Смех по графику

Аминадав Каневский некогда прославился как автор острых политических шаржей. Являясь учеником Дмитрия Моора и близким приятелем легендарных Кукрыниксов, он создавал в послереволюционные годы и в период Великой Отечественной выразительные плакаты, публиковал собственные карикатуры в «Крокодиле». Все это сформировало образ идеологически правильного художника. Но интересовало его не только злободневное, сиюминутное.

Большой мастер иллюстрации, прежде всего детской, особую известность Каневский приобрел благодаря придуманному им диковинному зверю Мурзилке. Его рисунки украшали сочинения Сергея Михалкова, Агнии Барто, Николая Носова, Самуила Маршака. В марте со дня рождения выдающегося графика исполняется 120 лет.

Каневский появился на свет в Елисаветграде. Интерес к изобразительному искусству обнаружил рано. В автобиографических заметках много позже рассказывал: «Первую тягу к краске испытал в семилетнем возрасте. В цирульне, в ожидании стрижки, я стал разглядывать развешанные по стенам картины. Одна из них привлекла мое воображение. До сих пор помню: свежей зеленой масляной краской там были изображены деревья, камыши и вода. На воде плавали белые птицы. Это было первое чудо мастерства, которое я увидел. От картины шел волнующий запах масляной краски. Запах так и врезался в мою память. Я думаю, что именно здесь я получил первую зарядку... Подошла моя очередь, и цирульник остриг меня под первый номер.

Мир тогда для меня был населен фантастическими существами. Такими существами были и трубы, взобравшиеся на крыши, и лошади, и могущественный повелитель гусей — гусак».

В 1909 году семья переехала в Екатеринослав. «Лет до десяти ходил в школу. Лет до двенадцати — лицо без определенной профессии». Причина, помешавшая получить образование, банальна — скромные доходы Каневского-старшего, их явно не хватало на шестерых детей. Аминадав стал помощником фотографа, таскал за ним громоздкую камеру. Затем трудился на мельнице и наконец устроился подсобным рабочим на завод «Штамп». В январе 1917-го попал на фронт как солдат-пехотинец, но уже летом вернулся домой.

В 1918-м бросил все и отправился в Киев, чтобы «поступить в Академию вольнослушателем... Конечно, принят не был — не было никакой подготовки». Однако не сдался, обратил на себя внимание одного из профессоров, а тот, сказав, что из него все-таки «может выйти художник, посадил к себе в мастерскую». Его заставили копировать церковную посуду, барельефы, ковры, натурщиков рекомендовали зарисовывать «согласно образцам западно-европейских народов IX века». Аминадава тяготила сосредоточенность на прошлом: «Попытки рисовать проще, как может рисовать человек нашего столетия, пресекались и высмеивались. На третьей неделе... начал скучать и томиться». Молодой человек сменил наставника, но и у того надолго не задержался, чувствовал: жизнь подкидывает более захватывающие сюжеты. Вскоре опять оказался на фронте, уже как красноармеец. О давней мечте не забывал, постоянно делал зарисовки в блокнотах. Его способности так впечатлили командование, что в 1921 году Каневского отправили учиться в недавно образованный ВХУТЕМАС.

«Когда я вошел в здание, меня сразу обдало запахом масляной краски, тем самым волнующим запахом... Запах живописи. Теперь — не отступлю», — так он впоследствии описывал первые, положительные впечатления. Попав в экспериментальный, по-настоящему передовой вуз, вскоре, однако, снова ощутил себя чужим: «Царствовали в то время на Мясницкой футуризм, кубизм, супрематизм, конструктивизм, оберсупрематизм, унтерформализм, изм, изм, изм... и пал я духом. Население этой слободы было чрезвычайно воинственным».

Скитание по мастерским, от одного преподавателя к другому, Каневский вспоминал с горькой иронией, в числе его наставников оказался тогда Михаил Шемякин, в недавнем прошлом импрессионист: «Здесь уже рисуют деревянные пирамиды и цилиндры. Живописью здесь не занимаются — сомнительное занятие. Люди гнут свои натруженные спины над линейным рисунком, и некоторым удается сделать правильный треугольник или квадрат. Приходит учитель. Мы окружаем его и слушаем. Он, закрыв глаза, заводит рассказ о том, что его тетушка замечательно, изумительно, прекрасно играет на скрипке. Он советует нам также хорошо рисовать в будущем. Мы молча поглаживаем свои седеющие бороды и выражаем согласие. Он уходит. И мы принимаемся рисовать врукопашную».

Скепсис в отношении методов преподавания выражал в карикатурах, печатавшихся в сатирическом «Арап-отделе» студгазеты. Одновременно с ним там публиковались будущие Кукрыниксы: Михаил Куприянов, Порфирий Крылов и Николай Соколов.

Остается только гадать, к чему могли привести затянувшиеся мытарства... Вскоре ему удалось найти единомышленников. В 1924-м окончил рабфак, начал печатать рисунки в журнале «Безбожник у станка», познакомился с Дмитрием Моором, ставшим для него авторитетом в творческих делах. Тогда же поступил на основное отделение ВХУТЕМАСа, а через год — на графический факультет этого вуза. Деканом был Владимир Фаворский, автор блестящих гравюр и иллюстраций. Каневский поначалу не понимал «ни его работ, ни его терминов». Затем наступило прозрение: «Если раньше его гравюра не вызывала никакого интереса, то теперь смотрю на каждую, и все мало. Все больше и больше открываются недра материала; глубже явления. Удивляюсь, до каких высот может дойти мастер. После каждой встречи с ним уходишь, чувствуя, что подрос».

Ювелирная линия Фаворского оказала на Аминадава сильное влияние. В те годы Каневский использовал разные материалы: чернила, акварель, уголь, сангину. Создавал портреты однокурсников, в том числе Георгия Нисского. Кроме того, вступил в Ассоциацию художников революционной России, отвергавшую формальные эксперименты, приветствовавшую реалистическое искусство. Именно из АХРРа впоследствии вышли многие авторы-соцреалисты, и Аминадав Моисеевич, видимо, уже тогда ощущал с ними внутреннее родство.

В 1930-м он окончил ВХУТЕМАС (к тому времени реорганизованный во ВХУТЕИН), представив на суд комиссии диплом-автолитографию на тему «Долой пьянство» — пионеры хоронят водку». Вскоре вместе с друзьями создал бригаду плакатистов при АХРРе, просуществовавшую около четырех лет. Как отмечает Марк Иоффе, автор очерка о Каневском, «в отличие от ленинградской мастерской Изогиза, где плакаты выпускались без подписи художника, каждый из участников московской бригады выступал в печати индивидуально».

Не прекращалась работа в журналах. В 1933-м в «Пионере» появилось странное существо, словно сошедшее со страниц средневекового бестиария: с длинным клювом, заячьими ушами и медвежьими лапами. Фигурка необычного животного, получившего имя Тут-Итам, возникала на полях странных, смешных или занимательных текстов. По свидетельствам Иоффе, диковинное творение Каневского пришлось читателям по душе: «И когда они долго не встречали своего любимца ни на обложке, ни в тексте, ни на полях журнала, редакция начинала получать письма: «Куда девался Тут-Итам? Где он? Не случилось ли с ним что-нибудь?» Этот персонаж стал предтечей Мурзилки, придуманного в 1937 году. Желтый зверь, одновременно напоминавший собаку и медведя, оказался куда популярнее Тут-Итама и до сих пор остается любимцем детей.

Критики порой обвиняли мастера в излишней карикатурности, тяге к гиперболизации, нежелании работать тонко, намеками. Иоффе сравнивал художника с давними соратниками: «Кукрыниксы, например, виртуозно владеют мастерством портретного шаржа и часто прибегают к нему, особенно в работах на внешнеполитические темы. Каневский в сатирических рисунках к портретному шаржу обращается очень редко. И вообще в его карикатурах углубленная портретная и психологическая характеристика персонажей не играет такой важной роли, как в сатирических рисунках Кукрыниксов, где именно выражение лиц определяет подчас, какое впечатление карикатура производит на зрителя».

Но сила его произведений была в другом — они всегда получались самодостаточными. Тот же Иоффе подчеркивал: «Почти никогда ему не приходится вводить объяснительные надписи в самый рисунок, обычно и без того достаточно красноречивый».

Роман с иллюстрацией начался в 1930-м. Пять лет спустя оформление изданий стало основной деятельностью. Параллельно создавались станковые вещи, в том числе акварельные, которые широкой публике до сих пор почти неизвестны. А вот книжная графика, прежде всего детская, завоевала огромную популярность. Обращался художник и к серьезным авторам: его работами иллюстрировали сочинения Чехова, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Маяковского. Кто-то находил штрих грубоватым, другие говорили об излишней тяге к гротеску.

Он оживлял героев Агнии Барто, Корнея Чуковского, Николая Носова. Своеобразным прорывом стала серия иллюстраций к «Золотому ключику», созданная во время войны. Выполненные пером рисунки полны того особого юмора, который стал фирменным знаком Каневского. Для издания 1950 года мастер предложил новое оформление: в постоянном желании улучшать уже сделанное проявился его перфекционизм. Решив использовать акварельную расцветку, в итоге получил более «объемную» графику. Другие писатели также подвергались «переработке»: требовательный иллюстратор предложил свежие решения к «Девочке-ревушке» Барто и «Тараканищу» Чуковского.

Творчество Аминадава Каневского порой вызывало споры. Его вещи получались настолько шаржированными и острыми, что критики не могли прийти к единому мнению: каким художником его считать, «добрым» или «злым». Впрочем, для чуткого зрителя человеколюбие кажется очевидным. В качестве примера можно вспомнить иллюстрации к стихам Маршака о рассеянном с улицы Бассейной. Иоффе пишет: «Аминадав Моисеевич искал свой путь, такое образное решение, которое раскрывало бы гуманистическую направленность книжки. Он пришел к выводу, что дело не во внешнем облике героя — молодой ли он или старый, урод ли или нет, — а в том, как к нему относятся окружающие, когда он из-за своей рассеянности попадает в беду. И когда Каневский нашел этот ключ, его рисунки стали наглядным рассказом не только о смешных неприятностях рассеянного, но и о том, как люди сочувствуют ему и из этих неприятностей выручают. Так в иллюстрациях развивается тема писателя. У Маршака, например, сказано: «Вместо шапки на ходу он надел сковороду», а у Каневского на рисунке вслед за стремительно сбегающим по лестнице рассеянным (на голове — сковорода) сверху, из дверей квартиры, женщина и девочка заботливо протягивают шапку-ушанку и шляпу. Так и на каждом рисунке — помимо самого чудака-рассеянного присутствуют и действуют очень симпатичные люди».

Вот это умение — не только заострить неприглядные стороны действительности, но в придачу изобразить нечто трогательное, милое, славное  — обеспечивало успех его работам у последующих поколений.

Фото на анонсе: Юрий Иванов/РИА Новости