Младший брат

«Вкрадчивый осенний аромат» столетиями волновал и поныне волнует поэтов, писателей, рисовальщиков всех уровней. Одним из тех, кто чрезвычайно тонко ощущал «пышное природы увяданье», был Аполлинарий Васнецов, младший брат творца наших хрестоматийных «витязей».  Этот живописец всю жизнь оставался в тени гениального родича. Между тем Аполлинаша, как называл его Александр Бенуа, обладал невероятно мощным даром. Однако 160-летие со дня его рождения в нынешнем году отмечалось весьма скромно: фамилия «Васнецов» все так же ассоциируется с другим сыном сельского священника, оказавшим, кстати сказать, на брата огромное влияние.

Судьба обоих мастеров сложилась непросто. Они рано осиротели. Аполлинарию было всего тринадцать, когда умер отец. Еще раньше ушла из жизни матушка. Мальчик готовился пойти по стопам родителя, учился в Вятском духовном училище. При этом мечтал о судьбе художника, даже создавал некие изображения на стенах родного дома. Будущий живописец вспоминал: «Когда у меня отняли мел, я прибег к куску мыла, находя, что и оно может отчасти передавать рисунок».

Виктор, переехавший в Санкт-Петербург, посетил Вятку в 1872-м, внимательно и строго отнесся к штудиям Аполлинария. А затем вызвал его в столицу, где тот провел три года. Васнецов-младший рассказывал: «По приезде в Петербург я сразу же попал с братом в мастерскую Репина, когда он писал знаменитую свою картину «Бурлаки», в мастерскую Антокольского, лепившего статую Петра Великого для Кронштадтского порта. Заряд был довольно сильный для того, чтобы ошеломить такого юнца, как я, приехавшего из глуши Вятской губернии».

Аполлинарий Михайлович на всю жизнь сохранил свежесть восприятия, а вместе с тем некоторую провинциальную наивность. Бенуа отмечал: «Что-то девичье-чистое светилось в его несколько удивленном взоре, а его довольно пухленькие «ланиты» (слово это как-то особенно сюда подходит) рдели таким румянцем, какого вообще не найдешь у взрослых людей и у городских жителей... Прелестен был и его «сибирский» говор, еще более дававший впечатление чего-то истинно русского, нежели говор москвичей». Робкий молодой человек не сумел тогда преодолеть бюрократические «препоны и рогатины» и, отказавшись от идеи поступить в Академию художеств, вернулся в Вятку. В ту пору он заболел модной идеей хождения в народ. В 1877-м сдал экзамены на звание учителя и переехал в село Быстрица, где целый год трудился в местной школе. Но затем вновь перебрался к брату, на этот раз в Белокаменную: «Очутившись в Москве в 1878 году, после деревенской жизни, я был поражен видом Москвы, конечно, главным образом Кремлем. Жил неподалеку от него на Остоженке, и любимыми прогулками после работы было кружение около Кремля: я любовался его башнями, стенами и соборами».

Начались «абрамцевские бдения»: вместе с Виктором Михайловичем он не раз посещал гостеприимную усадьбу Саввы Мамонтова, участвовал в деятельности творческого кружка. Написал декорацию «Слобода Берендеевка» к спектаклю «Снегурочка». Но главное — как губка, впитывал идеи. Именно в этом райском для художников уголке расцвело национально-романтическое направление русского модерна. Интерес к родной стране и ее истории, поэтизация прошлого — все это нашло отражение в картинах обоих Васнецовых. 

И если старший больше увлекался жанровыми полотнами, то младшего особенно притягивал пейзаж. Работы Аполлинария, прежде всего ранние, поражают сумрачным колоритом; он постепенно открывал для себя силу красок. Полотна дышат спокойствием, им свойствен крупный масштаб, чисто российский размах. Таковы изображения Урала и Сибири. Живописец еще в годы пребывания в Петербурге увлекся геологией и впоследствии не раз подходил к собственному ремеслу с ученой четкостью: тщательно фиксировал горы и леса, увиденные в путешествиях. На карте страны мастер карандашом отмечал посещенные места — всего около ста пунктов, в том числе в Крыму и на Кавказе. 

Ему отменно удавались приглушенные «осенние» полотна, где много охры, кирпичных и землистых красок, где царствуют тишина и простор. Крайне любопытна такая его «самоидентификация»: «Я все-таки южанином в природе не буду и не изменю милому тихому северу, располагающему своими пейзажами на размышление, на грустные думы и глубоко меланхолические ощущения. Верен своей возлюбленной до гроба».

Одна из самых знаменитых картин — «Кама» (1895). Широкая река олицетворяет силу природы, ее воды текут неспешно, величественно. Изображая торжество естественного порядка, Васнецов, кажется, совсем забыл о человеке. Впрочем, приглядевшись, замечаешь: рыжий осенний лес частично вырублен, около неказистого домика дымится костер. Художник использовал сдержанные краски, передавая эпичность природы, ее древний и вечно живущий дух. Искусствовед Лидия Беспалова, написавшая о нем монографию, отмечала, что полотно ассоциируется со строками из стихотворения «Север» Николая Заболоцкого: «Едва течет в глубинах рек прекрасных / От наших взоров скрытая вода; / Где самый воздух, острый и блестящий, / Дает нам счастье жизни настоящей...»

Эта картина стала декларацией особого подхода к изображению природы. Аполлинарий Михайлович как бы отмежевался от творцов лирических пейзажей — например, Федора Васильева или Исаака Левитана. Он тяготел к тем авторам, которые исповедовали монументально-эпическое направление — Ивану Шишкину и Архипу Куинджи. Впрочем, в редких случаях все же обращался к лирике. Грустью пронизан опустевший дом с пожелтевшим садом («Покинутая усадьба», 1901): деревянная постройка с покосившейся дверью предстает аллегорией конца жизни, увядания. Или взять работу «Осень» (1910-е), где преобладает меланхолия: пустынная аллея, засыпанные сухими листьями скамьи, очертания дома за черными ветвями...

В ином ключе выполнена «Осенняя ветка» (1910-е). На заднем плане нарисован мужик, рубящий лес, от зрителя он наполовину скрыт золотой листвой, что подчеркивает второстепенность безымянного персонажа. Автор, смеясь, признавался, что он не горел желанием изображать людей из-за отсутствия необходимого мастерства. Однако истинная причина, скорее всего, крылась в другом: для него главным было величие русской природы — сдержанной, спокойной, прекрасной в своих незамысловатых осенних одеждах. Аполлинарий Михайлович без конца стремился к идеалу, признавался: «Картины мои поглощают меня всего, хотя разочарование в них отнимает еще больше времени».

Осенняя тема торжествовала на полотнах, созданных во второй половине его земного существования. В ту пору Васнецова занимало воссоздание облика древней Москвы. О времени года нередко можно догадаться лишь по косвенным признакам: скажем, в произведении «Улица в Китай-городе. Начало XVII века» (1900) — по преобладанию охристой гаммы. Он мечтал наполнить картины ароматом старины, максимально точно — как требовал его исследовательский ум — изобразить родную, аутентичную архитектуру северной, суровой, богатой лесными пространствами страны. Этим работам, что неудивительно, тоже присущ эпический масштаб. А московские улочки изображены так, что быстро убеждаешься: перед тобой подлинные свидетели глобальных, всемирно значимых исторических событий.