Юрий КОВАЛЕНКО, Париж

07.06.2018

7 июня в парижской Опере Бастилии прошла премьера «Бориса Годунова» в новой постановке бельгийского режиссера Иво ван Хове. Дирижирует Владимир Юровский, и большинство партий исполняют российские певцы. Корреспондент «Культуры» побеседовал с исполнителем партии Варлаама, известным басом-баритоном Евгением Никитиным.

культура: Как Вам новая постановка «Бориса Годунова»?
Никитин: Не буду петь дифирамбов. Скажем прямо, какого-то прорыва не случилось при всем моем уважении к постановщику. Он взял отовсюду понемножку. Так, кровавые мальчики в красных рубашках были в Мариинском театре еще в 2001 году, экран по заднику сцены тоже довольно старо — с этим я уже сталкивался во время работы над «Саломеей». На мой взгляд, экран очень сильно перетягивает одеяло на себя. Получается не театр, а кинозал. К экрану приковано все внимание, действующие лица на сцене отсутствуют.

В Париж все приехали со своим исполнительским багажом. Каждый привнес что-то свое, потому что режиссер — отдадим ему должное — открыт для их предложений, предоставил нам известную свободу, даже советовался с певцами по каким-то вопросам. Каждый смог развернуть свой талант в зависимости от творческих способностей.

культура: У Вас сейчас в «Борисе Годунове» партия Варлаама, а раньше Вы исполняли заглавную роль...
Никитин: Если вы имеете в виду, пострадало ли мое вокалистическое эго, то отвечу «нет». Например, в «Князе Игоре» я с удовольствием пою даже Галицкого. В этом отношении я абсолютно всеяден. Варлаама никогда не исполнял, так что для меня уже интересно. Игровые роли раскрепощают с точки зрения актерского мастерства. Можно покуражиться, немножко даже похулиганить, что иногда попросту необходимо.

культура: На парижской сцене в основном русский состав во главе с дирижером Владимиром Юровским. Наверное, со своими легко найти общий язык?
Никитин: У нас здесь в основном — Большой театр. Санкт Петербург представлен только Димой Головниным — Гришкой Отрепьевым — и мной, ну и Ильдар Абдразаков, конечно. Очень дружная компания. Атмосфера крайне доброжелательная. Друг друга понимаем и поддерживаем.

культура: Кто сегодня главный в опере: композитор, режиссер, дирижер, певцы?
Никитин: Не могу сказать, что исполнитель главный, хотя без него — как на корабле без матроса — никуда не поплывешь. Но прошли, к сожалению или к счастью, те времена, когда певцы указывали дирижеру, в каком темпе ему дирижировать. Лет пятьдесят назад дирижеры аккомпанировали солисту. Певец тогда был на сцене фигурой номер один. Сегодня опера, в первую очередь, — это команда. Дирижер отвечает практически за все. Сегодня как никогда важна именно его концепция, видение партитуры, образов. Он подобен художнику — кто-то рисует карандашиком, кто-то маслом или акварелью. За многообразие интерпретаций мы и ценим театр и классическую музыку... Не хочу никого обидеть, но когда человек строго следует партитуре, то идет по линии наименьшего сопротивления. Это может быть только от бедности собственной фантазии. Композитор предоставляет широкий простор с миллионом вариантов.

культура: Публика ходит на название, на голоса, на постановку или на новое прочтение?
Никитин: Каждый идет на что-то свое. Некоторые просто приходят выпить шампанского. Или познакомиться с культурной девушкой.

культура: Почему Вы считаете, что режиссерский театр, так называемая режопера, в тупике? Без демонстрации гениталий, заявили Вы недавно, обходится редкий оперный спектакль на Западе...
Никитин: Я, конечно, несколько преувеличил. Хотя в последние годы тему стали очень педалировать, особенно в Германии... Не хочу никого обидеть, но без этого там театр не театр, скажем так. Если кто-то не хочет показывать свои органы, то ему все равно наденут трусы с накладными. Никуда не денешься — такова тенденция. Нужны в обязательном порядке «клубничка» или «вишенка», элемент скандала.

Зато в Америке такие штуки не проходят. Страна в этом плане очень консервативная. В нью-йоркской «Метрополитен-опере» (зимой, на «Семирамиде», по-моему) один старенький немецкий режиссер очень осторожно спросил у хористов, не хочет ли кто-нибудь раздеться за дополнительную плату. На него сразу настучали: что, мол, за дела — харассмент. И он вылетел из постановки. Не сориентировался на местности. Сексуальная революция там прошла в конце 60-х.

культура: То есть по этой части Европа впереди планеты всей?
Никитин: Скорее, северные страны — Германия, Голландия. В Южной Европе такое ни к чему, там секса в жизни хватает. Напротив, в северных краях — очевидно, из-за низкого уровня тестостерона у мужского населения — интерес приходится искусственно поднимать. Поэтому самая известная порнография — немецкая и шведская. Ленивые бюргеры попивают себе пивко, и их нужно все время чем-то заводить. Не вижу ничего плохого — разве что в оперный театр ходят дети.

культура: Как бы прореагировали Чайковский или Верди, если бы увидели свое произведение в современном прочтении?
Никитин: Кто знает? Если бы они при жизни посмотрели, как их ставят сейчас, то получили бы инфаркт. Однако гениальные люди мыслят широко, и в настоящее время, возможно, приняли бы. В своем первозданном виде многое из их наследия скучно и неактуально. Оперу надо освежать и обновлять даже с гениальными певцами. Помню, видел «Богему» в постановке Дзеффирелли. Пел еще Паваротти. Конечно, классика, все замечательно, но смотреть было уже невозможно. Просто мертвечина какая-то, все уже играно-переиграно, классический нафталин. Наперед знаешь, кто откуда выйдет. Обязательно печка посредине сцены. Чтобы опера не задохнулась в этой вековой кулисной пыли, ей необходимы обновление и свежая кровь.

культура: Есть ли сейчас выдающиеся голоса, равные Паваротти?
Никитин: Он был прекрасен, но рядом с ним выступали и другие зубры, ничуть не хуже, — вспомним хотя бы Франко Бонизолли. Для нас все они являлись кумирами, недосягаемыми небожителями, на которых мы молились еще студентами. Сегодня исполнители ничуть не хуже, очень талантливая молодежь, но идолы исчезли. Если раньше артисты были штучным товаром, то сейчас все поставлено на конвейер. В результате все выглядят и поют одинаково. Выпускается продукт, который должен соответствовать каким-то стандартам — визуальным и слуховым. Рынок переполнен. А количество, как известно, нивелирует ценность.

культура: Если бы на сцену сегодня вышли Шаляпин или Мария Каллас, как бы они смотрелись и слушались?
Никитин: Шаляпин бы точно смотрелся смешно. Сегодня нет былого гротеска. Театр спустился до простого бытового уровня. И шаляпинское наигрывание смотрелось бы нелепо.

культура: Себя Вы называете консерватором в музыке. Что это значит?
Никитин: Чем старше становлюсь, тем понятнее мне старая музыка. Видимо, взрослею или старею. Начал слушать барокко. Что-то типа возвращения к корням.

культура: Российский режиссер-авангардист Дмитрий Черняков утверждает, что его миссия — популяризация отечественной оперы. Ему она удается?
Никитин: Он не тащит лапти, бороду и всю эту русскую сусальность, а представляет нашу оперу под тем соусом, который удобоварим на Западе; пытается заключить ее в рамки «европейского» видения современного оперного театра. Очевидно, чтобы русская музыка стала понятнее. Насколько его попытки успешны, судить не мне.

культура: Со студенческой скамьи Вас пестовала Лариса Гергиева?
Никитин: Она играет огромную роль во взращивании молодого поколения, которое сейчас тянет на себе весь колоссальный репертуар Мариинки. Как и многие, я прошел с ней через Академию молодых певцов, а также конкурсы Чайковского, Римского-Корсакова, концерты и прочее.

культура: А потом Вас приметил сам Гергиев?
Никитин: В свое время он меня прослушивал и взял для новой постановки «Катерины Измайловой». Он всегда дает молодежи зеленый свет, шанс себя проявить, причем несколько раз: если сразу не получится, всегда дает вторую, третью попытку. Он очень терпелив в этом отношении. Что и говорить, гениальный музыкант и менеджер. Умопомрачительный размер личности с исключительной аурой. Потрясающе креативен во всех сферах.

культура: Значит, Мариинка — Ваш дом, альма-матер?
Никитин: Родной театр, в котором я вырос и встал на ноги. Место, где люблю петь больше всего. На меня ходят, у меня свой фан-клуб. К сожалению, в нынешнем году я немного задержался на гастролях, и будут проблемы с фестивалем «Звезды белых ночей». Не смогу выступать столько, сколько бы мне хотелось. Мы с маэстро Гергиевым думаем, как мне из Парижа слетать в Питер, чтобы хотя бы пару раз спеть дома.

культура: А родной Мурманск удается навещать? Лариса Гергиева вспоминала, что город Вами гордится и следит за Вашими успехами...
Никитин: Раз в год стабильно езжу домой. К сожалению, друзей там почти не осталось, но кое-кто еще есть. «Дайте до детства плацкартный билет. Тихо кассирша ответит: «Билетов нет». Там сейчас все другое: люди другие, аура. Только дома те же, что были.

культура: Кажется, Ваш любимый оперный образ — герой-романтик с мятежной натурой?
Никитин: На этот вопрос сложнее всего ответить. Иной раз маленькая яркая партия интереснее большой, но ходульной и нудной. Люблю все свои роли, конечно, «царские». Много пел и Бориса Годунова, и короля Филиппа в «Дон Карлосе», и Дон Жуана, и Вотана в «Кольце нибелунга». Самое замечательное и интересное — это разнообразие ролей. Оно требует умения перевоплощаться. Проще всего работать в одном амплуа.

культура: Как в той или иной партии одновременно проявить собственное «я» и воплотить образ?
Никитин: Никому не надо быть собой на сцене. Нужно забыть, кто ты. Тебя не должны узнавать. В игре самого себя заключается не мастерство, а бессилие и бездарность актера. Вместе с тем у каждого певца свой почерк, штампы, инструменты. Чем их больше, тем шире простор для перевоплощения. Нельзя повторяться даже в одной и той же роли в разных постановках.

культура: Разве знаменитые певцы не страдают от избытка тщеславия, самовлюбленности?
Никитин: А что же в этом плохого?! Амбиции и есть тот самый двигатель — вперед и выше. Если ты чего-то достиг, почему бы и не покрасоваться? «Скромность, Женечка, — втолковывал мне знаменитый бас Владимир Михайлович Огновенко, — это путь в забвение». Поэтому никогда не обижаюсь на людей, которые, взлетев, начинают парить, наслаждаться высотой. Иначе нет никакого смысла взлетать.

культура: Не превращается ли постепенно для исполнителей оперное искусство в ремесло и рутину?
Никитин: Ремесло и рутина в нашем деле неизбежны. Сам Бах был ремесленником — только гениальным. В этом залог успеха — не владея профессией, ничего не создашь. «Долой рутину с оперных подмостков!» — призывали Ильф и Петров. Каждый бьется с ней по-своему. Оперный театр — жутко консервативное заведение. Идет постоянная борьба театра с самим собой, а мы, певцы, находимся на передовой. Принимаем удар публики, нам иногда кричат «бу», критики, макнув перо в известную субстанцию, пишут о нас в газетах. А мы поем дальше. Раньше я дико обижался, переживал, а сейчас привык и не обращаю внимания. Уже ничто не мешает мне жить дальше и заниматься любимым делом.

культура: Случалось ли Вам испытывать на сцене эйфорию или даже экстаз?
Никитин: Крайне редко — может, пару раз в жизни. К этому стремишься, но обычно не получается. В большинстве случаев идет постоянный недобор. Возникает неудовлетворенность, дикое разочарование, расстройство, постоянное самоедство, за которое себя ненавижу. Тем не менее погоня на сцене за экстазом — постоянная цель. Но каждый раз ты обо что-то спотыкаешься — что-то не звучит, что-то не получилось... Поэтому актеры часто пьют и топят в водке неудачи. Или перед спектаклем пытаются себя завести спиртным — это ложный, опасный путь. По нему многие не дошли, куда собирались.

культура: Вам интереснее расширять репертуар или совершенствовать партии, которые наработаны?
Никитин: Я обленился и перестал стремиться к новым ролям. Занимаюсь филигранной огранкой уже имеющихся.

культура: Сравниваете себя с другими артистами?
Никитин: Бывает, один выучил какую-то сольную камерную программу, другой — Winterreise («Зимний путь») Шуберта, а мне порой лень учить новый материал. Столько всего напел, что хочется немного попочивать на лаврах, поамортизировать имеющееся. Хотя в мои 45 лет, наверное, рановато. Даст Бог, может быть, еще Фальстафа спою. Кстати, он сейчас идет в Мариинке с Гергиевым. Я бы мог эту партию исполнить, а вместо этого здесь Варлаама пою. Так тоже бывает. Издержки планового отдела.

культура: Что же Вам помешало?
Никитин: В Париже у меня двенадцать спектаклей — проект чисто коммерческий. С точки зрения музыкальной он мне мало интересен. Взял верх чистой воды шкурный интерес. Как говорили в «Берегись автомобиля», «товарищи, деньги пока еще никто не отменял». Некоторые певцы мотивированы только этим, но я никого не осуждаю. А кто трудится бесплатно? Только рабы.

культура: Рокерская страница в Вашей биографии перевернута?
Никитин: Вот это то, что я всегда делал бесплатно. Потому что это никому, кроме меня и еще нескольких сумасшедших, не было  нужно. Напротив, еще и вкладывался в аппаратуру, построил студию в Питере. В Мурманске давным-давно, еще в училище, создали довольно известную в своих кругах рок-группу «Абсолютное дерьмо». Играли экспериментальный панк. Записали довольно много альбомов. Сейчас кто где. Больше мы не выступаем, работаем в основном студийно.

культура: Вы еще пишете картины. Это призвание или хобби?
Никитин: Это убивание времени на гастролях. Начал, когда уже совсем стало нечего делать. Рисовал картинки на различные сюжеты — в том числе и оперные, и абстрактные. На выставке в Мариинке мои работы висели три года. Их только недавно сняли.

культура: Ваши живописные вкусы, как и в музыке, консервативные? Вам ближе Репин или Кандинский?
Никитин: Скорее Левитан. Кандинский первым начал ведрами красочку на холст лить. Получился абстракционизм или концептуализм, не знаю. Мне всегда казалось, что неумение рисовать маскируют под концепцию. А тот, кто умеет это делать по-настоящему, как Левитан, идет на природу и пишет. Вот это я понимаю.

культура: Вы человек начитанный. Ваши настольные книги?
Никитин: «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», «Похождения бравого солдата Швейка». Их перечитываю, открывая наугад, и знаю практически наизусть. В них можно найти цитату на любой случай. Для меня они краеугольные камни литературы. Я мрачный и циничный, и, чтобы поднять настроение, мне нужны смешные вещи. Одно время нравился Сорокин... Впрочем, как потом оказалось, все, что он пишет, это не смешно, это грустно. Неохота морочить себе голову Борхесами или Маркесами. Ведь я, в сущности, неглубокий, довольно поверхностный человек.