Татьяна УЛАНОВА, Киргизия

09.12.2014

2015-й объявлен в Киргизии годом ветеранов. Их здесь осталось чуть больше 1200. Инвалид Великой Отечественной Григорий Чалов родился и всю жизнь провел в Киргизии. На излете земного пути оказался на улице. Года три буквально бомжевал. Побывав в Бишкеке, спецкор «Культуры» выяснила, что 89-летний Чалов по-прежнему живет в чужой семье. Уже без малого пять лет.

Справедливости ради стоит сказать, что семья Кубата Мурадылова и Гулжан Осмоновой стала для Григория Гавриловича родной. Обычно в азиатских республиках недостатка в родственниках не испытывают. У помощника прокурора Первомайского района Бишкека Кубата и домохозяйки Гулжан только в ближнем круге — три сына, дочь, пять внуков (на подходе — шестой) и племянница главы семьи, приехавшая покорять столицу из деревни. А вот старшего поколения не было...

Из воспоминаний Г.Г. Чалова:

«В мае 1943 года я учился в седьмом классе. Меня вызвали в военкомат и направили в Тамбовское пехотное училище, которое дислоцировалось в Семипалатинске. Окончить его не пришлось — фронту было нужно пополнение. Ну, показали, как стрелять, зачислили орудийным номером — я должен был подносить снаряды. И мы форсировали Днепр. Передать словами сложно... Как это — ночью! на плотах! форсировать такую реку, как Днепр! вода кипела!.. Питание нам доставить не могли. Хорошо, на полях было полно кукурузы и тыквы. Два дня продержались. А потом немец пошел в атаку. Я побежал в ровик за снарядами, вытащил ящик на бруствер... Вдруг рядом разорвался немецкий снаряд. Оглушило. Осколок едва не угодил в ухо. Кровь брызнула фонтаном. Санинструктор меня перевязала, но с поля боя я не ушел. И от стационара отказался: операцию сделали бы за пять минут, и попал бы я потом куда-нибудь в пехоту. А я был в артиллерии... Атаку отбили — пошли в наступление. Вапнярка. Пятихатки. Белая Церковь. Очень сильно там немец бомбил нас. В этих боях погиб наводчик. Меня поставили вместо него». 

Прадед Григория Гавриловича на лошади приехал в киргизский Талас из Воронежской губернии. По царскому указу шло массовое переселение русских в Среднюю Азию. 

— Жили очень хорошо, — рассказывает Григорий Гаврилович о предках. — В армию в Таласе тогда не брали. Разжились так, что даже кулаками стали. Раскулачивали потом. В Таласе очень плодородные земли, в год по два урожая можно получать. Родители занимались сельским хозяйством, держали скотину, а мясо оптом сдавали в Джамбул. Одеться только не во что было. Помню, даже в лес за ежевикой босиком ходили. Потом переехали в Таджикистан — родителей направили осушать болота для виноградников. Учиться там я не мог — русской школы не было. Чего только не натерпелись. И голод пережили. И всякие болезни — дизентерию, малярию. Отец чуть не умер... Но вернулись в Киргизию — жизнь стала налаживаться. Отец даже мельницу построил. Только наелись хлеба, а тут война...

Война не закончилась для старшины Чалова в 1945-м. Была еще японская. А после нее — пять лет службы в Забайкалье. Он бы и дальше служил, и выбрал бы армию своей профессией. Но из дома пришла телеграмма — на рынке милиционер застрелил старшего брата, престарелые родители остались одни. Так, в апреле 1950 года вернулся Григорий Чалов в родной Талас. Коммунист. Орденоносец. Настоящий герой. Райком партии тут же направил его на ответственный участок — бороться с уголовной преступностью. Так и боролся четверть века: старшим инспектором детской комнаты, участковым, оперуполномоченным угрозыска и ОБХСС. Дослужился до звания капитана. Награжден медалью «За отличную службу по охране общественного порядка»...        

Из воспоминаний Г.Г. Чалова:

«24 января 1944 года немец пошел в атаку на нашу батарею. Огонь я вел бронебойными снарядами. Один танк загорелся. Второй закружился на месте. Танки мы отбили. Но немецкой пехоте удалось проникнуть на наши огневые точки. Пистолеты были у офицеров, а я — сержант. У меня только карабин и пушка. Не знаю, сколько уложил немцев, сколько ранил. Но две обоймы патронов скоро закончились. Вижу, бежит на меня фриц с парабеллумом. Молодой, а уже офицер. Схватил я саперскую лопатку, ударил его по рукам — пистолет-то выбил, но немец успел в меня выстрелить. Я руку отдернул, и саданул его по лицу. Кровь брызнула на нас обоих. Он схватился за лицо. Тут я его снова лопаткой. Сверху. Ну и упал он замертво... Меня потом с простреленной рукой отправили в госпиталь. Там и вручили орден Красной Звезды — за два подбитых танка».

С личной жизнью у Григория Гавриловича тоже как будто все ладилось. Первый раз женился сразу после войны. На фронтовичке Марии Павловне. В 1951-м родился сын Василий. Построили хибарку. Разводили кроликов. Супруга преподавала в школе историю. Так и прожили 22 года. 

— После смерти жены я сожительствовал с Евдокией Давыдовной, а все ее родственники в начале 90-х решили перебраться в Россию, — поведал как на духу ветеран. — Надо же было такому случиться, что распался Советский Союз. Очень я тогда переживал... Талас ведь был русским городом, а в 90-е все русскоязычное население покинуло его. Евдокия Давыдовна звала и меня...

Но он решил: где родился, там и сгодился. В Киргизии пройдена большая часть жизни. Уехал к сыну в Бишкек. Инвалид детства, Василий тем не менее работал инженером на автосборочном заводе, женился. Родилась дочка. Жили сначала в «однушке». А благодаря Григорию Гавриловичу получили «трешку». 

— Однажды прочитал в газете, что женщина ищет мужа. Познакомились. Зарегистрировались. У нее был дом, у меня — машина. Я прописался к ней. Жили мы с Антониной Ивановной 17 лет. Занимались цветами. Все было неплохо. Но вдруг она заболела. Одну операцию сделали, от второй отказалась... А за неделю до смерти приехал ее сын из России, и она завещала ему весь дом, хотя по закону я должен был получить одну треть. После похорон мне стало плохо, я попал в госпиталь. Тем временем пасынок сдал дом в аренду на три года и уехал домой, в Рязань. Возвращаюсь из больницы, а квартиранты-корейцы сменили замок в воротах, выпустили собаку во двор... Так и остался. Один. Без дома. На улице. Никогда не думал, что превращусь в бомжа...

Война Чалову давно уже не снится. Это раньше он в сновидениях рвался в бой. Сейчас все мысли денно и нощно — только о том, чтобы решился наконец жилищный вопрос. Даром, что получить причитающуюся треть дома фронтовику все-таки удалось — правда, только на бумаге. Пришла комиссия, посмотрела на эту «треть» — комнату без газа и санузла — и вынесла вердикт: одинокому пожилому человеку здесь жить нельзя. А где можно?

— Меня ведь звали в Белгородскую область, — сожалеет теперь Чалов. — Друг писал: приезжай. Но жена только перенесла операцию, пожалел ее — остались. А она, видите, какую подлость совершила. После 17 лет совместной жизни. Вот и друга детства недавно похоронил. Так и живу. А зачем — не знаю...

— Но ведь у родного сына трехкомнатная квартира!

— Эх... Не общаемся мы уже четыре года. Ни внучки не вижу, ни правнучки...

Рассказ Чалова — увы, банальная, в общем-то, история. Сын пьет, невестка всеми правдами и неправдами выживала свекра из дома, пока не добилась своего. Скандалы, оскорбления, гнусная житейская грязь — вспоминая, ветеран не может сдержать слезы. И только законченный циник способен брезгливо наморщить нос: «Фу, маргинальщина!» Ты слушаешь и тоже плачешь...

В администрации Свердловского района Бишкека Чалову дали «добрый» совет — встать в очередь. Это инвалиду, которому уже шел девятый десяток... В другой раз Чалов принес заявление в местные органы, а секретарша не принимает. Он ей: я на улице живу. А она: чем мы можем помочь? Несколько лет кричал в пустоту, пока крик не услышал юрист первого класса Кубат Мурадылов, работавший в то время в Свердловской администрации. А если бы заявление к нему не попало?

— Сгинул бы уже где-нибудь в канаве, — вздыхает ветеран. — И похоронили бы как неизвестного... В общем, ушел я от сына. Днем ездил с котомкой на троллейбусах, автобусах. Ночевал на вокзалах. Спасали госпитали: республиканский для инвалидов и МВД. Полежу, подлечусь. А выхожу — опять бомж.

Даже в дом престарелых Чалову попасть не удалось — официально за ним числится та несчастная «треть»... А Кубат, добрая душа, прочитал заявление, вызвал ветерана, поговорил. И повез к себе.   

— Жили они в глинобитном домике, неустроенном. Но меня помыли, накормили. Оставили во времянке. Потом видят — мне тяжело: туалет-то на улице. И из-за меня сняли трехкомнатную квартиру в хрущевке. 20 тысяч сомов (примерно 18 800 рублей. — «Культура») платят, а домик сдали за три тысячи... Сейчас живем хорошо, но я же понимаю, что денег не хватает. Семья-то большая... В общем, никуда мы не обращались. А о нас все равно узнали. 8 марта 2013 года появилась статья в «Вечернем Бишкеке». Тогда никто не откликнулся. А потом как начали приезжать, как стали снимать... Из российского посольства пришли — 20 тысяч дали, обещали ходатайствовать. Из президентского аппарата передали подарок... В прошлом году у меня пенсия была 5700 сомов. Теперь 3000 добавил президент, 5000 — пенсионный отдел МВД. И 7000 — за отмененные льготы. Получилось 23 тысячи сомов, из них 15 тысяч отдаю семье.

В этом году, накануне Дня Победы, ветерана Чалова вызвали в администрацию президента и вручили договор: «Вот вам квартира!» Тут бы и порадоваться за Григория Гавриловича — конец его хождению по мукам...

— На празднике встретил мэра. Он меня поздравил: «Ваше дело решенное, Вам выделили квартиру». — «Как квартиру? Бумагу!» В договоре написано: администрация перечислила деньги, а китайская организация обязуется построить квартиру. Семь месяцев прошло, а конца не видно. 89-летнему инвалиду войны пообещали стены — в районе, где нет ни магазинов, ни аптек, куда не ходят маршрутки...

Из воспоминаний Г.Г. Чалова:

«Почти два дня штурмовали Будапешт. Очень много полегло там наших солдат. Меня за штурм и взятие города наградили орденом Отечественной войны. Потом была Вена. И за умелое уничтожение огневых точек противника и обеспечение продвижения войск — орден Отечественной войны второй степени. А возле Праги, где с немецкого аэродрома взлетали вражеские самолеты, мне было приказано не дать возможность им подниматься в воздух... Первым же снарядом я попал в самолет, он загорелся, и остальные уже не могли взлетать. Фашисты сдавались в плен. За это меня наградили медалью «За отвагу». А вечером 8 мая 1945 года связисты объявили, что кончилась война... Представить невозможно — это нужно было видеть. Как ликовали наши солдаты! Как летели в воздух шапки и трассирующие пули... Обнимались. Плакали от радости... Но, оказалось, рано было ликовать. Два дня мы праздновали Победу в Праге. А потом нас погрузили в эшелоны и отправили в Москву. Помылись мы в бане. Переоделись в новое обмундирование. Хорошо поели. Выпили по сто грамм. И нас снова погрузили на платформы. Только на Байкале поняли, что придется еще воевать с Японией...» 

Молодые часто спрашивают Чалова, страшно ли было на войне, не боялся ли, когда шел в рукопашную? Страшно, не страшно — отмахивается он. Есть ли время думать об этом, когда немец идет на тебя, глаза в глаза. Тут не до эмоций: либо ты его, либо он тебя. Без вариантов. Ордена Отечественной войны двух степеней, орден Красной Звезды, медали... Принципиальный Чалов носит только боевые, а пиджак — не поднять... Мог ли он представить себе, что судьба подкинет ему испытания пострашнее войны? Быть бомжем при живом сыне. На родине, ради которой рисковал жизнью...

Чалов обычный добрый дед. Не привыкший ходить с протянутой рукой. И уж точно — не страдающий старческим маразмом. «Надо же — из-за одного человека приехали! — говорил мне. — Такие расходы! Что там Путин думает? У него и так голова болит от проблем...» Или: «Киргизия и так бедная, а мне еще скидки на лекарства делают...» Он знает цены и курсы валют, смотрит и пересказывает Кубату новости. Следит за здоровьем и регулярно проходит обследования в госпиталях. Бросить старику: «Сам виноват» — вряд ли у кого повернется язык. Хотя сам Чалов считает, что проморгал сына: утром уходил на работу — Вася еще спал; вечером возвращался — Вася уже спал... Но, положа руку на сердце, многие ли отцы и матери уделяют ребенку столько времени, сколько хотели бы? Любой психолог подтвердит: важно не количество проведенных с ребенком часов, а качество, содержание общения. Это просто Чалов совестливый. Очень...

Киргиза Кубата и русского Григория сблизило почти исчезнувшее качество — человечность. Объединила вера в победу. Настолько сильная, что можно не сомневаться — они выстоят.

Кубат Мурадылов: «Я не герой — подвиги совершал дед»

Супруга Кубата и их дети свозили меня в ЖК Grand City, где Григорию Гавриловичу выделена жилплощадь. Девятиэтажный дом построен. Управляющая компания обещала через месяц закончить отделочные работы. Но подобное в семье уже слышали — месяц назад. Тогда же было сказано: вы можете сделать это сами. Стоимость минимальной отделки, по словам Гулжан, 4000–5000 долларов...

Мурадылов: В договоре записано: квартира должна быть сдана до 31 декабря. И, как юрист, я не могу никого подгонять раньше срока. Это дед беспокоится: «Пока живой, хочу квартиру на вас оформить». Возражаю: «Как я людям в глаза-то буду смотреть?» — «А я не тебе оставлю — дочери».

культура: Люди наверняка станут обвинять: мол, взял старика, чтобы квартиру заполучить...
Мурадылов: Я понимал это с самого начала. Поэтому не бегал, не просил. Ну, живет старичок — и живет. Один из моих дедов тоже в Японии воевал. Пожалел ветерана, и все. Он же был гол как сокол. Привез домой, оставил с женой — чтобы накормила. А сам поехал хлопотать. Хотя понимал, что ему ничего не светит. Вернулся расстроенный, делюсь с женой на киргизском, она тихонечко говорит: «Милый старичок, давай оставим...» Стоим растерянные... А он возьми да ответь на киргизском: «Я согласен». Это вы, журналисты, раздули историю. Я же только радовался, когда в публикациях мою фамилию писали с ошибкой — меня в городе многие знают. 

культура: Тем не менее Вы не могли повлиять на скорейшее решение проблемы?
Мурадылов: Нет. Как ветеран он нигде не встал на учет. Купила ему администрация президента жилье — и на том спасибо. Я же не мог диктовать условия. Да, пока в этот район не ходят маршрутки. И аптеки, магазины — только в проекте. Но они же запланированы. А лекарство любое я для него найду и привезу.

культура: А сына Чалова Вы видели?
Мурадылов: Конечно. Я сразу к нему поехал. И услышал такой пятиэтажный мат!.. Мне 54 года, хорошо знаю русский, потому что вырос в Советском Союзе: юрфак окончил во Львове, служил в Долгопрудном. Но я не подозревал, что ваш язык настолько богат... А когда поехал за стариковскими вещами, его сын бросал с балкона то, что осталось. Спрашиваю у внучки: «Неужели не жалко деда?» А она: «Мне квартира нужна!» Как будто он возьмет ее в могилу...

Дед православный. Пост держит. Хотя икон у него нет. И в церкви не бывает — в последнее время почти не выходит из дома, болят ноги. Я атеист. Гулжан соблюдает мусульманский пост и даже совершила хадж в Мекку. Но теперь мы всей семьей отмечаем Пасху с куличами и крашеными яйцами.

В марте будет пять лет, как мы вместе. И за это время он, конечно, стал родным. За стол без него не садимся. В гости с собой берем. Летом возим на Иссык-Куль или в бассейн неподалеку. Он ругается: что вы печетесь обо мне? Наши друзья приезжают к нему с фруктами, конфетами, недавно пижаму фланелевую подарили. Гулжан — повар-кулинар, и для деда старается готовить то, что ему полезно. Парадный пиджак, который он купил в 1950 году, вернувшись с фронта, стал ему мал...

культура: Тяжело Вам приходится?
Мурадылов: Да не могу сказать, что перебиваемся с воды на хлеб. У меня зарплата, у жены пенсия. Еще недавно старший сын жил в селе, держал скотину, сеял пшеницу — у нас было и мясо, и мука. Сейчас мясо дальние родственники привозят, а я летом отправляю к ним сыновей — сена накосить. Потом, знаете... Когда пошли все эти публикации, совсем незнакомые люди стали оказывать нам такую поддержку, что я чувствовал себя неловко. Из Москвы, Саратова, Нового Уренгоя присылали деньги. Пенсионеры жертвовали свои крохи. Те, кто не мог помочь материально, писали добрые эсэмэски с пожеланиями. Восхищались: «Это — подвиг!» Я недоумевал: «Вы о чем?! Подвиги совершал дед, другие ветераны. А я что сделал?»

Фотографии: Алексей Петров