Анна АЛЕКСАНДРОВА

07.02.2023

Материал опубликован в январском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

Аркадия Пластова нередко называют крестьянским художником. Гелий Коржев считал это определение не вполне точным. По его мнению, Аркадий Александрович являлся по-настоящему народным художником, поскольку «в среде крестьян нашел черты общие, свойственные всем людям».

Будущий мастер родился в деревне Прислонихе Симбирской губернии. Его дед был искусным иконописцем, расписал в свое время местную церковь. О работах этого богомаза внук впоследствии отзывался так: «Живопись была мазистой, резкой. Как зачарованный я во все глаза смотрел, как сред розовых облаков зарождается какой-нибудь крылатый красавец в хламиде цвета огня, и потрясающий, неведомый восторг, какой-то сладостный ужас спазмами сжимали мое сердце. Тут же я взял с отца слово, что он купит вот таких же порошков, я так же натру себе этих красивых синих, огненных красок и буду живописцем и никем больше».

Путь к профессиональному занятию живописью оказался долгим и непростым. В 1908 году он поступил в Симбирскую духовную семинарию, где рисунок ему преподавал «начинающий художник» Дмитрий Архангельский. Завязалась дружба, продолжавшаяся всю жизнь. Аркадия молодой учитель выделил сразу. «Он учил писать меня акварелью, маслом, непрерывно рисовать все, что попадалось на глаза, снабжал меня, как и прочих, красками, холстом, бумагой, карандашами. Ставил натюрморты из фруктов, и автор лучшего рисунка премировался всеми этими яблоками, виноградом, арбузом. Таковым обычно бывал я. Чтобы не было очень обидно другим, он старался ставить натюрморт иной раз из такого количества груш и винограда, что этого хватало на всех. И тогда я премировался покупкой им моей работы», — вспоминал впоследствии Пластов. Наставник рассказал ему о Третьяковской галерее, о передвижниках...

К концу четвертого года обучения Аркадий решил ехать в Первопрестольную — поступать в знаменитое Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Свои впечатления от знакомства с древней столицей он описывал спустя годы весьма эмоционально: «Сам не свой я брожу по Москве как во сне, Кремль, Красная площадь, соборы, Третьяковка; вот я с глазу на глаз с богами и чудотворцами. Можно ли описать эти сверхъестественные переживания? Это блаженство, от которого я, крепкий как жила, парень 19 лет, задыхался, точно я нес на плечах дом в 3 этажа».

Не пройдя конкурс, Пластов подался в вольнослушатели Строгановского училища, где занимался в скульптурной мастерской. Через год, в 1913-м, состоялась еще одна попытка поступления в МУЖВЗ и опять постигло фиаско. В 1914-м с третьей попытки удалось-таки поступить, пусть и на скульптурное отделение. Намеревался, окончив его, перейти на живописное, однако помешала революция. Как вспоминал много позже мастер, в рисовании он так и остался самоучкой: «Выставки и Третьяковка, собственный домысел, споры по искусству с товарищами — вот то, что формировало во мне живописца безумно медленно, почти незаметно, без плана, порядка, бестолково, не знай как».

В 1917-м Пластов вернулся в родную Прислониху и оставался там вплоть до 1925 года. Затем вновь начал приезжать в Москву. Он по-прежнему не считал себя сложившимся художником. «Все кругом чуть не горы ворочали на всех поприщах жизни, и все хотелось так себя подковать, чтобы не было ни себе стыдно, ни людям, чтобы не было противно на тебя смотреть».

После коллективизации вступил в колхоз, город ему всегда оставался по большому счету чужд. «В нем я жил с вечно тяжелым чувством — я не дома, все кругом не свежо, одно железо, камень, стены, все не просто, надо очень много усилий, чтобы добраться до солнца, тишины, простора», — признавался художник. Впрочем, живописью заниматься он не прекращал. О той поре его ученик и близкий друг Виктор Киселев поведал: «По селу Пластов ходил, по выражению мужиков, атаманом. Его трудно было застать дома. Он всегда был где-нибудь на селе... Мастерской у него тогда еще не было. Его мастерской было все: село, гумна, поле; места, где скапливался народ; мельница, маслобойка, девчачьи зимние посиделки, сходки или любая мужицкая изба».

В 1931 году случилась трагедия: страшный пожар в Прислонихе уничтожил дом и работы живописца. Киселев свидетельствовал: «Все, что было у Пластова, сгорело. Осталось то немногое, что он дарил своим друзьям... Была у него особая папочка, в которой лежали рисунки композиций на библейские темы, сделанные пером. Когда же он вбежал в горящий дом и хотел вытащить ящик с живописными работами, то не смог его сдвинуть, а к папкам с рисунками уже нельзя было подойти. И как после Аркадий Александрович сказал мне, он только поклонился всему этому, махнул рукой и выбежал... Когда вечером в тот же день я приехал, Аркадий Александрович еле держался на ногах и только произносил: «Все, Витя, все!»

Горе не сломило художника. «Я стал усиленно делать этюды, набивать руку, готовить себя к наступлению по живописи», — описывал он выход из той бедственной ситуации. Для выставки «Индустрия социализма» Пластов создал полотно «Колхозный праздник», для другой масштабной экспозиции — картину «Колхозное стадо», за которую получил премию в 5 тысяч рублей. Ремесло живописца, пусть и с некоторым опозданием, ему покорилось, и успех его работ — в том числе выполненного для выставки «20 лет РРКА» полотна «Купание коней» — был феноменальным. Аркадий Пластов получил мастерскую на Масловке.

В годы Великой Отечественной мастер продолжил работать. Именно тогда была написана знаменитая картина «Фашист пролетел». Кроме нее, в Венецианской биеннале после войны участвовали такие работы, как «Родник», «Юность», «Ужин трактористов». Свои произведения этот замечательный «деревенщик» создавал по-разному, порой — удивительно быстро, например, полотно «Гроза» (1957). Киселев вспоминал: «Приехал я как-то летом в Прислониху, и поехали мы с Колей в Пеньковку на мотоцикле. По дороге попали под грозу, под ливневый дождь, промокли до нитки. Возвращаемся, Аркадий Александрович услышал нас, выходит из мастерской и с ухмылкой спрашивает: «Ну, съездили? А я тут картиночку написал». И показывает совершенно законченную вещь. На переднем плане — золотое хлебное поле, по небу быстро движется огромная туча, ливень уже настигает одинокую в поле телегу с косцами. Я был поражен: за столь короткий срок написать такую вещь!»

Трудился мастер постоянно, не считаясь со временем, не щадя сил. Виктор Киселев рассказывал: «Писал он при любых обстоятельствах, часто в присутствии нас, своих учеников, хотя, наверное, мы мешали ему. Он выкладывался в работе до такой степени, что, бывало, в изнеможении скажет: «Эх, ребятки, дайте мне только десять минут отдохнуть», — и сразу засыпает. Через 10–15 минут вскакивал, говоря: «Эх, проспал я, ребятишки. Нет ли у вас чашечки чайку?» И снова включался в работу до вечера. Отдыхом ему была вечерняя прогулка. Пешочком пройдет до станции метро «Динамо», затем в метро доезжал до улицы Горького. Здесь он выходил и, пройдя всю улицу Горького, закупал продукты. В центре спускался опять в метро и, отягченный покупками, возвращался домой, ставил чайник и ложился отдохнуть. Сон у него был глубоким, дыхание часто останавливалось, что меня очень беспокоило, когда я у него ночевал. Я вскакивал и смотрел — не умер ли? Но вот продолжительный выдох — и я успокаивался».

Он неизменно воспевал милую его сердцу деревню, однако сугубо крестьянским художником все-таки не был. Искусствовед Татьяна Пластова утверждает: «Картины «Праздник урожая», «Купание коней», «Жатва», «Весна», «Лето», «Из прошлого», «Суд Париса», «Икар и Дедал» и др. являются воплощением и переосмыслением традиционных европейских пластических сюжетов, таких как «праздники», «купальщицы», «времена года», а также известных мифологических и религиозных сюжетов». Татьяна Юрьевна приводит также мнение искусствоведа Владимира Леняшина: «Его живопись свидетельствует о чрезвычайной чуткости и к западной культуре. Перед многими картинами возникают ассоциации с произведениями великих крестьянских художников — Ленена и Милле. Влекла его и артистическая живопись Веласкеса и Веронезе. С опорой на Гольбейна и ранних французских мастеров выполнены многие его рисунки».

«Крестьянский художник» попал под влияние (причем очень сильное, многолетнее) импрессионистов. «Для А. Пластова, покинувшего Москву совсем молодым и живущего в Прислонихе вне художественной среды до середины 20-х, фактически до начала 30-х годов, живописные возможности, открытые импрессионистами, были во многом еще не изведаны, если говорить о непосредственной и масштабной живописной практике, а потребность в новых живописных формах ощущалась настоятельно. Более того, именно для Пластова, в силу особенностей его художественного дарования и условий жизни, импрессионизм в этот период становится определяющим стилем и методом творчества», — справедливо отмечает искусствовед с той же фамилией и формулирует со слов художника его творческое кредо: «Писать надо только свет, его мерцание, его трепещущее порхание, и тогда самая незатейливая подробность... вдруг начинает звучать так обстоятельно, в таком гармоническом единстве со всем целым, что попросту диву даешься, какую ошибку делаешь, когда пытаешься решить форму и цвет грубейшими приемами резкого контраста, и ты из оглушительной пальбы мнишь создать какую-то мелодию».

В историю отечественной живописи Аркадий Пластов вошел как самобытный, переосмысливший европейскую традицию автор. Сам же он утверждал: «Работы непочатый край, и возможно, что что-нибудь и выйдет в конце концов, — жизнь что ни день, то все более разворачивается и вширь и вглубь, нарастание творческой энергии народа таково, что скоро, наверное, придет то время, когда все и всем будет удаваться себе на радость, людям на пользу и Родине на славу».