Грозный отец

Облик художника Григория Мясоедова известен даже тем, кто не знаком с его творчеством: живописец позировал Илье Репину для картины «Иван Грозный и его сын Иван 16 ноября 1581 года». Репин, долго искавший нужный типаж, был поражен демоническим видом основателя Товарищества передвижных художественных выставок. Полотно оказалось почти пророческим: Мясоедов, обладавший крутым нравом, открыто враждовал с сыном Иваном, тоже художником. Последний прибегнул к своеобразной мести: после кончины отца пустил с молотка его работы, а также коллекцию картин. Однако память о живописце, появившемся на свет 185 лет назад, не исчезла.

Расписные пряники

Григорий Мясоедов родился 19 (7-го) апреля 1834 года. Его семья принадлежала к дворянскому роду, восходившему к Ивану Мясоеду из Литвы, перешедшему на службу к Ивану III. Будущий художник рос в селе Панькове. Был отправлен в Орловскую классическую гимназию. Учился не слишком прилежно, зато увлекался рисованием — преподаватель Иван Волков выделял Мясоедова среди других гимназистов. Когда до окончания оставалось два класса, произошла ссора с отцом: юноша решил посвятить себя изобразительному искусству. В 1853 году Григорий покинул родной дом и уехал в Петербург лишь с 75 рублями в кармане, подаренными сердобольной родственницей.

Настойчивому молодому человеку удалось поступить в Академию художеств. О невзгодах того времени Мясоедов вспоминал: «Источником существования моего была работа на кондитерскую, где пеклись пряники, — я с товарищем раскрашивал их. Баранам и свиньям золотили головы, генералам — эполеты. Платили за это по три копейки с дюжины. Зарабатывали на обед и ухаживали за булочницей, которая казалась нам не менее прекрасной, чем Форнарина Рафаэлю».

Сжечь Рафаэля

В Академии Мясоедов демонстрировал успехи: получил малую золотую медаль за «Поздравление молодых» (1861), а затем большую за картину «Бегство Григория Отрепьева из корчмы» (1862). Талантливый выпускник был отправлен за границу, побывал во Франции, Италии, Испании... Из Европы Григорий Григорьевич вернулся разочарованным: «В Италии искусство мертво, здесь есть только прошедшее и поклонение прошедшему в виде бесконечных копий мадонн и прочего». «Я думаю, чтобы итальянщину двинуть вперед, нужно прежде плюнуть назад или сжечь всех Рафаэлей, Карачиев и всю почтенную компанию и начать снова учиться». Про выставку в Германии отозвался еще жестче: «Искусство аккуратных немок». Увиденное за границей вселило надежду на скорый подъем русской живописи. Окончивший Академию за год до знаменитого «Бунта четырнадцати», мастер, очевидно, разделял мнение о необходимости реформировать отечественное искусство. Мясоедов стал одним из организаторов Товарищества передвижных художественных выставок, учрежденного в 1870 году, вошел в состав правления. Эстетические принципы передвижников живописец определял как новую «искренность». Он так писал о возникшем течении: «...Оно решилось говорить о том, что ему близко и хорошо известно, с чем рядом оно родилось и выросло: оно решилось быть правдивым или, как принято говорить, реальным, не допускать подделок и подражаний, не желая казаться более того, чем оно есть, при помощи чужих пьедесталов». Товарищество взяло на себя обязательство «знакомить Россию с русским искусством». Мастер подытоживал: «Подъем национального чувства в России создал новые точки опоры и дал доступ новому искусству на все выставки, не исключая выставок Академии художеств».

Поэт и гражданин

Художник писал полотна в основном на остросоциальные темы. Среди наиболее известных произведений — «Земство обедает» (1872) и «Чтение Положения 19 февраля 1861 года» (1873). Параллельно разрабатывал жанр исторической картины — первый «подход» к подобной теме был сделан еще во время учебы в Академии. В 1871 году живописец выполнил работу «Дедушка русского флота (Ботик Петра I)». В 1880-е увлекся крестьянской темой и создал «Дорогу во ржи» (1881) и «Косцов» (1887). Для этих творений не характерна критическая интонация: на первый план выходит умиротворение, а также восхищение сельским трудом. Использованы иные краски: легкие, светлые — в отличие от более темных и драматичных на ранних холстах. Вот что писал художник Яков Минченков, активно участвовавший в жизни Товарищества: «В картинах Мясоедова чувствуется его гражданственность, отражение современности с определенной окраской демократизма, пропитавшего все передовые слои общества. <...>. В них отразился Мясоедов-шестидесятник, выполнявший заказ на современные литературные темы; но в Третьяковской галерее есть и другая его вещь, без всякой предвзятой тенденции, — вечерний пейзаж: рожь, на вечернем небе край уходящей тучи. По меже бредет одинокая фигура нищего. Картина полна глубоко пережитого искреннего чувства; в ней поэзия, и ее все помнят. <...> По этой картине можно судить, что Мясоедов был не только думающим, но и глубоко чувствующим художником. Думается, что идеи, которые проповедовал Мясоедов, со временем покажутся несовременными и выдохнутся; то, чему учил Мясоедов-гражданин, отойдет в прошлое, но то, что проповедовал Мясоедов — художник-поэт, останется навсегда неотъемлемой частью души человеческой, как нечто вечное».

Очень приятно — царь

В начале 1880-х живописец неожиданно сам стал моделью: Илья Репин, работавший над масштабным полотном об Иване Грозном, уговорил Мясоедова позировать. Вот как вспоминал об этом случае Григорий Григорьевич: «...Он объяснил мне, что, по его наблюдениям, мое лицо как нельзя больше подходит для этой цели и по его общему складу, и в особенности тем, что я способен придать и всему лицу и глазам то выражение — зверское! — какое надо было показать в лице Ивана Грозного в трагический для него момент жизни, причем в этом зверстве должно проскальзывать и выражение крайнего сожаления, раскаяния, горя и боли о содеянном злодействе. <...> Раз десять, а то и больше он писал меня с разными поворотами головы, при разнообразном освещении. На различном фоне, заставлял подолгу оставаться без движения в самых неудобных позах и на диване, и на полу, ерошил мне волосы, <...> муштровал в выражении лица, принуждал делать, как он говорил, «сумасшедшие глаза».

Когда в товарищах согласья нет

Меж тем жизнь Товарищества, как и отношения «старожила» Мясоедова с молодым поколением передвижников, становились все запутаннее. Менялась эстетическая парадигма, появлялись новые имена, однако Григорий Григорьевич не признавал никаких течений, кроме реализма. Как отмечает Минченков, мастер отвергал не только импрессионизм: «...даже настроение Левитана или Чехова для него было чуждо». Из новатора классик со временем  превратился в консерватора, яростно защищавшего устои передвижничества. Свое мнение выражал резко и прямолинейно. Минченков писал: «В обществе Мясоедов был остроумным, находчивым, интересным, но в то же время едким в крайней своей откровенности, а часто озлобленным. В глаза говорил непозволительные по житейским правилам вещи. <...> «Все мы лжем и обманываем друг друга во всех мелочах нашей жизни, и когда я говорю правду, то, что чувствую, на меня сердятся, обижаются», — говорил Мясоедов».

В Товариществе в итоге произошел раскол: ушли одиннадцать известных художников, в том числе Валентин Серов. Удрученный противоречиями внутри организации, Мясоедов уехал в Полтаву, где ранее приобрел усадьбу. Он практически оставил дела, связанные с передвижниками. Лишь на короткое время приезжал в Петербург — работал над картиной «Пушкин на вечере у Мицкевича» (1899). Однако среди бывших товарищей чувствовал себя неуютно. Минченков рассказывал: «Спутником его жизни стало одиночество. «Это парадоксально, а я так и говорю: мы вдвоем с моим одиночеством имеем комнату на Васильевском острове в деревянном домике, — говорил Мясоедов. — Здравствуй, мое одиночество, пойдем со мной в гости, мое одиночество».

Под звуки Баха

Семья художника давно распалась: с первой женой, пианисткой Елизаветой Кривцовой, мастер разошелся. Вторая супруга, художница Ксения Иванова, родила сына Ивана и через несколько лет умерла. Отношения с отпрыском не ладились — классик отдал его на воспитание в семью товарища, передвижника Александра Киселева. Сын последнего, Николай, вспоминал: «Григорий Григорьевич не производил впечатление человека, для которого дети были чарующим зрелищем». Ваню приняли очень тепло, однако ребенок продемонстрировал крутой нрав: «Он оказался абсолютно невоспитанным. Ни в малейшей степени ему не были знакомы самые примитивные правила поведения. Он не признавал слова «нельзя» и очень часто разражался нудным продолжительным ревом, который выводил нас из себя». Помучавшись почти полгода, супруга Александра Киселева написала Мясоедову и попросила забрать мальчика.

Впоследствии Иван проявил художественные способности, поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Затем стал воспитанником Академии художеств, посещал мастерскую по гравюре, которой руководил легендарный Василий Матэ. Отношения с отцом при этом оставались крайне напряженными: отец и сын практически не разговаривали. Григорий Григорьевич не признавал одаренности сына, хотя Мясоедов-младший оказался человеком ренессансного таланта. Вот что писал о нем живописец Александр Герасимов: «Он был высокий ростом в полном смысле слова красавец с богатырским телосложением. <...> На годичных балах-маскарадах получал всегда первую премию за красоту. Полуобнаженный, с леопардовой шкурой через плечо, с играющими мускулами, с венком из виноградных листьев на голове, с лицом Антиноя, он был похож на античную статую... Будучи в Италии в то время, когда там произошло страшное землетрясение в Мессине, он выступал в цирке, приняв вызов профессиональных атлетов, которые вызвали на пари охотников повторить их упражнения... Мясоедов проделал все нужные упражнения с большей ловкостью, чем это делали атлеты, и тут же выкинул красивый жест, сказав, что выигранные деньги он отдает в пользу жертв землетрясения... Можно себе представить, какой гром аплодисментов раздался в цирке. В дни Октябрьской революции он эмигрировал и, не припомню, в Австрии или Германии был арестован за подделку фунтов стерлингов. Его судили и посадили в тюрьму».

Григорий Григорьевич доживал свои дни вдали от бывших товарищей и шумного Петербурга. Одиночество художника скрашивала музыка, которой Мясоедов страстно увлекался всю жизнь: он даже научился играть на рояле, альте и скрипке. Дружил с представителями «Могучей кучки», а также участвовал в квартете товарищей-передвижников. Признавался: «Все люди или глупы, или эгоисты до подлости. Даже те, кого называют святыми какой угодно категории, действуют из эгоизма, конечно. А то, что называют альтруизмом, — просто замаскированный способ ростовщичества: дать и получить с процентами. И я хотя не глупый человек, а от подлостей не могу избавиться. Живу в обществе, угождаю и лгу ему. В музыке забываюсь, она, исходя из подсознательного, помимо нашей воли, как рефлекс пережитого, есть чистое, неподкупное отражение чувства. Она не лжет, говорит правду, хотя бы неугодную нам, и оттого я люблю ее». Прямолинейный, резкий, — живописец и в самые печальные годы не боялся взглянуть правде в глаза: «Мажор меня не трогает, в большинстве пустота, живу лишь, когда слышу правдивый минор, отвечающий всей нашей жизни». Умирал художник под музыку Баха и Шопена — вечные звуки, не знающие человеческой слабости и предательства.

Иллюстрация на анонсе: «Страдная пора. Косцы». 1887