Дядя «солнца русской поэзии» гениальным поэтом не был. Но его стихи стали специей, брошенной в русскую словесность начала XIX века. Литературная эпоха обязана ему вкусом и ароматом.

Ох! дайте отдохнуть и с силами собраться!

Что прибыли, друзья, пред вами запираться?

Я все перескажу: Буянов, мой сосед,

Имение свое проживший в восемь лет

С цыганками, с б…, в трактирах с плясунами,

Пришел ко мне вчера с небритыми усами,

Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком,

Пришел, — и понесло повсюду кабаком.

«Сосед, — он мне сказал, — что делаешь ты дома?

Я славных рысаков подтибрил у Пахома;

На масленой тебя я лихо прокачу».

Потом, с улыбкою ударив по плечу,

«Мой друг, — прибавил он, — послушай: есть находка;

Не девка — золото; из всей Москвы красотка.

Шестнадцать только лет, бровь черная дугой,

И в ремесло пошла лишь нынешней зимой.

Ступай со мной, качнем!» К плотско́му страсть имея,

Я, виноват, друзья, послушался злодея…

Так начинается «Опасный сосед». Это самое значительное произведение Василия Львовича Пушкина, дяди Александра Сергеевича, — появившийся в рамках полемики карамзинистов с шишковистами литературный манифест и лучшая отечественная эротическая поэма. Дальше будет гораздо круче:

...Знакомка новая, обняв меня рукою,

«Дружок, — сказала мне, — повеселись со мною;

Ты добрый человек, мне твой приятен вид,

И, верно, девушке не сделаешь обид.

Не бойся ничего; живу я на отчете,

И скажет вся Москва, что я лиха в работе».

Проклятая! Стыжусь, как падок, слаб ваш друг!

Свет в черепке погас, и близок был сундук...

На Старой Басманной стоит дом 36, деревянный особнячок о девяти окнах. Это бывшее жилище Василия Львовича, а теперь музей. Его стоит посетить если не ради самого поэта, то хотя бы для того, чтобы посмотреть, как в первой трети XIX века жили московские дворяне средней руки.

Василий Львович родился 8 мая 1766 года, 255 лет назад. Самое время наведаться к нему в гости. А приди мы на Старую Басманную на 196 лет раньше, еще из прихожей услышали бы, как он отчитывает камердинера Игнатия:

— …Ну и что с того, что ты рогоносец? Разве это причина напиваться до свинского состояния? Неси свой крест с честью! Я и сам был рогоносцем, но за галстук не закладывал и сапог не пропивал. Так уж ты, братец, больше не пей! Посрами неверную кротостью... И сходи, наконец, в баню!

Василий Львович был другом и поэтическим наставником племянника, Александра Пушкина, его «парнасским отцом» и объектом не по-родственному острых шуток. Отвозя двенадцатилетнего Александра в Царскосельский лицей, дядя взял у него взаймы сто рублей, которые тому подарили тетушки, да так и не отдал. Свободных ста рублей у него никогда не было, и повзрослевший племянник всю жизнь торжественно требовал у дяди долг, призывая в свидетели камердинера Игнатия. В прошлом Василий Львович и в самом деле был рогоносцем, но перед лицом Бога и закона он, единственный из русских поэтов, считался патентованным и к тому же добровольно признавшимся в своем грехе прелюбодеем. Эта беда приключилась с ним от нежного сердца.

Василий Пушкин взял в жены первую московскую красавицу Капитолину Вышеславцеву. Он был старше ее на 12 лет — ей 17, ему 29. Но Вышеславцевы считали каждый рубль, а у них с братом Сергеем, отцом Александра, и сестрами имелись неразделенные имения в три с половиной тысячи душ. На его долю приходилось около тысячи. А потом бывший однополчанин по гвардейскому Измайловскому полку богач Мальцов встретился с Капитолиной в Нескучном саду. Он влюбился в нее с первого взгляда: Мальцов был молод, красив, по сравнению с его имениями и капиталами пушкинские Болдино, Тимонино и Новоуспенская казались ничем.

В припадке поэтического великодушия Василий Львович сам сочинил сюжет, придумал вольноотпущенную крепостную девку Аграфену Иванову, с которой у него якобы была любовь, написал признание и отправил его церковным властям. Потом он спохватился: теперь жена может с ним развестись, но по законам Российской империи виноватый в прелюбодеянии супруг во второй брак вступить не сможет — да он к тому же он ее и любит... Он отправил письмо обер-прокурору Священного Синода князю Александру Голицыну:

«…Жена моя, желая выйти за другого, разными происками вынудила у меня письмо, которое я, будучи в беспамятстве, подписал. Мне судиться с женою, которую я люблю и с которою хочу жить, не для чего. Я исполню долг христианина и мужа».

Но мифическая Аграфена Иванова обрела плоть и кровь в канцелярских бумагах, теперь он был официально признанным прелюбодеем и осквернителем таинства брака. Московский митрополит владыка Платон оказался непреклонен, и брак Василия Львовича был расторгнут «по силе Евангелиста Матфея гл. 19 стиха 9 и Василия Великого 21 гл.». А «по силе Анкирского собора» Василия Львовича «присудили оставаться всегда безбрачным» и подвергли семилетней церковной епитимии.

А по другой версии, вольноотпущенная девка Аграфена Иванова действительно существовала, и Василий Львович ездил с ней в Париж. Как бы то ни было, Мальцов и его жена сохранили с ним прекрасные отношения. Сына они назвали Василием.

После этого Василий Львович жил в безбрачии, счастливо сожительствовал с милой, совсем молодой женщиной, дочкой московского купца, воспитывал детей и сильно грустил из-за того, что не может оставить им ни имени, ни состояния… Но сегодня мы вспоминаем его не из-за этого.

В его лице мы отдаем должное тем, без кого невозможна великая литература. Беззаветно преданным ей писателям второго ряда, «рядовым пера» — это они создают тот питательный слой, гумус словесности, без которого невозможны ее взлеты. Эти люди пишут и обсуждают, благодаря им возникает круг профессионального общения, в котором прирастают и множатся смыслы. Таким был и Василий Львович, отчасти комический персонаж, отчасти рыцарь словесности. Его наследие невелико и не слишком значительно, но без него невозможно представить современный ему литературный ландшафт.

Принимая Василия Пушкина в «Арзамас», шуточное объединение писателей, люто воевавших с литературными «стариками», поклонниками державинских од, сторонниками «славянизмов», его долго мучили шутовскими испытаниями. Василия Львовича нарядили в хитон пустынника, дали ему в руки посох и водили коридорами, с завязанными глазами, бросая ему под ноги хлопушки. Он должен был поразить из лука уродливое чучело, изображающее дурной вкус, ему пришлось нести на блюде огромного замороженного гуся, выслушивать назидательные речи, лежать на диване под множеством шуб... Когда все кончилось и Василия Львовича спросили, не измучили ли его экзаменами, он ответил: «Вовсе нет. Это были прелестные аллегории»…

Последними словами Василия Львовича Пушкина было «как скучны статьи Катенина…» — и провожавший дядю в последний путь Александр вышел из комнаты, чтобы не разрыдаться.

Жил он смешно, кроме ироикомической поэмы «Опасный сосед» ничего значительного не оставил. Позднее творчество Василия Львовича испытало сильнейшее влияние Александра Пушкина, однако не шло ни в какое сравнение с тем, что писал его племянник. Но такие, как он, создавали русскую словесность XIX века как веселое, азартное, переливающееся самыми разными красками дело, куда более интересное, чем служба в гусарах, о которой мечтал юный Александр Пушкин.

И если у вас нет времени на то, чтобы заглянуть в музей на Старой Басманной, то хотя бы прочитайте в честь юбилея Василия Львовича «Опасного соседа»…

И улыбнитесь.