Донская жемчужина императрицы

В Ростове-на-Дону в декабре отметят сразу два юбилея — 270-летие города и 310-летие со дня рождения его основательницы. Императрица Елизавета всегда импонировала ростовчанам. По их мнению, не могло быть лучшего кандидата на роль исторической матушки донской столицы, чем любимица Петра I, унаследовавшая от отца живой нрав и беспокойный характер, по-казацки лихо державшаяся в седле, связавшая свою судьбу с отпрыском казачьего рода.

Ну чем, скажите, не казачка!

На лошадь будущая императрица, подобно донским казачатам, села еще в совсем нежном возрасте. И это был не каприз, а настоящее призвание. Любовь к взбалмошным, порой небезопасным скачкам сделала императрицу прекрасной наездницей.

Переодетая в мужское платье, она азартно травила зайцев, гоняясь за ними на полном скаку, оглушительно свистя и покрикивая: «Ату его! Ату!..»

Историк Андрей Зарин в книге «Царские развлечения и забавы за 300 лет» сообщает: «В августе 1747 года она застрелила в окрестностях Петергофа изумительного по величине медведя, шкура которого оказалась длиною в три целых и три четверти аршина; в другой раз она убила лося высотою от копыт до загривка в 2 аршина 6 вершков».

При таких бедовых увлечениях ей было привычно оказываться в центре пристального мужского внимания. Тем более что и красотой цесаревну природа не обделила. Миловидность Елизаветы впервые отметили иностранные посланники еще тогда, когда девочке только исполнилось 8 лет. Позже испанский дипломат герцог Джеймс де Лириа писал в Мадрид: «Принцесса Елизавета такая красавица, каких я редко видел. У нее удивительный цвет лица, прекрасные глаза и рот, превосходная шея и несравненный стан. Она высокого роста, чрезвычайно жива, хорошо танцует и ездит верхом. Она не лишена ума, грациозна и очень кокетлива».

А вот взбалмошность русской принцессы иностранцев сильно смущала. Известный биограф Казимир Валишевский составил на сей счет такое мнение:

«Беспорядочная, причудливая, не имеющая определенного времени ни для сна, ни для еды, ненавидящая всякое серьезное занятие, чрезвычайно фамильярная и вслед затем гневающаяся за какой-нибудь пустяк, ругающая иногда придворных самыми скверными словами, но, обыкновенно, очень любезная и широко гостеприимная».

Независимая, оригинальная натура царской наследницы представала в глазах дипломатов таким же минусом, как и ее неблагородное (со стороны матери-крестьянки) происхождение. Юной Елизавете, несмотря на все усилия отца, так и не смогли найти достойного жениха среди представителей изнеженных европейских династий.

Друг сердечный, рыцарь степной

Но те же «неудобные» черты характера влекли к ней особый тип мужчин — решительных до авантюризма, смелых до безрассудства. И как знать, если бы не это пассионарное окружение, смогла бы 31-летняя наследница, на целых десять лет отодвинутая от престола удачливой соперницей Анной Иоанновной, взять реванш, организовать стремительный и на удивление бескровный переворот?

Сын пастуха из обедневшего казацкого рода Олеша Розум сделал ошеломительную карьеру, превратившись вскоре после путча в сиятельного графа Алексея Григорьевича Разумовского. Любовь государыни вознесла его из рядового обладателя чарующего голоса в придворном церковном хоре в камергера императорского двора и богатейшего помещика России. Удивительно, но «ночной император», как называли его недоброжелатели, и после того, как угасли любовные страсти, сохранил расположение благодетельницы до самой ее кончины. Разумовского числили не просто фаворитом, но тайным супругом и неизменным поверенным в самых деликатных делах российской самодержицы. Его единственного, помимо ближних родственников, призвала Елизавета к своему смертному одру.

К чести Алексея Григорьевича, он, как истинный степной рыцарь, сохранил секреты своей царственной возлюбленной даже после того, как ее не стало. По свидетельству историков, граф посчитал зазорным принять предложенный Екатериной II (в обмен на признание в тайном венчании с Елизаветой Петровной) титул Его Императорского Высочества.

Чем же столь долгие годы привлекал капризную императрицу выходец из простых днепровских казаков? Возможно, своей, выделяющейся на общем «изысканном» фоне, казачьей простотой. В быту всесильный вельможа до конца жизни оставался незамысловат, предпочитая к столу простонародную малороссийскую пищу — борщ да гречневую кашу, которой иногда потчевал и государыню. Из одежд берег в шкафу старенький казачий кафтан, в который изредка любил облачаться.

Елизавета, до фанатизма разборчивая в нарядах (о чем говорят оставшиеся после нее 15 тысяч едва надеванных платьев), в обыденной жизни тоже могла быть неприхотливой. К примеру, не считала зазорным опрокинуть стопку водки с редькой, приготовленной прислугой для личного пользования. Очевидно, был близок императрице и тот ностальгический настрой, который царил в доме бывшего казачьего пастушка Олеши. Он ласкал таившиеся в женской душе романтические струны, заставляя вспоминать благополучно пережитые годы лишений и опалы.

Фронтира вольный дух

Разделенные географически русские казаки всегда чувствовали свое историческое братство. А как иначе, если на просторах наших степных окраин донцы и малороссы были равно хороши по части молодецкой удали, вместе ходили в походы на басурман, сообща отбивались от кочевников, а то и разбойничали, грабя, чего греха таить, купеческие караваны.

Успешную попытку обуздать этот вольный дух фронтира предпринял Петр I. Совсем еще молодой государь пришел на Дон строить первые российские корабли в пику разбойничавшему в Приазовье и на Черноморье турецкому флоту. Для верфи Петр Алексеевич выбрал самое удобное место (здесь раскинулся ныне центр донской столицы). Застолбил прозорливый монарх и историческое сердце будущего Ростова — уникальный родник, получивший название с царской подачи.

Легенда гласит: неподалеку от судоверфи Петр I изволил испить водицы из полноводного источника, который так ему понравился, что он воскликнул: «Богатый колодезь!» Участок пометили, и позже, когда речь зашла об открытии первого государственного учреждения на свежеиспеченных южных границах —  таможни, чиновники вспомнили о Богатяновском урочище. И там же заложили спустя некоторое время первый камень крепости Святого Димитрия Ростовского, давшей начало Ростову-на-Дону.

Ростовчане считают символичным, что их родной город начинался именно с родника и таможни. Родник — символ жизни, а хорошая жизнь невозможна без процветания, которое в свою очередь немыслимо без торговли. В этом отношении довольно красноречива грамота государыни Елизаветы Петровны от 15 декабря 1749 года, предписывающая Коммерц-коллегии учредить таможню «вверх по реке Дону от устья реки Темерника против урочища, называемаго Богатаго Колодезя». Документ не только свидетельствует о том, что на обозначенной территории было чем торговать, но и задает особенный, деловой вектор развития будущего города. А вольный дух уроженцев донских степей получил таким образом — благодаря дальновидности Елизаветы (или, скорее всего, ее мудрого окружения) — принципиально новый импульс, преобразуясь в шальной азарт рискового казачьего предпринимательства. За каких-нибудь сто лет название скромного уездного поселения попало в первые строчки списка самых оборотистых торговых площадок империи. Недаром в начале XX века Ростов заслужил прозвание города-купца, этакого «русского Чикаго» на юге империи.

К слову, отметим: своих деловых позиций донской край во главе с Ростовом не сдает и теперь. По внешнеэкономическому обороту занимает четвертое место в стране и при этом входит в первую десятку по объемам несырьевого экспорта.

Стрелять стало не в кого

А вот указ о строительстве крепости Святого Димитрия Ростовского, подписанный Елизаветой перед самой смертью (1761), несколько запоздал. Под давлением русского оружия турецкая угроза сошла на нет, и грозные форштадты, которыми успел покомандовать сам Александр Суворов, так и не произвели за все свое недолгое существование ни одного выстрела по неприятелю. Зато послужили ростовчанам в ином качестве.

Сегодня они жалеют, что уникальное для своего времени фортификационное сооружение, возведенное в виде живописной девятилучевой звезды талантливым военным инженером Александром Ригельманом, было в XIX веке срыто до основания. Но, с другой стороны, жителям громоздкая крепость мешала строиться и развивать коммерцию. Когда было принято решение ее ликвидировать, а гарнизон перевести в Анапу, деловитые ростовчане вздохнули с облегчением. И тут же воспользовались ситуацией: стали растаскивать для личного пользования добротные стройматериалы. По сей день в старых кварталах Ростова можно увидеть дома, стоящие на солидных фундаментах из песчаных блоков, первоначально служивших основой крепостных сооружений. Более того, по свидетельству историков, предприимчивые обыватели покусились на брошенный без присмотра крепостной архив, использовали позаимствованную бумагу на обертку для товаров. После того как крепость Святого Димитрия перестала существовать, еще долго на ростовских базарах можно было увидеть рыбу, обернутую в вырванные из счетных ведомостей амуниции и боеприпасов листы, а также выполненные из аналогичной бумаги пакетики для ягод и семечек.

Есть «прагматизм», но есть и традиции

Слишком «прагматичный» подход к прошлому характерен и для многих нынешних обитателей Ростова-на-Дону. Возмущение немногочисленных краеведов, увы, не останавливает мощное наступление на исторический город безликих коммерческих новостроек. За последнее десятилетие, к примеру, местная набережная обросла десятком высоток с элитным жильем, навсегда поменяв складывавшийся больше двух столетий облик.

Бывают исключения, и удивительно, что их составляют заброшенные памятники деловой недвижимости. Так, старейшим зданием города, сохранившимся едва не с елизаветинских времен, является полуразрушенное хозяйственное хранилище на той же набережной. Рядом расположилась целая галерея аналогичных руин, а самой культовой из них ростовчане признают развалины Парамоновских складов XIX века. Этот памятник архитектуры федерального значения периодически становится предметом схватки между общественностью и городскими властями. Активисты, в частности, требуют вернуть народу купальню, которая стихийно образовалась в одной из разрушенных построек в результате прорыва подземного родника. Некоторые граждане считают его ответвлением знаменитого Богатого колодезя, чье реальное местоположение в настоящее время неизвестно.

И все-таки, несмотря ни на что, донская столица упорно сохраняет свою аутентичность. В этом можно убедиться, пройдясь по старым ростовским дворикам, любуясь домами вековой давности, до которых еще не добрался пресловутый капитальный ремонт. Есть и противостоящие коммунальщикам энтузиасты. К примеру, жильцы одного из старинных домов в центре Ростова скинулись на реконструкцию ветхих столетних дверей — «ответственные лица» намеревались заменить их безликими створками из крашеного металла.

Как бы то ни было, верность императрице Елизавете ростовчане по традиции трепетно хранят. Благодарный город воздвиг ей живописный монумент: государыня стоит на пьедестале в помпезном бальном платье с кокетливо зажатой в опущенной руке грамотой об основании здешней таможни. Место для памятника выбрано на редкость удачно. За спиной у отличавшейся набожностью матушки-царицы — Покровская церковь, восстановленная там же, где некогда стояла. Перед глазами императрицы — Музыкальный театр, радующий оригинальностью архитектурной формы, в виде открытого рояля. Время от времени здесь проводятся театрализованные балы с непременным участием «основательницы города».

В общем, Елизавету Петровну пристроили, как и положено, по достоинству оценив заслугу в основании замечательного города — настоящей жемчужины в ее историческом венце.

Фото на анонсе: Валерий Матыцин/ТАСС