Ольга ВЛАСОВА

06.04.2020

Философ и художник Максим Кантор исповедует оптимистичный взгляд на современную культуру. По его мнению, даже самые мрачные ее проявления, которые многие готовы причислить к антикультуре, есть лишь временные откаты назад. Он считает, что великое Возрождение не умерло со своим историческим временем, а гуманистическую культуру не может отменить ни рынок, ни тоталитаризм, никакая другая сила. Именно Возрождение определило на много веков вперед поступательное движение вверх для человеческой культуры. И каждый раз, когда человечество заходит в тупик, это не конец — это реверс. Его ждет новый виток Возрождения.

— Как бы вы определили, что такое культура с позиции нашего века? И зачем она нужна?

— Говоря очень просто, культура — это все, что не природа. Человек в значительной степени природное существо: он зависим от природы, он смертен, ему холодно, он хочет есть и т.д. А то, каким образом человек преодолевает природную зависимость или использует и старается понять природу, старается осмыслить свое собственное существование не в природных терминах, а в духовных и моральных, вот это и есть культура. Причем культура — это не только то красивое, что человек производит. Очень часто термином «культура» мы называем продукт литературный, визуальный, музыкальный. Но культура — это еще и обычаи, привычки народа; культура — это стиль общения, нормы поведения, все это вместе и есть «культура», а не только искусство и философия. Все это в целом создает такое внеприродное поле, которое живет параллельно природе и, в каком-то смысле, над природой. И это духовное поле является культурой. Это достаточно давно существующее определение, по крайней мере, со времен Гердера, германского просветителя. Развивали эту мысль и Шпенглер, и Тойнби. Но, вообще говоря, авторитеты в данном вопросе неуместны. Что такое «культура», всякий человек ощущает и интуитивно знает сам.

— А тогда как соотносятся культура и цивилизация?

— Существует определенная диалектика в отношении этих понятий. Часто их смешивают, подменяют одно понятие другим. Иногда вместо слова «культура» употребляют слово «цивилизация». Мне привычнее рассуждать следующим образом. Цивилизация есть развитие определенных аспектов культуры, цивилизация возникает благодаря культуре. То есть наличие инженерной и научной культуры в обществе делает возможным развитие научной цивилизации. Изобретение пенициллина, или конструирование новых машин, или полеты на Луну — это достижения цивилизации и весьма опосредованно — культуры. Так же как культура возникает из природы, преодолевая природу, цивилизация возникает из культуры. Это как бы следующий шаг, потому что существует культура первобытно-общинного строя, но вот цивилизации первобытно-общинного строя в том смысле, как мы употребляем сегодня это слово, не существует. Можно говорить, что какой-то народ менее цивилизован, чем другой, и в этом нет обиды. Британская империя более цивилизованна, чем африканские племена. Это трудно отрицать, потому что в Британской империи не умирают от малярии, а бушмены умирают. При этом ошибочно сказать, будто Британская империя более культурна, чем африканское племя, потому что у племени есть своя культура, и эта культура нисколько не менее культурна, чем культура британцев. Надо разделять все эти вещи, чтобы не впасть в привычный для обывательского жаргона тон: этот человек некультурный, а тот культурный. Мы все принадлежим к определенной культуре и не можем перестать быть культурными, даже если бы этого захотели. Даже наши антикультурные проявления, хамские, вульгарные, они находятся внутри культурных коннотаций, которые заложены генотипом определенной культуры: российской ли, германской, французской. Существуют культурные алгоритмы, к которым мы принадлежим просто по факту рождения. Существуют алгоритмы и цивилизации тоже, мы знаем, что мы можем пойти в поликлинику и нам почти без боли, теперь уже, вылечат зубы, например. Мы знаем, что мы можем доехать от Бордо до Москвы всего за пять часов, что невозможно было во времена Вольтера. Это развитие цивилизации, которое уже к культуре имеет косвенное отношение. И хотя цивилизация — продукт культуры, но она не культура. Только культура оперирует вопросами совести, добра и зла. И хотя мы часто требуем от цивилизации морали, но бормашина не моральна и атомная бомба не моральна — только культура может вынести моральное суждение о применении того или другого. Это же касается и природы. Стихии леса, моря, ветра — не моральны; но Баба Яга, попавшая в сказки Афанасьева, ставшая элементом культуры, получает моральную характеристику. Эта преамбула необходима, чтобы не смешивать все понятия: природу, культуру и цивилизацию. Культура — это все, что не природа, а уже внутри этой культуры возникают искусства, ремесла.

— А фашизм — это тоже явление внутри культурного поля?

— Нельзя сказать, что фашизм вне культуры. Это тоже феномен культуры, ведь фашизм обратился к вполне конкретным языческим архетипам, дохристианским структурам сознания, которые имели место в культуре Европы. Нельзя сказать, что Третий рейх выдуман Гитлером. Нет, нацизм и фашизм, если говорить шире, появились оттуда, из дохристианской структуры общества, и извлекли оттуда всю эту мифологию, метафизику нации и почвы, культ силы и торжества и т.д. Нельзя сказать, что фашизм — это антикультура, но вопрос в том, что эта языческая националистическая мифология оппонирует христианской культуре, оппонирует той моральной культуре, которой уже были привержены люди в ХХ веке. Собственно говоря, фашизм прежде всего оппонировал христианскому гуманизму, на основании которого выстроена (во многом это все еще так и есть, слава Богу, хотя порой так и не кажется) европейская культура и европейская цивилизация. Но делал это фашизм, тоже опираясь на культуру — на дохристианскую культуру, на язычество.

— А в каких отношениях искусство находится с культурой? Процессы, которые происходят в искусстве, как они влияют на то, что происходит с культурой?

— Искусство — компонент культуры. То, что люди договорились производить такую, в сущности, ненужную вещь и придавать ей ценность, это само по себе удивительно. Человек ведь не нуждается в картине или в книге для того, чтобы согреться или утолить чувство голода, — это какая-то очень избыточная или в принципе непрактичная вещь. Искусство возникло поверх необходимости, как своего рода десерт, потому что достаточно религии, ремесел и спортивных занятий. Этим культура, преодолевающая природу, себя исчерпывает. Зачем же добавлять к этому украшение, в котором содержится и дидактический аспект. Однако в некий момент искусство осознало себя не просто десертом, декорацией, но учителем и мотором культуры, и в этот момент начинается принципиально иная история европейской культуры. Искусство стало выражением и даже толкователем, интерпретатором религии (мы говорим сейчас о европейской культуре). Это произошло примерно в XIII–XIV веках; европейская культура уже была на пике своего развития, и вдруг произошло то, что искусство осознало себя силой, формирующей общество на основании христианских принципов.

Произошло то, что мы называем Возрождением. Тогда искусство стало уже не просто иллюстрацией к идеологии или религиозному обряду, но сделалось формообразующим процессом в обществе. Собственно, во время Ренессанса искусство, изобразительное искусство прежде всего, уравняло себя в правах со схоластикой и философией. И как синтез усилий философов, художников, латинистов, отцов Церкви возникло учение, определяющее Ренессанс и в целом развитие Европы. Это христианский гуманизм. Благодаря трактатам гуманистов, фрескам Микеланджело и поэме Данте искусство становится ответственным за построение социальной и даже природной жизни человека. Происходит такой вот парадоксальный феномен, структура отношения природа — культура — цивилизация как бы переворачивается. Отныне моральный императив должен определять все.

— И что произошло с этой функцией на пороге смены веков, возникновения постмодернизма?

— Не надо забегать так далеко вперед. Когда говорят о Возрождении, говорят об антропоцентризме и воскрешении античной эстетики; человек стал в центре Вселенной, и в силу этого изменилась обратная перспектива на прямую. Это так, но это слишком беглый очерк событий, который формирует не вполне точный взгляд на то, что произошло. Возрождение было не просто возвратом к античности, к опыту Древней Греции и Древнего Рима. Ренессанс прежде всего явился возрождением веры, той самой христианской веры, которая к XIV веку подверглась коррозии: Великая схизма XI века, борьба гвельфов (папистов) и гибеллинов (имперцев), Авиньонское пленение пап, затем раскол на Восточную и Западную церкви, торговля индульгенциями и обличение таковой, протестантизм, Лютер, подрыв веры в Рим, национальные трактовки Завета и религиозные войны. В течение трех веков Церковь последовательно теряет авторитет, и это беда для христианской веры. И в этот момент искусство Возрождения, присвоив античную мощь и провозгласив, что история едина, фактически утверждает, что моральные доктрины христианства распространяются на весь европейский Космос. Собственно, произошло не антикизирование христианства, но, скорее, крещение Античности. Платон был прочитан как предвестник христианской морали, и Аристотель, стараниями Фомы Аквинского, вошел в христианский дискурс. В соединении античной мощи и христианской морали появилось то обновление веры, то новое звучание Завета, которое и является принципом Возрождения. Это не только новое открытие античности, Фидия и Гомера, прежде всего это возрождение с новой силой христианской веры. В этот момент появились те самые моральные императивы, которые потом, в Просвещение, описывали уже и Кант, и Монтескье.

Тогда же укрепилась не только христианская вера, но и социальная структура общества, основанная — так в идеале казалось — на императивах Завета. На основании христианской веры, так постулировали мыслители Возрождения, может быть образован и новый социальный порядок. В это время возникает огромное количество социальных утопий. Это принципиально отличалось от того времени, когда к безмерной власти короля готов прикладывали еще христианскую идеологию, как то было в Средние века. Теперь, на основании моральных императивов христианской веры, можно было построить справедливое социальное государство. Об этом писал и Томас Мор, в этом смысл росписи потолка Сикстинской капеллы, и «Монархии» Данте.

Эта идея впервые в истории человечества возникла в Возрождение, раньше таковой не существовало. Идея справедливого устройства общества на основе моральных императивов возникла, и сравнительно долгое время человечество питалось вот этой доктриной (или иллюзией, как сказал бы скептик). Разрушаться все стало в XVI веке, вместе с образованием больших империй, потом пришло к Тридцатилетней войне, к столкновениям национальных интересов. Но Возрождение не умерло — идеи вообще не умирают, тем более такие идеи. В дальнейшем развитии европейской культуры, на каждом новом витке ее развития, социальная и моральная посылка Возрождения припоминалась и возрождалась вновь.

— И в ХХ веке?

— Да. Например, эту же моральную посылку припомнили во время сопротивления фашизму в ХХ веке. Почему и как сопротивление фашизму стало возможным? Это произошло потому, что оппонировали фашистам не только интербригадовцы и коммунисты, но и христианские и демократические мыслители, ориентированные не на коммунизм, но на христианскую доктрину, на гуманизм, на социальное государство, основанное на принципах морали. То есть, если сложить коммунистические, социальные, интернациональные и гуманистические силы, которые противостояли фашизму, в комплексе это был протест Возрождения, дантовского, микеланджеловского Возрождения, против авторитарного язычества. Фашизм представлял собой именно дохристианское, хтоническое, сугубо языческое начало. И потому победа над фашизмом — это был очередной возврат к Возрождению. Мы помним, что в эти замечательные послевоенные годы, условно говоря, с 1945-го по 1968-й, был культурный подъем в Европе, который дал нам и Пикассо, и Камю, и Маритена, и Феллини, и т.д. Тот откат от принципов гуманистического образного искусства, что случился потом с 70-х годов и продолжается сейчас, не должен ни печалить, ни удивлять, ни казаться чем-то из ряда вон выходящим. Это отступления, редукции, провалы Возрождения, они типичны для европейской истории. Нельзя сказать, что возвраты вспять антикультурны. В культуре, видимо, заложен такой реверсный механизм — это даже не пробуксовка, это закономерный шаг назад, который культура делает, уступая социальности и природе.

— А почему вы считаете, что такие шаги назад закономерны?

— Культура, особенно такая интенсивная, как культура Возрождения, идет очень быстро, а социальная природа, потому что она все-таки природа, опирается на природные функции человека — такие, как жадность, агрессия, тщеславие, обычные животные инстинкты. Трудно требовать от человека служить соседу бескорыстно и отстаивать добро, воплощенное в жизни соседнего племени. Периодически природа берет свое и отвоевывает обратно у христианской культуры свои позиции. Но это не значит, что гуманистическая культура сдастся, спрячется, уйдет. Христианский гуманизм не умирает, он живет как бы параллельно социальной и порой варварской действительности. Сейчас происходит торжество социально-природного аспекта культуры, вперед вышли не лучшие человеческие качества: приобретательство, стяжательство, агрессивность. Но это случалось уже не раз, истории не привыкать. Чем была, например, Тридцатилетняя война, потрясшая всю Европу и по губительности и бессмысленности сравнимая с Первой мировой? Когда в 1618 году началась Тридцатилетняя война, и она выкосила пол-Европы, то для этого не было никаких серьезных причин, это даже не было религиозными войнами. Та война потрясла современников тем, что все идеологические религиозные вопросы были забыты. Протестантская Швеция была союзницей католической Франции в борьбе с католической Испанией, знаменитый генерал Валленштейн, про которого написана драма Шиллера, начинал как протестант, но, чтобы стать главнокомандующим, он принял католичество, перешел в войска Священной Римской империи, потом, пожелав захватить власть, стал опять протестантом и т.д. Все это уже теряет всякую привязку к христианской культуре, но становится социально-природным механизмом агрессивного торжества. Так, к сожалению, бывает. В Первую мировую из-за колоний передрались все цивилизованные европейские страны, знавшие к тому времени и Канта, и Монтескьё, и Вольтера. Это тоже было в высшей степени дико.

Сколько пройдет времени, чтобы опять гуманистическая культура ожила в той мере, как она была жива при Микеланджело или затем ожила во время Просвещения, никому не известно. Но христианский гуманизм никто не в силах отменить — ни декрет Совнаркома, ни рынок, ни желание миллионеров, владельцев галерей или мнение куратора музея. Но правда и то, что даже когда христианский гуманизм победит опять, а это непременно произойдет, его победа не будет вечной, — он потом опять проиграет. Это реверсная история, она воспроизводится постоянно, от века к веку.

— А каковы причины отката, который мы переживаем прямо сейчас?

— Отвечая на этот вопрос, я очень боюсь сбиться в детективный тон. К сожалению, это всегда происходит, когда мы рассуждаем о конкретной точке происходящего и ищем какого-то виноватого, Энди Уорхола или Малевича... Это все эпизоды, фрагменты, и видеть в них первопричину больших сдвигов — неверно. Всегда находится какой-то политический аспект, который так или иначе объявляется инициатором смены исторической парадигмы. Но дело в том, что откат бы случился все равно. Существует легенда, будто американское искусство в поздние 60-е подмяло европейское. Этому и политически были определенные причины: план Маршалла и т.д. Этот апокриф достаточно силен, его многие воспроизводят, и я думаю, что он имеет некие основания для существования. Финансовая мощь была сконцентрирована в это время в Америке, а искусство, так, во всяком случае, постулировали в тот момент, живет рынком. Но, в сущности, даже если это и так, это такая мелочь, незначительный эпизод в истории. Это лишь один из мифов, который внедрили. Искусство рынком вовсе не живет, но живет вопреки рынку. Посудите сами: если искусство служит христианскому гуманизму, а Иисус изгнал торгующих из храма, как же может искусство служить рынку? Определенное рыночное искусство — да, служит. Декоративное, развлекательное. Рынок противоположен искусству, равно как и демократия вовсе не связана с рынком, — это легенда.

До XVII века вообще не было никакого рынка в искусстве, никто не обменивал скульптуру Микеланджело на картину Мантеньи. Подобные «рыночные» мысли внедряются в общество время от времени. Существует даже определенная цикличность внедрения этих материалистических, меркантильных соображений в искусство. Возвращаясь к нашему веку, скажу, что в какой-то момент рынок действительно подмял культуру. Одновременно с тем, как это произошло, возник миф, что культура не существует вне рынка. Появились мифы, что сейчас не может быть неизвестного художника, что сейчас не может быть невостребованной книги, что сейчас все, что продается, то и замечательно, а что не продалось, то того не стоило. Эти мифы внедряли в сознание обывателя и говорили, что быть продажным — это прогрессивно. Все это и не хорошо и не плохо — это естественно. Эти смены состояний свойственны культуре, как человеку свойственно не только бодрствовать, но и спать. Но сказать, что именно сон представляет человека в полной мере, было бы неправильно, хотя сон очень важный процесс восстановления сил. Может быть, эти откаты есть необходимый процесс восстановления и накопления сил. Не знаю, и, думаю, никто не знает. Наверное, Бог знает!

Мы сейчас живем в такие сумерки гуманистической культуры. Считать, что эти сумерки вечны, что ночь наступила, я не могу и не хочу. Думать, что эти сумерки могут спровоцировать приход нового витка фашизма, можно. Это теоретически возможно, потому что в сумерках всегда агрессивность и злодейство получают больше власти, чем на ярком свету. Думать, что новый виток фашизма и власти материального над духовным будет вечным, не могу, это невозможно. Разумеется, Микеланджело победит.

Максим КАНТОР — художник, писатель, философ. Его картины находятся во многих музеях мира, включая Британский музей (Лондон), Штедель музей (Франкфурт), Музей искусства Люксембурга, Национальную библиотеку Франции, ГМИИ им. Пушкина, Третьяковку, Русский музей. Кроме того, в в общественных зданиях: роспись в Академии Св. Фомы Аквинского в Ватикане (Pontifical Academy, Vaticano), в министерстве иностранных дел ФРГ (Берлин), в парижской церкви Сен Мерри Eglise Saint Merri, в Оксфордском университете, в Брюссельском соборе, в соборе Св. Михаила (Люксембург) и т.д. Автор романов «Учебник рисования», «Красный свет», сборников пьес и рассказов, переведенных на несколько языков. Почетный член Пемброк-колледжа Оксфордского университета (Honorary Fellow of Pembroke College, Oxford University). Приглашенный лектор в университеты Кембриджа, Бамберга, Люксембурга. В настоящее время готовится к изданию двухтомник по философии искусства «Чертополох». Живет в Оксфорде, на острове Ре, в Берлине.

Материал был опубликован в номере газеты «Культура» №1, вышедшем 30.01.2020, в рамках темы номера «Антикультура»

Фото