Обратной дороги нет

Его фамилия у соотечественников, прилежно учивших географию, вызывает однозначные ассоциации: седой, обмерзший пароход в плену арктических льдов, ездовые собаки, отчаянный рывок к полюсу и последнее пристанище на неприютном берегу. Георгий Седов был первым россиянином, попытавшимся покорить северную макушку планеты. Потерпел трагическое фиаско. Снискал посмертные литературные почести, стал объектом советской мифологизации и постсоветского глумления. Вошел безусловным героем в русскую и мировую летопись Арктики, однако оставил и большую этическую дилемму потомкам.

«Он умирал, сжимая компас верный. / Природа мертвая, закованная льдом, / Лежала вкруг него, и солнца лик пещерный / Через туман просвечивал с трудом», — так начиналось стихотворение Николая Заболоцкого «Седов», датированное 1937 годом.

«Горько подумать, что все могло быть совсем иначе… Молю тебя об одном: не верь этому человеку! Можно смело сказать, что всеми нашими неудачами мы обязаны только ему. Достаточно, что из шестидесяти собак, которых он продал нам в Архангельске, большую часть еще на Новой Земле пришлось пристрелить… Не только я один — вся экспедиция шлет ему проклятия», — писал жене один из героев хрестоматийного романа.

Но причиной гибели Георгия Седова стал не коварный брат-злодей, как у Каверина, а прежде всего несчастливое стечение обстоятельств. Хотя в конечном счете смертельную развязку приблизил сам отважный полярник.

Исследователя, родившегося 5 мая (23 апреля) 1877-го, часто сравнивали с Ломоносовым, имея в виду происхождение из простой рыбацкой семьи, упорство и многие таланты, патриотизм и самоотверженность.

Детство у него было, пожалуй, посуровей, чем у сына зажиточного помора, хоть и протекало не у студеного, а близ теплейшего Азовского моря, на хуторе Кривая Коса. Ветхая хибара из глины и камыша с минимумом мебели, помощь отцу в рыбной ловле и частые запои родителя, батрачество за гроши, побои — казалось бы, полная беспросветность. Однако социальные лифты империи работали для тех, кто хотел ими воспользоваться. Попав в церковно-приходскую школу лишь в 14 лет, юноша проявил недюжинные способности, прошел трехлетний курс за два года, да еще и с похвальным листом. Служил на торговом складе, ночами глотал книги. В том числе — о морских приключениях. Начитанного 17-летнего парня с горящими глазами рискнули принять в Ростовскую мореходку, и не прогадали. Успешно окончив училище, он несколько лет водил небольшие суда по Черному и Средиземному морям. К нему, бывшему босяку, теперь обращались «господин капитан». Моряк не загордился и не успокоился, продолжая саморазвиваться.

В 1901-м блестяще сдал экстерном экзамены в офицерский Морской корпус и в следующем году был «определен в службу с зачислением по адмиралтейству». Его мечта обрела реальность. Он получил чин поручика, два года ходил на гидрографическом судне «Пахтусов» по северным морям как помощник начальника экспедиции, вел съемку и описание берегов Новой Земли. Затем, курсируя по Амуру, охранял вход в реку от японцев, с которыми тогда воевала Россия. Задержавшись на Дальнем Востоке, служил на Тихоокеанском флоте, провел отменное научное исследование в устье Колымы, доказав возможность тамошнего судоходства. Доклад Седого, дополненный собранными образцами минералов и прочим местным материалом, высоко оценили в Академии наук и РГО.

Колымский успех Георгий Яковлевич закрепил качественным изучением Крестовой губы на Новой Земле, давшим важные научные и хозяйственные сведения для освоения архипелага. Если добавить к перечисленному еще и картографирование побережья Каспия, то можно сказать, что только этими делами бывший азовский рыбарь вписал бы свое имя в анналы отечественной науки.

Но роковая звезда влекла его дальше и выше — туда, где сходятся меридианы. Что это было — неистовое честолюбие или желание прославить свое Отечество? Думается, и то, и другое. Ведь к тому времени за океаном Роберт Пири оспаривал первенство своего соотечественника Фредерика Кука, англичанин Роберт Скотт, добравшись до Южного полюса, с ужасом обнаружил там норвежский флаг Руаля Амундсена. «А что же русские? — все настойчивее вопрошал Седов. — Как же «народная гордость и честь страны?»

В марте 1912 года он представил в Главное гидрографическое управление рапорт с обоснованием экспедиции к Северному полюсу. Предложение горячо поддержала группа депутатов Государственной думы, ратовавших за финансирование экспедиции из госказны. Знавший Седова морской министр Григорович также одобрил проект, посоветовав втрое увеличить смету. В статье под безапелляционным заголовком «Как я открою Северный полюс» Георгий Яковлевич заявлял: «Чувствую себя вполне подготовленным для такого большого дела». Однако Совет министров с этим утверждением решительно не согласился, отказавшись оплатить предприятие.

Во времена СССР писали, мол, царская бюрократия проявила косность. Но специалисты знали: речь шла о здравомыслии. Опытные полярники и мореходы, рассмотрев подробно план Седова, увидели авантюрность замысла. Доводы самого автора лишь усугубили общее неприятие со стороны спецов. Характерно свидетельство Василия Шульгина, который «иногда с ночи до зари» просиживал с путешественником, помогая рассчитать необходимые условия для броска к полюсу. И даже собирался принять в нем участие: «Важный вопрос — это питание собак… Обычно им дают фунт в день, но Седов сказал, что можно урезать до трех четвертей фунта… В конце концов, все же мы с Седовым остановились на какой-то цифре. Естественно, я сейчас же удвоил ее, так как необходимо было рассчитывать и на обратный путь». И вот однажды Василий Витальевич услышал: «Обратного похода не будет». «Я увидел жестокую правду, — писал отнюдь не лишенный инстинкта самосохранения Шульгин, — достойнейший, отважнейший, милейший человек оказался полусумасшедшим маньяком».

Немногие были столь близко посвящены в умонастроения морского офицера. Экспедицию решили сделать «народной». Совладелец и редактор «Нового времени» Михаил Суворин создал общественный Седовский комитет, куда потекли пожертвования от всех слоев русского общества. Николай II дал 10 тысяч рублей. В дополнение к этому Суворин предоставил кредит. Позже путешественник в благодарность даже переименовал судно «Святой мученик Фока» в честь патриотического издателя.

Прежде чем этот старый зверобой с 22 членами экспедиции на борту под гром оркестра отчалил от архангельского пирса (27 августа 1912 года), случилось много чего каверинского. Комитет безобразно задержал присылку в Архангельск консервов, инструментов, радиотелеграфа, практически сорвав весь план снабжения. Жуликоватые местные купцы подсунули порченую солонину, а вместо ездовых собак — городских дворняжек, половину из которых из-за непригодности седовцам пришлось потом пристрелить и съесть. Жестоко подкузьмил и судовладелец Дикин: получив за фрахт задаток, стал тянуть волынку и в итоге снял с плавания большую часть своих матросов. Капитан Седов был вынужден срочно вербовать случайных охотников, кое-как одетых и мало что умевших. Будущий крупный исследователь Арктики метеоролог и географ экспедиции Владимир Визе записал в дневнике: «Он (Седов) упрям и наивен… Нужно совершенно не знать полярную литературу, чтобы с таким снаряжением, как наше, мечтать о полюсе».

«Неудачи преследовали нас», — сетует каверинский капитан Татаринов, отражая реалии седовского плавания. Льды Баренцева моря не дали «Святому Фоке» до серьезных холодов достичь Земли Франца-Иосифа, откуда предполагалось начать санный поход к полюсу. Зазимовали у берегов Новой Земли. Однако неудача — не катастрофа. Дефицит продовольствия команда восполняла охотой, невольную бездеятельность — чтением книг и музицированием в кают-компании. При этом всю зимовку занимались исключительно важными для страны картографическими, метеорологическими и другими исследованиями, значительно обогатившими русскую науку. Именно здесь был впервые снят фильм об Арктике.

Начальник экспедиции отправил с матросами (радиостанции не было) в Гидрографическое управление рапорт о ситуации и своих намерениях идти дальше на север. Просил на будущий год прислать пароход с углем, ездовыми собаками и сотрудниками для основанной метеостанции. Ответом было гробовое молчание.

Когда судно освободилось от ледяного плена, возник вопрос: куда двигаться дальше? Большая часть команды выступала за то, чтобы повернуть обратно, к материку. Это действительно стало бы разумным решением: на вторую зимовку не хватало топлива и еды, люди не рассчитывали на нее. Но, силой воли и недюжинным даром убеждения преодолев почти открытый мятеж, лейтенант Седов направил «Святого Фоку — Михаила Суворина» в сторону полюса. На одной чаше весов лежало «позорное», как представлялось Георгию Яковлевичу, фиаско полярного проекта, долги и насмешки, крах мечты. На другой — прямая угроза жизни спутников и его собственной. Вторая чаша перевесила. 

У Земли Франца-Иосифа корабль вновь затерло льдами. Зимовка в бухте, названной Седовым Тихой, оказалась крайне суровой. На топливо шли сало зверей, переборки кают. У команды началась цинга, то и дело случалась ругань и даже стычки. Осунувшийся, больной командир, как мог, мирил, воодушевлял сподвижников, но некая упрямая дума его не отпускала.

И вот 2 (15) февраля 1914 года он и два преданных ему матроса, Григорий Линник и Александр Пустошный, не слушая резонных возражений коллег, сошли с корабля и, загрузив собачьи нарты малым количеством еды, взяли курс на север. Пройти предполагалось две тысячи километров, переправляясь на каяках через полыньи. В последнем своем приказе капитан написал: «Итак, сегодняшний день мы выступаем к полюсу: это событие и для нас, и для нашей родины. Об этом дне уже давно мечтали великие русские люди — Ломоносов, Менделеев и другие. На долю же нас, маленьких людей, выпала большая честь — осуществить их мечту». Он осознанно отправился на смерть, предпочтя ее позору.

Две недели продирались сквозь торосы и полыньи. Свирепый ветер и лютый мороз встречали путников. Через несколько дней Георгий Яковлевич уже не мог идти и лежал, привязанный к нартам. Линник и Пустошный, сами страдавшие от цинги, упорно тащили хрипевшего, терявшего сознание вождя туда, куда указывала стрелка компаса, намертво зажатого в его руке. На их робкие предложения вернуться на корабль командир отвечал решительным отказом. Кончилось это предсказуемо: 20 февраля (5 марта) 1914-го на подходах к острову Рудольфа, по официальной версии, лейтенант Седов сделал последний вздох.

Похоронили его, опять же по официальной гипотезе, на высоком скалистом мысе Бророк, завалив валунами, водрузив в изголовье крест из лыж, оставив рядом кирку, молоток и русский триколор на древке, который мечтал установить на макушке планеты Георгий Яковлевич. По поздней легенде, облекшейся в литературную плоть, но не подтверждаемой записями матросов, одна из собак, очень любившая Седова, не пожелала уйти с могилы…

За исключением этой смерти финал экспедиции оказался «не трагичным, но досадным», как пел по другому случаю Владимир Высоцкий. Оба матроса, проблуждав, вышли живыми к покинутому судну. В полуразрушенном состоянии — паровую машину топили всем, что попадалось под руку — «Святой Фока» 15 августа кое-как дополз до рыбацкого становища Рында на Мурмане.

Никто не ждал полярников ни в Архангельске, ни в Петрограде. В России началась война с немцем. До выживших героев науки не было дела ни правительству, ни обществу. Материалы экспедиции до революции так и не напечатали.

Линника и Пустошного изрядно помучили допросами в ходе следствия — подозревали в убийстве Седова. За отсутствием улик дело свернули.

Уже в постперестроечные времена с подачи некоего архангельского краеведа пошла гулять бредовая байка: спутники полярного героя по его смерти расчленили тело, скормив ездовым собакам.

Отвергая эту чепуху, стоит заметить: место захоронения Георгия Яковлевича до сих пор не известно. В 1938 году советские полярники, обнаружив на острове Рудольфа — вовсе не на Бророке, а на мысе Аук — фрагмент флага и древка с медной втулкой и гравировкой, заявили, что они принадлежали Седову. Но останков старшего лейтенанта, кирки с молотком и креста рядом не было. Позже исследователи, изучив дневники двух матросов, утверждали, что могилу Седова нужно искать на острове Гогенлоэ.

Седовская экспедиция, безусловно, вошла в летопись Арктики. И вовсе не как провальная или назидательная, несмотря на смерть своего командира. В 1930-е возник настоящий личный культ Седова как пламенного патриота, выходца из народа. Его именем назвали архипелаг, ледник, мысы, заливы, горный пик, поселок, ледокольные суда, Институт водного транспорта в Ростове-на-Дону, улицы во многих городах. Кинофильм, памятники и книги увековечивали память русского полярного героя. И это правильно.

Гениальный Николай Заболоцкий заканчивает свое стихотворение о нем на высокой ноте: «И мы пойдем в урочища любые, / И, если смерть застигнет у снегов, / Лишь одного просил бы у судьбы я: / Так умереть, как умирал Седов».