Пейзаж после битвы

Произведения этого выдающегося отечественного художника многие считают апологией боевого духа. Однако самая известная его картина «Апофеоз войны» (1871) снабжена важной припиской: «Посвящается всем великим завоевателям, прошедшим, настоящим и будущим». Memento mori, адресованное честолюбивым полководцам, свидетельствует о неоднозначной позиции автора. Бесстрашно сражавшийся на фронте (более того, погибший в Русско-японскую кампанию во время взрыва броненосца «Петропавловск»), он тем не менее был ярым противником насилия. Недаром Василия Верещагина, 175-летие со дня рождения которого отмечается в эти дни, выдвигали на Нобелевскую премию мира.

Гуманистические взгляды живописца, а также его прямота и искренность не раз порождали сложные ситуации. Критик Владимир Стасов, много лет общавшийся с ним, не без горечи замечал: «Г-да императоры (вот уже 3-й счетом) не желают знать Васютку, — тотчас и публика и газеты туда же, за ними вслед!» Действительно, известного баталиста упрекали в недостаточном патриотизме: ему приходилось смягчать названия работ, а некоторые произведения и вовсе убирать с глаз долой.

Скандалы преследовали Верещагина не только в России, но и за рубежом. Скажем, «Подавление индийского восстания англичанами» (1884), полотно, на котором изображена жестокая казнь (людей привязывали к дулам пушек, а затем давали залп), было принято в Лондоне прохладно. Большинство изданий предпочло проигнорировать неудобный сюжет. Один из критиков заметил: картина позорит стену, на которой висит. Впрочем, зрители обожали художника, показы его произведений всегда сопровождал ажиотаж. Например, экспозицию в Петербурге в 1880-м за сорок дней посетили 200 тысяч человек, а год спустя венский 26-дневный смотр — более ста тысяч. Брат живописца Александр вспоминал: «Сквозь выломанные окна просовывались головы людей, палки, зонтики, слышались крики, мольбы, шум, брань. Вообще творилось что-то невозможное».

Секрет популярности заключался не только в прекрасной изобразительной технике. Верещагин, как правило, запечатлевал события, виденные собственными глазами: «Не хотели люди понять того, что моя обязанность, будучи только нравственною, не менее, однако, сильна, чем их. Что выполнить цель, которою я задался, — дать обществу картины настоящей, неподдельной войны нельзя, глядя на сражение в бинокль из прекрасного далека, а нужно самому все прочувствовать и проделать — участвовать в атаках, штурмах, походах, поражениях, испытать голод, холод, болезни, раны... нужно не бояться жертвовать своею кровью... Иначе картины мои будут «не то»...»

Военный репортер, вестник трагических, ярких и страшных событий, он выполнял функцию, которую десятилетия спустя взяли на себя вездесущие фотокоры. Русский баталист исколесил Старый и Новый Свет, посетил Японию, Индию, Сирию, Палестину, Филиппинские острова, США и Кубу. Отличие же состоит в том, что Василий Верещагин, человек XIX века, столбовой дворянин, получивший военное воспитание, не раз брал в руки оружие: «Я и сам убивал людей, самозащита, я был принужден к этому».

По свидетельствам современников, мастер отличался особым бесстрашием. Впервые участвовал в бою в 1868 году во время осады Самарканда, куда приехал как художник по приглашению Туркестанского генерал-губернатора Константина Кауфмана: «Я взял ружье от первого убитого около меня солдата, наполнил карманы патронами от убитых же и 8 дней оборонял крепость вместе со всеми военными товарищами и... не по какому-либо особенному геройству, а просто потому, что гарнизон наш был уж очень малочислен, так что даже все выздоравливающие из госпиталя, еще малосильные, были выведены на службу для увеличения числа штыков — тут здоровому человеку оставаться праздным грешно, немыслимо».

За доблесть Василий Васильевич — единственный из отечественных живописцев — был награжден орденом Святого Георгия IV степени. Увиденное в Туркестане легло в основу многих картин. Он вспоминал об одном солдате, раненном около сердца, но успевшем перед смертью пробежать по площади с криком: «Ой, братцы, убили, ой, убили! Ой, смерть моя пришла!» Это событие запечатлено в работе «Смертельно раненный» (1873).

В стремлении выразить реальность как можно точнее Верещагин порой отходил от принципов гуманизма, по крайней мере, в их нынешнем понимании. В мемуарах он описывает случай, возмутивший общественность. Во время Русско-турецкой войны художник, находившийся на передовой, предложил генералу Александру Струкову казнить пленных албанцев (изрядных, надо отметить, душегубов) на виселице. Тот отказался, попеняв: «Что это вы, Василий Васильевич, сделались таким кровожадным?» Баталист вспоминал: «Тогда я признался, что еще не видел повешения и очень интересуюсь этою процедурою».

Он не боялся неприглядных сторон войны. В Туркестанскую серию вошел не только «Апофеоз войны», но и картина «Нападают врасплох» (1871) с изображением жестоких боев. На другой работе («Торжествуют», 1872) пораженные зрители увидели головы русских солдат, водруженные на шесты. А на полотне «Забытый» (1872) — павшего воина, над которым кружатся вороны. Последнее творение, по легенде, не понравилось государю, и вспыльчивый автор его уничтожил, сохранилась лишь литография.

В цикл, посвященный балканской кампании, вошла пронзительная вещь «Шипка-Шейново. Скобелев под Шипкой» (1878): усеянное трупами снежное поле; колонна русских войск — мелкие фигурки  на заднем плане. Такова цена победы, о которой публика нередко забывает. В серии о войне 1812 года художник, по мнению некоторых ревнителей, слишком много времени уделил изображению французских солдат. В цикл 1887–1895 годов вошли и работы «Не замай! Дай подойти», «С оружием в руках — расстрелять!» и «В штыки! Ура! Ура!», объединенные в своеобразный сюжет «Старый партизан». Герой полотен — обычный деревенский мужик, взявшийся защищать родную землю. Прототипом послужил Семен Архипович, староста одной из деревень Смоленской губернии. А среди индийских работ обнаруживается произведение, напоминающее мотив «Забытого». Только на этот раз в центре внимания убитый англичанин. Картина демонстрировалась на выставках в начале XX века под философским названием «Сегодня, завтра, как вчера... везде, под всеми формами».

Василий Верещагин признавался в письме Павлу Третьякову: «Передо мною как перед художником война, и ее я бью, сколько у меня есть сил; сильны ли, действительны ли мои удары — это другой вопрос, вопрос моего таланта, но я бью с размаха и без пощады». В другой раз говорил еще жестче: «Меня обвиняли в том, что я изображаю исключительно ужасную, возбуждающую отвращение сторону войны, — только то, что скрыто за кулисами, — и никогда не изображал прекрасного и величественного, которое также имеется на войне... Но дело-то вот в чем: если целый лист писчей бумаги представляет собою только гнусность и ужас войны, то лишь самый крошечный уголочек его придется на триумфы, победные знамена, блестящие мундиры и героизм».

Иван Тургенев как-то заметил: «Верещагин не думает поэтизировать русскую армию, рассказывать о ее славе, а стремится показать все стороны войны: патетическую, уродливую, ужасную, равно как и другие, в особенности же психологическую сторону, предмет его постоянного внимания».

Василий Васильевич был непростым человеком. Стасов, с которым они то ссорились, то мирились, подчеркивал: «Какая большая, какая крупная, какая необыкновенная, совершенно выходящая из всех рам натура». При этом живописец высоко ценил свое искусство и имел на то основания: именно на его выставке австро-венгерский император Франц Иосиф I произнес: «Прекрасно, но и ужасно! Сколько бедствий приносит война!»

Подобно лирическому герою Киплинга Василий Верещагин «шел сквозь преисподнюю», чтобы показать вещи, которые своими глазами лучше никогда не видеть. Однажды в разговоре с прерафаэлитом Эдвардом Бёрн-Джонсом сказал: «Вы возьмете себе небо, а я землю или лучше — ад».