«Мы не в изгнании, мы в послании...»

Андрей Корляков, известный историк нашей эмиграции, четверть века живет в Париже. Автор фотоальбомов «Русская эмиграция в фотографиях: 1917–1947 гг.» (альбом удостоен британской премии «Веритас»), «Они сохранили достоинство и честь», «На пути к успеху», «Великий русский исход», «Русский экспедиционный корпус во Франции и Салониках, 1916–1918» (совместно с Жераром Гороховым), «Русская культура в изгнании» и других. 

«С помощью скромных, но трогательных, ностальгических, фотографических рассказов Вам удалось воссоздать жизнь русских вдали от родины, русских, подаривших Франции свои навыки и свой талант», — когда-то написал автору Жак Ширак, ознакомившийся с его книгами в свою бытность французским президентом.

СВОЙ: Как возникло Ваше увлечение русскими фотографиями?
Корляков: В начале 90-х годов я встретился с Татьяной Бакуниной-Осоргиной — внучатой племянницей известного анархиста, дочерью врача Алексея Бакунина и женой известного писателя Михаила Осоргина. Она заведовала Тургеневской библиотекой в Париже. У нее дома на стенах я увидел старые фотографии. С них все и началось. Татьяна Алексеевна отправила меня к дочери писателя Бориса Зайцева Наталье Соллогуб, потом — к Ростиславу Добужинскому, сыну художника Мстислава Добужинского. Последний порекомендовал мне нанести визит дочери художника Зинаиды Серебряковой Екатерине. В итоге я обошел и опросил примерно полторы тысячи русских эмигрантов, записал около четырехсот видеоинтервью.

СВОЙ: Помните первую удачу?
Корляков: Такой супернаходкой оказалась фотография знаменитого актера Николая Колина. Он снимался во многих фильмах на русской студии «Альбатрос», которая находилась в Монтрёе под Парижем... Есть у меня уникальные фото с автографами Репина, Зайцева, Бунина, Чехова, Тэффи, Лифаря. В основном они из архива Владимира Феофиловича Зеелера (организатор и генеральный секретарь Союза русских писателей и журналистов в Париже. — «Свой»). Его считали покровителем всех художников во Франции. 

СВОЙ: Сколько же всего у Вас фотоснимков? 
Корляков: Под миллион. Они и в альбомах, и в электронном виде. Оцифровано порядка ста тысяч. Мое кредо: фото никогда не повторяются. Могут повторяться лишь запечатленные на них люди. Я часто выставлял свою коллекцию. В основном в русском книжном магазине парижского издательства YMCA–Press, которое возглавляет Никита Струве. 

СВОЙ: Сколько наших соотечественников, на Ваш взгляд, покинуло Россию?
Корляков: Занимаясь фотографиями, я в конце концов пришел к иконографии, а затем и к социологии. Изучив серьезные источники, могу сказать, что с 1917-го по 1928–1929 годы из России только в Европу прибыли от двух до двух с половиной миллионов человек. Через Францию проехали более 500 000 русских. Одни отправились в Аргентину, другие — в Парагвай, третьи — в Америку и Канаду. В самой Франции остались примерно 350 000. После отмены крепостного права в 1861 году многие, получив вольную, решили поискать счастья за границей. Миграция — нормальный процесс. До 1914 года таким образом «проциркулировали» порядка 45 миллионов россиян. Рождались, уезжали, работали, возвращались, умирали. Когда началась Первая мировая война, оказались отрезанными от России до 10 миллионов человек. 

СВОЙ: Один из Ваших альбомов называется «На пути к успеху». Кто из русских в эмиграции достиг наибольших высот?
Корляков: Прежде всего, Илья Репин. Он свою страну не покидал, но так получилось, что оказался эмигрантом — в финском курортном местечке Куоккола (сегодня Репино. — «Свой»). Ему предложили вернуться в Советскую Россию, однако художник отказался.

Когда в 1930 году Илья Ефимович скончался, его место, можно сказать, занял Федор Шаляпин, единственный во французской истории иностранец, которому после смерти воздали почести как государственному деятелю. В 1938-м на парижской Опере приспустили флаг, попрощаться с великим певцом приезжал президент Республики. В 1984-м прах Шаляпина перевезли в Россию, но его могила осталась и на парижском кладбище Батиньоль.

Наконец, в 1933 году произошло грандиозное событие — Нобелевскую премию по литературе присудили Ивану Бунину. Тем не менее писатель не смог «сбросить с трона» Федора Ивановича и стал номером один в эмиграции только после смерти Шаляпина. В дальнейшем это первенство перешло к Сергею Лифарю. 

СВОЙ: Кто добился наивысшего успеха на инженерном поприще? 
Корляков: Граф Павел Ламздорф, в свое время устроившийся на завод «Рено». Стал инженером и в 30-е годы создал вычислительные машины. Знаменитый авиаконструктор Игорь Сикорский очень много работал в Европе, читал здесь лекции. В Париже хранилась часть его архива, Никита Струве сравнительно недавно передал ее в Москву, в Дом русского зарубежья. Гениальным судостроителем был Владимир Юркевич, который подготовил расчеты для постройки гигантского трансатлантического корабля «Нормандия» (после смерти Юркевича его вдова передала архивы мужа в Россию. — «Свой»). 

СВОЙ: «Мы не в изгнании, мы в послании», — сказал кто-то из видных деятелей эмиграции...
Корляков: Действительно, они взяли на себя такую непростую миссию. Эмигранты оставались апатридами, жили на чемоданах, надеясь, что завтра вернутся. Врангель говорил: если обстоятельства потребуют, примите подданство той страны, которая вам дала приют. Но не вмешивайтесь ни в коем случае в ее внутренние дела. Будьте законопослушными. Растите своих детей для завтрашней России. Одна культура — хорошо, а две — лучше. Оставайтесь русскими людьми. 

СВОЙ: Можно ли считать эмиграцию этакой Россией в миниатюре?
Корляков: В какой-то степени да. Однако все жили разрозненно, переругались и по политическим, и по социальным, и по экономическим вопросам. Рассорились и братья, и сестры. Держали друг на друга обиду до самой смерти. Объединяли всех только церковь и кладбище. Вот соберутся вместе в храме на Пасху, а потом разойдутся и дуются друг на дружку.

СВОЙ: Многие, наверное, страдали ностальгией? 
Корляков: Ужасно переживали, не имея возможности вернуться в Россию. Молодой поэт и писатель Иван Болдырев работал на заводе. Начал терять слух. Врачи никак не могли определить, что с ним. И Болдырев от безысходности покончил с собой. Таких случаев было очень много. Люди не находили себя, не видели никакого будущего. Нередкими были разбитые семьи, когда кто-то остался в России. Например, у генерала Ильи Оприца, занимавшегося казачьим музеем. Во Франции ему неоднократно предлагали жениться. Он отвечал: «Не могу. Я клялся в верности своей жене. Это против церкви и против совести». 

СВОЙ: Как складывались отношения диаспоры с французами?
Корляков: В основном они поддерживались только по работе. Когда трудовой день заканчивался, все расходились по своим углам — французским или русским. Я спрашивал хранителя Музея изобразительных искусств города Тура Бориса Николаевича Лосского: «Вы-то, наверное, общались со всеми художниками?» «Ничего подобного, — отвечал он. — На работе — работа. А дома наш русский круг — родственники, друзья, церковь». Никаких тесных связей с французами не получалось. Мы, славяне, далеки от средиземноморского менталитета. 

СВОЙ: А как же смешанные браки?
Корляков: Их можно разделить на четыре части. Первую четверть составляют браки русских с русскими, вторую — с французами и француженками, третью — с поляками, четвертую с — итальянцами. Почему с итальянцами и поляками? Потому что эмигранты между собой всегда находили общий язык легче, чем с коренными французами.

СВОЙ: Марину Влади в школе дразнили «мерзкой русской»...
Корляков: Она жила в Клиши — бедном северном пригороде Парижа. Дети повторяли то, что слышали дома: русские отнимают работу у французов. Поэтому так и называли. 

СВОЙ: Парижский пригород Бийанкур с его огромной русской колонией окрестили тогда «Бийанкурском». Там были православная церковь Св. Николая, русские поликлиника, булочная, сапожные мастерские, прачечные.
Корляков: До конца 20-х годов соседствовали две коммуны — аристократическая Булонь, где князь Феликс Юсупов имел свой дом, маленький театрик, ателье по обжигу керамики и фарфора. Рядом располагался «пролетарский» Бийанкур. Там жил гениальный поэт Владислав Ходасевич, но в основном селились люди, которые работали на автомобильных заводах. Цифры просто ошеломляют. Через «Рено» в общей сложности прошли 30 000 русских, а через «Ситроен» — 20 000. Булонь и Бийанкур слились в одно целое, кажется, в 1928 году. Кроме того, большая наша колония обосновалась в Кламаре, где русские таксисты покупали участки земли и строились. Русскими были заполнены и такие пригороды, как Медон, Пети Кламар, Исси-ле-Мулино, Леваллуа-Перре. 

СВОЙ: Согласно одному из мифов, чуть ли не большинство наших эмигрантов, включая представителей знати, шли в таксисты.
Корляков: Получить работу таксиста было очень трудно. Шофер должен был знать 20 000 улиц. Поэтому практически во всем мире первая профессия русской эмиграции — бухгалтер. Поскольку бывшие офицеры умели чертить, многие нашли места в конструкторских бюро. Женщины в основном занимались уходом за детьми. Не надо забывать, что 80% всей русской эмиграции имели среднее и — порой неоконченное — высшее образование. 

СВОЙ: В Париже состоялся памятный шахматный матч между газетами «Возрождение» Петра Струве и «Последние новости» Павла Милюкова. В роли арбитра выступил сам чемпион мира Александр Алёхин.
Корляков: Это было на стыке 1926–1927 годов. Французская киностудия «Пате» снимала фильм «Жизнь русской эмиграции». Пригласили многих ее деятелей. Литераторы собрались практически все: Бунин, Ремизов, Шмелев Ходасевич, Берберова, Одоевцева, Адамович... Позвали и Алёхина, который жил в 15-м округе Парижа. Там и сыграли этот шахматный матч, заснятый «Пате». Потом фильм показали на балу журналистов и молодых писателей русской эмиграции в парижском отеле «Лютеция». Я опубликовал соответствующую фотографию в своем альбоме. Но фильм потерян. Ищу его уже двадцать лет.