Алексей КОЛЕНСКИЙ

04.10.2022

На днях на экраны вышел авторский вестерн «Голиаф» казахского режиссера Адильхана Ержанова — монументальный образец ренессанса регионального кинематографа. «Культура» пообщалась с автором ленты.

— Вы снимаете строго по раскадровке, и тут возникает некое недоумение — как можно заранее учесть работу с природным светом, который у вас превращается в подлинного соавтора драматургии?

— Мы с оператором продумываем график таким образом, чтобы учитывать выгодное состояние света для каждой сцены, соответствуя ее настроению. К сожалению, так получается не всегда, но иногда получается.

— Буквально в каждом эпизоде новый, отчетливый акцент солнечного освещения подчеркивает, освещает спонтанность событий, кульминацией которых становится бунт маленького человека против системы, совпадающий с ее самоликвидацией. Почему главный злодей внезапно решил перебить своих сообщников?

— Каждый зритель волен предложить свою версию, я поделюсь лишь одной из них. Любой диктатор так или иначе переживает несколько покушений, и, дабы сохранить власть, наш Пошаев регулярно чистит ряды своих приспешников. Явка главного героя с повинной является неким знаком для старта очередной ротации: как так, кто-то подучил, с какой целью? Пошаев чувствует, что его хотят убрать, и начинает действовать.

— Не стоит забывать, что на кону большой куш — случайно перехваченная партия наркотиков, с которой непонятно, что делать…

— В принципе, да. Еще важнее и то, что жестокость Пошаева так же не по нутру его головорезам, масштаб насилия оказывается слишком велик для маленького поселка, в котором он — царь и бог.

— Тут сходится масса факторов и проявляется философия ленты: превысив некий масштаб, зло самоистребляется, и вот тогда на авансцену выходит маленький человек, но он становится не героем, а, скорее, лишь эмблемой высшей воли. Мощь, которой неуемно похваляется Голиаф, есть мерзость в глазах Божьих. И именно жертва произвола, а никакой не Ланцелот кладет ему конец. Но тут есть системная проблема: сценарии сочиняются о герое и ради героя, вы же исходили из ситуации невозможного, несбыточного отмщения.

— Можно и так сказать, тут был аристотелевский взгляд — первичность сюжета… Я старался промоделировать ситуацию победы маленького человека над некой властью, возможна ли она? На первый взгляд — никогда, в этом-то и стояла сверхзадача: показать рост и бунт человека, в принципе не являющегося героем.

— В конце концов место Голиафа оказывается вакантно, и на него остается лишь один претендент — маленький человек. Он просто обязан занять это место в силу ответственности за территорию, и на этой страшной работе он может быстро выгореть.

— К сожалению, вакуум власти очень опасен, герой его создал, и что с ним станет дальше — отдельная и, думаю, трагическая история. Итальянские журналисты отмечали, что самое страшное в финале — отсылка к Ницше: борясь с монстрами, легко стать монстром, поскольку когда вы смотрите в бездну — бездна смотрит на вас. Власть растлевает любого человека и часто становится его приговором.

— «Голиаф» приоткрывает и более страшную реальность: героиня признается, что не может даже вспомнить лица убитого мужа — лишь обстоятельства первого свидания. Сознание не успевает зафиксировать образ стремительных изменений — кто-то переворачивает стол и делает нас заложниками игры без смысла и правил.

— Да, нас увлекает масса эмоций, ничего не откладывается, жизнь девальвируется, обесценивается, и это, увы, характеризует современное мышление.

— Сколько шли съемки?

— Семь дней, с репетиционным периодом — полмесяца.

— При этом вы демонстрируете высокий класс владения киноязыком — ракурсом, монтажом, планами, подтекстами. Что отточило ваше видение — школа, зрительский опыт?..

— Меня дисциплинируют и учат малые бюджеты — ограниченность средств, я должен экономить каждую секунду времени. У меня нет денег рассказывать истории через линейные сюжеты — остается рассказ через изображение. Оно должно цеплять зрителя сильнее, чем спецэффекты, в моем случае, как говорил Хичкок, должен быть заполнен каждый сантиметр экрана. Ну и конечно, команда — у меня никто не меняется, мы вместе растем, развиваемся, открываем что-то новое, все время учимся.

— Работа преподносила сюрпризы?

— В основном не очень приятные, мы превратили в сквозной мотив единственное обстоятельство — заклиненный АКМ Пошаева, и вообще очень радовали находки актеров — они много привнесли в историю.

— Очень ее утеплили, тут нет ни одного кромешного злодея, все в чем-нибудь правы.

— И сыгравший Пошаева Данияр Алшинов стремился его оправдать, чтобы сделать более пугающим.

— Заслуженно отмеченный международными фестивалями «Голиаф» обозначил переломный момент творческой судьбы, и я не удивлюсь, если завтра к вам выстроится очередь из продюсеров-миллионеров…

— В таком случае я предложу им более сложный сценарий и сниму за десять миллионов картину, которая будет выглядеть на сто. Планка должна повышаться.

— Чему научила вас эта работа?

— Отказываться от массы вещей, чтобы рассказать историю. Мы сознательно избавлялись от многих эстетических и мелодраматических эффектов, а вместо них использовали то, что я обозначаю выдуманным термином «психоло-гэг», — когда в сцене случается некий переворот, позволяющий объемнее раскрыть характеры персонажей. Например, момент, когда безоружный герой случайно провоцирует переполох вооруженной банды, свидетельствует о паранойе команды Пошаева, или жужжащий, как пропеллер вертолета, вентилятор — герои вспомнили звук Ми-8, и стало ясно, что у них есть общий военный опыт. «Голиаф» научил меня искать и угадывать уплотняющие историю вещи.

— Вы сознательно дистанцируете зрителя от картины — отказываетесь провоцировать «залипание» в сюжете. Существуют ли фильмы, про которые вы можете сказать: «Ба! Да это кино про меня!»

— Да, и немало, но суть дела не в обстоятельствах, а в испытывающих схожие чувства героях. Например, драма Джеймса Айвори «Остаток дня» — в моей жизни ничто не напоминает обстоятельств старого дворецкого, сыгранного Энтони Хопкинсом, но я его понимаю. Он чрезвычайно абстрагирован в своем одиночестве, и, может быть, именно поэтому я подключаюсь к нему на все двести процентов — важно, что режиссер не манипулирует мной, соблюдает дистанцию и мое личное пространство, абсолютно честно вовлекая в свой рассказ. Такое кино работает лучше всего.

— Забавно, что такой герметичный стиль алхимически сочетается с бескрайней степью, в которой происходит действие «Голиафа». Как вы думаете, почему российский кинематограф переживает сейчас не лучшие времена?

— Не думаю, что это так, — у вас много молодых талантов и идей, другое дело, что они не всегда располагают возможностями и бюджетами.

— Например?

— Петр Левченко, снявший «Куратора», Ладо Кватания — «Казнь», впечатлило «Пугало» уже опытного якутского режиссера Дмитрия Давыдова.

— Талантов и правда немало, но чаще всего автор снимает один-два фильма и пропадает с горизонта. Тут есть некая социальная подножка или загадка?

— Это комплексная проблема. Мне кажется, у нас есть очень мощная зрительская потребность в фольклорном кино — таком как «Дурак» Быкова или «Брат» Балабанова — история Иванушки-дурачка либо бывалого солдата, перенесенная в современность.

— И в «Голиафе» просматривается подобное глубинное начало — это история простака, не отбрасывающего тени и — строго по Юнгу — внезапно встречающего свою Тень.

— Исследования Юнга и правда очень кинематографичны и немыслимы вне фольклорных основ.

— Творческие планы…

— Готовлюсь к новому фильму о полицейском, помогающем женщине разыскать ее сына.

— Порекомендуйте нашим читателям топ лучших казахских фильмов постперестроечных лет...

— Прежде всего — «Жизнеописание юного аккордеониста» Сатыбалды Нарымбетова, далее назову «Иглу» Рашида Нугманова, «Синий маршрут» Жардема Байтенова (правда, это 1968 год), «Конечную остановку» Серика Апрымова и «Заблудившегося» или «Районы» Акана Сатаева.

«Голиаф». Казахстан, 2022

Режиссер Адильхан Ержанов

В ролях: Берик Айтжанов, Данияр Алшинов, Дмитрий Чеботарев, Александра Ревенко, Еркен Губашев

16+

В прокате с 29 сентября

Фотографии: кадр из фильма «Голиаф», на анонсе Адильхан Ержанов, фото ZUMA/ТАСС