впечатление они производят лишь благодаря взволнованности, романтизму и литературному дару автора. Лев Шестов стоит в этой иерархии гораздо выше, более того, его творчество Василий Васильевич определил как одну из вершин русской религиозно-философской мысли. Флоренский скорее отталкивал — манерностью, чрезмерной колоритностью идей, хотя Зеньковский признавал его несомненным гением. 

Добросовестно изучив взгляды и концепции всех сколько-нибудь выдающихся отечественных мыслителей, он подчеркивал: для русского ума характерен некоторый утопизм, склонность к исканию социального или религиозного идеала. Космизм, тяготение к софиологии, персонализму и одновременно сильная материалистическая «традиция»; упование на соборный разум и противопоставление ему рассудка как «визитной карточки» Запада — тоже родовые черты наших философских воззрений. 

До начала Второй мировой войны Зеньковский не думал о принятии сана. Решение стать священником впоследствии связывал с чудом, которое произошло с ним в ответ на молитву и данный Богу обет. В 1939-м он был арестован во Франции в числе других лиц, заподозренных властями в нелояльности. 40 дней провел в одиночной камере. Потом около года — в лагере для интернированных. Однажды часть пленных отправили в другое место, но по прибытии в пункт назначения его имени в сопроводительных списках не оказалось. Когда заключенные и их конвоиры покинули вокзал, он в растерянности остался там стоять, едва веря в чудом обретенную свободу. По возвращении в Париж, в 1942-м, был рукоположен в сан священника. Вторично получил приглашение стать епископом и вновь отказался. 

До конца дней, несмотря на пережитые катастрофы и всевозможные неурядицы, сохранял живейший интерес ко всему, что окружало, и бодрое, исполненное оптимизма настроение. Эти качества о. Василия, а также его незаурядный ум, скромность, умение договариваться со всеми, выступать посредником между самыми разными, подчас враждующими группировками сделали Зеньковского едва ли не центральной фигурой русской эмиграции. А некоторая пассивность, созерцательность, репутация человека «не от мира сего» закрепили за ним статус личности, предпочитающей всегда оставаться в тени.