Праздник для художника

Новый год с его атрибутами — оливье, мандаринами и шампанским — всерьез заинтересовал отечественных художников лишь в середине 1930-х. До 1917 года живописцы отдавали предпочтение рождественской теме. Однако после революции и Гражданской войны эти сюжеты оказались на периферии, а потом и вовсе исчезли. Торжества по случаю Рождества Христова были запрещены. Полотна, написанные в 30-е, когда Новый год получил статус официального праздника, отражали реалии наступившей эпохи. Впрочем, «старое» искусство в итоге взяло реванш: творения авторов Страны Советов нередко напоминали произведения, созданные во времена Российской империи.

После Октября перемены наступили не сразу. Рождество по-прежнему отмечали во многих семьях (официальный запрет последовал лишь в 1929-м). Подобные сюжеты привлекали некоторых живописцев, в частности Николая Фешина. После революции он писал: «Люди, вдохновленные идеалами, взялись перестраивать страну, торопясь разрушить старое, не имея ни физических сил, ни необходимых знаний для изменения старого ради незнаемого нового...» 1917-й застал мастера в родной Казани: он преподавал в местной художественной школе. В классах не топили, работать приходилось в зимней одежде. Тяжелые условия, а также пожар, случившийся в мастерской, вынудили Фешина вместе с семьей перебраться за город. Именно в этот тяжелый год, когда линия фронта оказалась совсем рядом, он пишет картину «Елка» (1917), изображая уютный домашний вечер. Классик словно предчувствовал крах привычного уклада и распад семьи. Менее известный автор, передвижник Александр Моравов, тоже не сразу расстался с традиционными темами: произведение «Рождественская елка» датируется 1921 годом. При этом художник поддерживал большевиков, много занимался общественно-пропагандистской работой, в 1923-м вступил в АХРР.

В конце концов власти приняли решение отмечать светский Новый год вместо Рождества, поскольку многие жители Страны Советов продолжали, несмотря на запреты, наряжать елку и обмениваться подарками. При этом некоторые атрибуты религиозного праздника сохранились, правда, оказались наполнены новым, десакрализованным содержанием. Так, звезда, венчавшая пушистую ель, из «вифлеемской» превратилась в пятиконечную — подобную тем, что украшают башни Кремля. Появились и новые сюжеты, характерные для советской эпохи. В частности, отсылка к «лениниане», очевидная в работе «Елка с Ильичем. Белый слон» Ивана Незнайкина, иллюстратора «Рассказов о Ленине» Зои Воскресенской. В центре внимания — розыгрыш, устроенный взрослыми: закутавшись в простыню, они изображают великана саванны. Вождь революции показан как добрый дядюшка, опекающий детей. 

Другой любопытный пример — творчество Николая Жукова. Мастер пробовал себя в разных стилях и жанрах: придумал дизайн пачки папирос «Казбек», а также октябрятской звездочки; возглавлял студию им. М.Б. Грекова; работал корреспондентом «Правды» на Нюрнбергском процессе. В 1940-е, после рождения первой дочери, обратился к детской теме. Тогда же начал писать вождей. А в 1954-м создал новогоднюю картину «В.И. Ленин в гостях у ребят лесной школы в Сокольниках в 1919 году».

Интернациональный характер праздника подчеркивался в графике детского иллюстратора Юрия Васнецова. Мастер нарисовал елку в виде мирового древа, вокруг нее — хоровод из малышей, изображающих представителей разных профессий, а также жителей советских республик («Елочка», 1930-е). Дмитрий Колупаев, ученик Коровина, написал «Новогоднюю елку в школе» (1950-е): мальчуган на переднем плане одет как буденновец, на одной из девочек — тюбетейка, на другой — красный фригийский колпак, напоминающий о Великой французской революции. Тема дружбы народов красной нитью проходит через все советское искусство. Московская художница Анна Суворова запечатлела мальчиков в костюмах зайцев, девочек, наряженных снежинками, воспитательницу в образе Снегурочки («Елка в узбекском детском саду», 1986). Так отмечали приближение Нового года в дошкольных учреждениях по всему Союзу. Отличие — в национальных головных уборах: на некоторых из малышей — тюбетейки.

В целом Новый год воспринимался именно как детский праздник, образ ребенка стал одним из центральных. Вероятно, это была отсылка к Младенцу Иисусу, лишенная, опять же, сакрального содержания. А также — реверанс в сторону традиционной рождественской иконографии, в том числе — дореволюционных фотооткрыток, на которых юные модели представали в костюмах ангелов. Художник Борис Синицын, воспитанник Алексея Грицая и Дмитрия Жилинского, изобразил златокудрого малыша, напоминающего пухлощекого херувима («У елки», 1970). Фронтовик Евгений Ткаченко использовал сюжет, знакомый по старым жанровым полотнам: мальчик, наряжающий елку. А Павел Радимов, поэт и живописец, изобразил семейную сцену, перекликающуюся с картиной Фешина. «Новый год в Абрамцево», написанный в 1945-м, — это красиво украшенная елка, самовар, коробка с игрушками. За столом старушка в платочке — теща художника. На полу дремлет кошка. На переднем плане — белобрысый мальчуган, сын автора, немного печальный, словно не верящий, что на Земле вновь наступил мир.

Новогодние мотивы оказались характерны не только для высокого искусства, постепенно они проникли в массовую культуру. После разгрома фашистов под Москвой в декабре 1941-го были выпущены специальные открытки. Подписи на карточках поднимали боевой дух: «С Новым годом, немец-гад, / Будешь помнить мой приклад!» Аналогичным образом в годы Первой мировой печатали «открытые письма», посвященные Рождеству или Пасхе, чтобы поддержать бойцов, подарить им ощущение праздника, а также напомнить о доме и мирной жизни. Тема сохранила популярность и после окончания Великой Отечественной. Так, один из главных представителей соцреализма Федор Решетников в знаменитой картине «Прибыл на каникулы» (1948) соединил военные и новогодние мотивы, изобразив мальчика-суворовца, приехавшего домой.

Важной дореволюционной традицией, актуализированной в советскую эпоху, стали праздничные собрания, маскарады, балы. Правда, изменился формат торжеств: в 1954 году гостей впервые в Кремле приняла главная елка страны. С развитием телевидения огромную популярность приобрели телеконцерты, в первую очередь новогодний «Голубой огонек». Художник Николай Устинов, сотрудничавший с «Крокодилом» и «Мурзилкой», оформлявший книги Толстого, Тургенева, Пришвина, изобразил красочный «Новогодний маскарад» (1960). На связь с дореволюционной эпохой указывает костюм гусара на одном из гостей. Другой участник одет, как герой сказки «Кот в сапогах», третий — в образе Арлекина, с лютней в руках. На переднем плане — школьницы в скромных коричневых платьицах и белых фартуках, — напоминание о том, что действие происходит в Советском Союзе.

Новогодние сцены обычно «разыгрывали» в четырех стенах, что позволяло художникам сосредоточиться на деталях интерьера. Так, Сергей Дунчев изобразил комнату деревенской избы: бревенчатые стены, круглый добротный стол, на стене — портрет Ильича, а под ним — последний листок отрывного календаря («Под Новый год», 1951). «Деревенская линия» продолжилась в творчестве современных живописцев, например Ирины Рыбаковой из Костромы («Перед праздником», 2011). Знаменитый Юрий Пименов, напротив, показал городскую квартиру, причем главное внимание уделил не елке, а вещам, оставленным в прихожей («Новый год», 1949). С помощью подобного новаторского приема автор «поместил» зрителя на порог, словно припозднившегося гостя. Начищенная обувь, добротные офицерские шинели, роскошные шубы; в углу, на тумбочке, бумажный пакет с апельсинами — все это указывает на высокий достаток героев произведения. Как и детали ярко освещенной столовой: большой стол, изящные стулья с полосатой обивкой, на стене — обрамленная фотография (или картина), красивый абажур. 

Более скромная обстановка изображена на полотне фронтовика Александра Гуляева: простая мебель, окно без занавесок («Новый год», 1967). Кажется, в квартиру переехали совсем недавно: недаром работа создана в 60-е — эпоху массового строительства хрущевок.

Иногда советские художники, как и мастера Российской империи, вдохновлялись праздничными базарами, гуляньями. Иван Незнайкин обратился к хрестоматийному сюжету — выбору елки. Причем его герои — отец и трое малышей — отправились не на городской рынок, а прямо в лес («За елкой», 1950-е). Бывший передвижник Сергей Пичугин, автор множества видов Москвы, написал новогодний базар на Пушкинской площади, состоящий из череды разноцветных палаток (1947). Театральный художник Михаил Бобышов воссоздал предпраздничную суету на Манежной площади (1947). Автор политических плакатов Сергей Христофоров разыграл сцену в духе старых мастеров: дети катаются на коньках по замерзшему пруду («Зимний спорт ребят», 1937). А классик отечественного искусства Юрий Кугач запечатлел жителей современного мегаполиса («С Новым годом», 1988). У спешащих горожан в руках подарки — цветастые подушки, коробка с тортом.

С годами произведения, посвященные Новому году, стали разнообразнее. При этом некоторые полотна, вопреки традициям, оказались проникнуты пессимистическим настроением. Петербургский художник Николай Цветков накануне перестройки написал почти брейгелевскую фантасмагорию: мрачные персонажи картины «Новый год у Ленинградской капеллы» (1984) напоминают грубых голландских крестьян. А мастер из Владивостока Рюрик Тушкин показал совсем не праздничный Новый год: одиночество его героя, старика, скрашивает лишь рыжий кот (1989). Впрочем, многие художники все равно стремились передать ощущение сказки. Например, Илья Глазунов, чья работа «Елка. Новогодняя ночь» (1989) погрузила зрителя в волшебную вселенную. А выпускник Академии Глазунова Александр Левченков изобразил малыша, застывшего перед елкой в ожидании чуда («Утро Нового года», 1999): бессмертный сюжет, уместный в любую эпоху.

Иллюстрация на анонсе: Д. Колупаев. «Новогодняя елка в школе». 1950-е