Красный свет
21.02.2013
Сталинский СССР, гитлеровский Третий рейх и современная Россия — три реальности переплетаются в новом романе Максима Кантора «Красный свет». Новая книга от автора нашумевшего «Учебника рисования» появится на прилавках только в апреле, однако она уже вошла в лонг-лист литературной премии «Национальный бестселлер». «Культура» начинает публиковать фрагменты этой увлекательнейшей трилогии.
ПСИХ
Выражение «рукопожатный человек» вошло в салонную жизнь Москвы в те годы, когда пожимать руку не стоило уже никому. Жест символизирует доверие, а кому теперь можно доверять?
Надо соблюдать осторожность в распределении рукопожатий, это в большом городе затруднительно. Досадные казусы случаются сплошь и рядом: ловят вора — и выясняется, что вор дружен с лучшими людьми города. Ведь не в одночасье объявляют делового человека мошенником — до того он успевает пожать тысячи благородных ладоней. Ах, сколько дворцовых полов натерто штиблетами интеллигентов, пришедших за грантами к бандитам; сколько яхтенных палуб истоптано в свободолюбивом танце на днях рождения у воров! И почем знать, из каких средств будет оплачен благотворительный обед, на который позвали вечером? Неужели благородные люди питаются продуктами, приобретенными на краденое у пенсионеров? Поневоле задумаешься и спрячешь руку в карман.
Однако, не все так печально — посмотрите вокруг, сколько интеллигентных лиц в нашем городе! Термин «рукопожатные» отделял круг прогрессивных людей от тех, кто не рад демократическим переменам в обществе. Радеть за либерализм естественно для прогрессивного человека, тем более что есть среди нас коммунисты и фашисты — боремся с ними, а они все живут. Казалось бы: неужели не очевидно, что прогресс и рынок лучше, чем разруха и казарма? Ан нет, находятся такие, кто тоскует по сильной руке. Прогрессивным людям пришлось поставить вопрос так: что хуже — легкое воровство или тоталитаризм? Хотелось бы сохранить репутацию вовсе незамаранной, но подвох состоял в том, что воры тоже придерживались либеральных взглядов. Возможно, воры толковали либерализм превратно, но отказаться от их трактовки не удавалось: иногда у воров просили деньги. Как бы так ухитриться оградить интеллигентных людей от воров, деньги у воров брать на нужды прогресса, но непосредственно в грабеже не участвовать?
В советские годы гуляла поговорка, будто каждый человек знаком с английской королевой через три рукопожатия. Скажем, ребенок учится в школе с мальчиком, у которого папа торгпред в Лондоне, и бывает в Букингемском дворце — вот и познакомились родители сопляка с королевой.
Нынче всякий интеллигент знаком с вором и убийцей всего через одно рукопожатие. Художники дружат с торговцами оружием, устраивающими их выставки. Журналисты обхаживают разбойников, купивших издательский дом. Писателям пришлось смириться с тем, что руки, вручающие им премию за роман, не столь давно вставляли паяльник в зад должнику. Неприятно литераторам про паяльник думать — и мир капитала они научились воспринимать, не вдаваясь в унизительные подробности.
Светские люди кормились в редакциях и галереях; былая интеллигенция подалась в обслугу олигархов; сделать карьеру без знакомств было трудно, и, хотя все культурные люди знали, что их влиятельные знакомые — жулики, про это старались не думать. Выработался кодекс пристойного, не обременительного поведения; судили действительность избирательно: порицали чиновников-казнокрадов за взятки, а то, что меценатствующий хозяин целлюлозного комбината не ангел, — про это молчали. Статусом «рукопожатного» дорожили — но не вдавались в подробности, как далеко цепочка рукопожатий заведет.
Этак и до Сталина доберемся через три рукопожатия — вдруг выяснится, что дед работодателя служил начальником отделения НКВД? А то нарвешься ненароком на криминального авторитета: обнаружится, что либеральный богач — лидер солнцевской преступной группировки. История — штука коварная, и под прошлым подвели жирную черту. Генетически пороховая гарь не передается, к чему нам знать прошлое? Стараниями журналистов определили необходимый минимум: революция — зло, Сталин — тиран, социализм — тупик. Кому-то покажется маловато, но это хороший рабочий список убеждений. И не надо доискиваться до деталей, кто что брал и кто кого резал — в конце концов, мы начали новую жизнь, появились иные герои, у них иные судьбы.
Так обратимся же к людям, воплотившим эпоху перемен.
Именно этим принципом руководствовался посол Франции в Москве, господин Леон Адольф Леконт, проглядывая список гостей, составленный секретарем. Люди известные, состоявшиеся личности, громкие имена. Посол прочитал список, ставя утвердительные галочки против фамилий.
— А это, позвольте, кто?
— Это имя вписала мадам…
— Да-да, вспоминаю, мы познакомились с парой в Греции. Милейшие люди… А это?
— Крупный российский поэт.
— Ну да, ну да… Вы стихи читали?
— Не довелось. Однако вы неоднократно приглашали этого господина к нам в посольство.
— Вот как… А это кто?
— Рекомендовали из Парижа…
— Разумеется, я в курсе. Почему я не вижу имени господина Пиганова?
— Так вот же он, на первом месте.
— Ах, как я не заметил!
И вот карточки с именами гостей расставлены по столу — продумано, кто с кем будет говорить, выдержан баланс интересов. Господин Леконт встал в дверях зала, лично приветствуя каждого, удерживая рукопожатную ладонь в своей, мягкой. Тех, кого Леон Адольф знал коротко, он привлекал ближе, троекратно целуя гостя по русскому обычаю; в цивилизованном европейском варианте поцелуй выглядел как нежное соприкосновение щек. <...> Рукопожатие тому, кто считает себя левым; объятие тому, кто называет себя правым. Самый облик посла Франции являл уют и согласие: легкий наплыв живота на брючный ремень, приятная округлость щек, открытая улыбка. Входи, друг, — говорила улыбка, — у Франции нет тайн от русского друга. Садись за общий стол и угощайся! В этих стенах нет места партийной вражде и клановым усобицам.
Гости — один значительнее другого — вплывали в обеденную залу, неторопливо дефилировали вдоль стола, заглядывая в карточки с именами. Здесь все люди селекционные, просеянные через мелкое сито цивилизации. Сближенные заботой посла, обменивались ласковыми рукопожатиями. Так ежедневно ковалась в московском свете цепь знакомств и пристрастий.
— Кажется, мы соседи? — О, я наслышан о вас! — Позвольте вашу рукопожатную руку. — Недвижимостью занимаетесь? — Нет, собираю антиквариат.
Разговорились, а там, глядишь, и общий интерес образовался, и бизнес наметился — так и устроен мир, этим мы все и живы.
Господин Пиганов, демократ и лидер оппозиции, раскланивается с госпожой Бенуа, представителем нефтяной компании Элф, он жмет руку поэту Ройтману. Журналист Сиповский обнимается с немецким банкиром Кохом, они, оказывается, давно знакомы через общего друга, банкира Семихатова, вместе они подходят к редактору Фрумкиной — тут же выясняется, что их усадили рядом. Пожилой политик Тушинский спешит поздороваться с молодым политиком Гачевым, архитектор Кондаков присоединяется к беседе. Как верно, как точно спроектирован праздник.
До чего досадно бывает, когда случайная ошибка приводит к конфликту: в одном месте неверно посадили гостей, и вечер испорчен. Посол прислушивался к разговору за дальним концом стола — нехорошо вышло: крупный предприниматель Семен Семенович Панчиков ввязался в ссору. С кем, любопытно, он так громко говорит? Посол Франции привстал, чтобы рассмотреть собеседника бизнесмена. О чем это они?
Продолжение в следующем номере
