Картины счастливого детства

В XX веке на долю русских художников выпало немало испытаний. После революционных событий многие уехали за границу, не приняв новый строй, и лишь единицам удалось завоевать любовь иностранной публики. Среди получивших признание — Леон Бакст, Наталия Гончарова, Михаил Ларионов, а также Эрте (Роман Тыртов), правда, перебравшийся в Европу в 1912-м. Еще один любимчик отечественных и заграничных зрителей — Николай Богданов-Бельский, ныне, увы, почти забытый.

Невероятная прижизненная популярность художника, а также его стремительная карьера объяснялись не только талантом, но и удачей. В ту пору в отечественном искусстве существовала серьезная конкуренция: публика обожала Коровина, Серова, Куинджи, Репина, увлекалась «Миром искусства»; появились «злые молодые люди» — представители русского авангарда. Однако Богданову-Бельскому удалось найти свои темы и сделать стиль узнаваемым. Его биография напоминает авантюрный роман: он родился у обедневшей крестьянки в деревне Шитики. Внебрачный ребенок, никогда не носивший фамилию отца, стал Богдановым — намек на подарок небес. Вторая часть двойной фамилии появилась позже — в честь Бельского уезда, малой родины художника.

Про ранние годы он вспоминал: «Мои родители были безземельные крестьяне Смоленской губернии. Вокруг нашей деревни шли многочисленные усадьбы мелких помещиков. Отношения между ними и крестьянами были наилучшие. Помещики давали работу, добросовестно оплачивали ее. Как сейчас помню, что тяжелый полевой труд начинался и кончался праздниками, песнями, угощением. Легко и привольно жилось... С малых уже лет у меня проявилась страсть к «художеству», — вырезывал разные предметы, фигурки из дерева. Вырезал однажды целую скрипку, которую соседний помещик и купил за 20 коп. Мне было тогда 6 лет».

На самом деле, Богдаше, как позже прозвали его товарищи, пришлось нелегко: они с матерью не имели собственного дома, жили у родственников. Помог счастливый случай — в возрасте девяти лет будущий художник попал в образцовую народную школу, основанную дворянами Рачинскими в селе Татево. Оттуда судьба привела в изобразительное искусство: «С.А. Рачинский однажды заинтересовался, есть ли среди детей способные к живописи. Указали на меня, как на любителя исписывать все своими рисунками. С.А. дал задание срисовать с натуры одного учителя. Экзамен происходил на виду всей школы, в Татево. Впервые мне с натуры пришлось рисовать человека. Написал, однако. Нашли сходство. С.А. взял рисунок и отнес к своей матери. Она захотела меня видеть, и вот крестьянский мальчик попал в роскошные хоромы богатого дома. Приветливо встретила меня В.А. Рачинская, глубокая старуха, сестра известного поэта Е.А. Баратынского, современница Пушкина, с которым она танцевала на балах. Очень часто гостила у Рачинских их родственница, баронесса Дельвиг, сестра друга Пушкина. Много интересного рассказывали женщины о великом поэте. Счастливые часы проводил я в обществе их и С.А. Рачинского, милого и культурного человека, безгранично любящего русский народ. Многим, если не всем, я обязан этой семье. Под покровом ее прошло все мое дальнейшее воспитание».

Когда юному живописцу исполнилось 13 лет, Сергей Рачинский устроил его в иконописную мастерскую в Троице-Сергиевой лавре. Религиозная тема впоследствии стала одним из мотивов картин мастера («Пасхальный натюрморт», начало XX века; «Венчание», 1904; «В церкви», 1932).

В 1884 году Богданов-Бельский был зачислен в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Здесь ему вновь улыбнулась удача: картина «Будущий инок» (1889) принесла молодому таланту серебряную медаль. Самому художнику работа не нравилась, однако публика пришла в восторг: «Отвез в Москву и... проснулся однажды «знаменитым». Поздравляли товарищи, профессора, допытываясь, какими путями я достиг такой экспрессии в лице «будущего инока». Я и сам не знал. Объясняю это моим тогдашним религиозным настроением.

Картину купил за 300 р. Солдатенков, крутой старик-старообрядец. В 1890 г. с его разрешения я выставил «Будущего инока» на «Выставке Передвижников». Государыня Мария Феодоровна, не зная, что картина собственность Солдатенкова, оставила ее за собой. Комитет Выставки спохватился, но поздно. Чрез Рачинского я попросил Победоносцева переговорить с государыней. Она передала, что будет очень обязана Солдатенкову, если он переуступит ей картину. Победоносцев телеграфировал старику, и тот ответил, что «почтет за счастье, если государыня возьмет у него картину».

Богданов-Бельский даже совершил путешествие в Константинополь, а также паломничество на Афон: «Здесь я встретился с монахом, отцом Филиппом, на которого мне афонские отцы указали, как на «богописца».

Этот «богописец» оказался крестьянином Рязанской губ., приехавшим на Афон «спасать душу», как он мне заявил, причем, «спасение души» соединил с неутомимой жаждой к живописи, которой нигде не учился. Он все время сопровождал меня на работах и однажды поразил рисунком монаха с натуры. В 1894-5 гг. я встретился с ним в мастерской Репина. О нем говорили как о большом таланте. Это был... Малявин». 

Художником заинтересовались богатые заказчики («Портрет княгини Горчаковой», 1903; «Портрет М.С. Шереметевой», 1898; «Портрет генерал-адъютанта Гессе», 1904; «Портрет великого князя Дмитрия Павловича Романова», 1902). В 1899 году Богданов-Бельский пишет портрет вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Лето 1902-го провел в имении генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича, где создал ряд изображений членов семьи хозяина. За успехами мастера следили коллеги. Михаил Нестеров в одном из писем привел мнение Васнецова о еще начинающем живописце: «Богданов-Бельский не понравился. Он ждал по крикам лучшего. Мальчик хорош, но, по его словам, в картине нет творчества и, за исключением мальчика, все напоминает В. Маковского и Максимова. Но Васнецов согласен, что Богданов-Бельский еще долго будет мне солить на выставках своим успехом, но этим смущаться не следует». Надо сказать, Николай Петрович порой увлекался внешними эффектами, а также идеализацией персонажей, из-за чего его работы называли салонной живописью. В отличие от большинства передвижников мастер (вступивший, кстати, в ряды Товарищества) не желал бичевать пороки общества, хотя его наставником в Императорской академии художеств был сам Репин.

После окончания учебы в Академии молодой человек отправился в заграничное путешествие: посетил Германию, Францию, Италию. Набрался опыта у западных художников, а затем решил вернуться к корням: «После Парижа я увлекся «пленэризмом». Воздух, фигуры среди пейзажа, свет — вот чему с 1905 г. я стал отдавать свое внимание. <...> В 1910 г. я написал картину «Именины учительницы», отмеченную и печатью, и еще больше художниками-импрессионистами за те импрессюнистские достижения, которых я добился в ней. Картина была на всемирной выставке в Риме (1911 г.) и Мюнхене... Но сильны воспоминания детства и переживания юношеских годов. Я так много лет провел в деревне, так был близок к сельской школе, так часто наблюдал крестьянских детей, так полюбил их за непосредственность, даровитость, что они, как-то сами собой, сделались героями моих картин. Что делать! Каждому свое».

В творчестве Богданова-Бельского именно детская тема стала основополагающей. Мастер, как правило, выбирал сюжеты, связанные с учебой: «У больного учителя» (1897), «Устный счет» (1895), «Ученицы» (1901), «За книжкой» (1915). Учитель Николай Зольников, сын учителя села Островно, где часто бывал художник, оставил следующие воспоминания: «Николай Петрович Богданов-Бельский был милейший и добрейший человек, дети так и льнули к нему. Подарки часто им делал. То леденцы принесет, конфеты, то баранок накупит и раздаст детворе. Школу нашу часто рисовал. На многих полотнах и отец мой изображен, он тоже учителем был. В школе нашей была у него и любимая парта, за ней ребят рисовал. Дети так ее и звали — Николая Петровича парта. <...> Николай Петрович был заядлый охотник, но неудачник. Бывало, промажет из ружья и начинает оправдываться: то под руку его дернули, то лодку качнули, то собака не вовремя тявкнула. Сердился, а остальные над ним посмеивались, ну, что, мол, опять промазал. Это мне отец рассказывал, который часто с ним на охоту ходил. Пел он хорошо, заслушаешься. В нашей церкви он пел в хоре басовые партии и за дьякона мог».

В 1921-м Богданов-Бельский уехал в Ригу — по приглашению друга, художника Сергея Виноградова. Одной из причин эмиграции оказалась невостребованность: вместе со сменой общественного строя изменилась и эстетика. Авангард активно заявлял о своих правах. Живописец жаловался Репину: «Из того, что я написал за эти четыре года (1917–1921. — «Свой».), ничего не было выставлено в России. С большими трудностями и ухищрениями все это мне удалось вывезти в Ригу». В столице Латвии ему помог один из учеников Архипа Куинджи, Вильгельм-Карл Пурвитис, который возглавлял местный художественный музей. В стенах институции в конце 1921 года открылась персональная выставка русского мастера, через два года — еще одна. Всего в Латвии с 1922-го по 1940-й прошло семь персональных выставок мэтра; кроме того, его картины экспонировались в Праге, Берлине, Гамбурге, Мюнхене, Нью-Йорке, Амстердаме, Осло, Хельсинки, Торонто, Таллине, Копенгагене... Отечественный классик оказался очень популярен: в Риге его даже узнавали на улице. На родине его творчество, к сожалению, не получало детального освещения. Правда в 40-м, когда в Риге на короткое время установилась советская власть, Николая Петровича все же пригласили участвовать в выставках в Москве: он даже отправил в Россию семь работ.

При этом Богданов-Бельский никогда не пытался угнаться за модой и не изменял однажды выбранным темам. По-прежнему много писал детей, одетых в русские народные костюмы: время на его картинах словно остановилось. Чужие ландшафты вызывали в его памяти родные просторы. Он признавался: «Латвия вообще очень живописна, и в особенности Латгалия. Природа ее очень мне напоминает северную часть Смоленской губернии, где я родился и провел свое детство». Работал и в окрестностях Псково-Печерского монастыря, тогда находившегося на территории Эстонии. В эмиграции были созданы такие вещи, как «Гости учителя» (1928), «Мартовское солнце» (1929), «Деревенские мальчики» (1936), «Дети на озере в Латгалии» (1939). Критик Петр Пильский отмечал: «Наблюдательность, быстрое и вдумчивое умение схватить ускользающие черты лица, разгадать человека, определить его личность, выбрать краски, сделать прозрачное прозрачным, оживить мертвый материал, заставить говорить и одушевить неодушевленные предметы — эта трудная задача художника и портретиста давно была разрешена Богдановым-Бельским так, как это может сделать только большой мастер, как это бывает дано только опытному и проницательному психологу».

За границей произошли перемены в семейной жизни: художник расстался с гражданской женой Натальей Топоровой и познакомился с Антониной Эрхардт, прибалтийской немкой. Их венчание в Христорождественском соборе в Риге состоялось спустя 10 лет, после развода Эрхардт с первым мужем.

В конце Второй мировой пожилой живописец тяжело заболел. В 1945-м в Берлине перенес сложную операцию и скончался во время авиационной атаки: медперсонал не смог как следует ухаживать за пациентом. Мастера похоронили на Русском кладбище Берлин-Тегель. Картины Богданова-Бельского, а также альбомы с репродукциями, рассказывающие о России, разошлись по всей Европе — чтобы однажды быть оцененными и на родине.

Иллюстрация на анонсе: «На озере»