Демоном поверженный

160 лет назад, 17 марта, родился Михаил Врубель. Знавшие его творчество люди разделились некогда на два лагеря. Первые обвиняли художника в дилетантизме (и это ученика блестящего Павла Чистякова, вырастившего не одно поколение мастеров). Вторые, напротив, не сомневались в его гениальности. 

Михаил Александрович легкомысленно относился к собственным произведениям: забывал, уничтожал, отдавал за бесценок. И в результате оставил после себя не так много картин, как нам хотелось бы. Однако и их достаточно, чтобы убедиться: искусство Врубеля — явление, шагнувшее далеко за пределы сопутствовавшей ему эпохи модерна.

Жизненый путь будущего мастера начался далеко от столиц — в Омске, где отец служил старшим штабным адъютантом Отдельного Сибирского корпуса. Маленький Миша рано осиротел: в 1859 году от чахотки умерла мать. Спустя четыре года Врубель-старший женился снова. В семье, кочевавшей по местам службы ее главы, поощряли рано открывшиеся артистические способности ребенка, даже пригласили учителя из саратовской гимназии давать частные уроки.

Поначалу он выбрал не художественную стезю. Еще в школьные годы Михаил отличался прекрасной памятью, интересом к истории, латыни. Окончив Ришельевскую гимназию в Одессе с золотой медалью, поступил в Петербургский университет на юридический факультет. А в 24 года, по выпуске и отбытии краткой воинской повинности, совершил неожиданный кульбит: стал вольнослушателем Академии художеств.

В 1886-м познакомился, а затем крепко подружился с Константином Коровиным, оставившим впоследствии трогательные воспоминания. Как и многие, тот отмечал особую деликатность своего друга, который — пока не началась болезнь — был воспитанным, скромным и даже стеснительным. Его щепетильность и аккуратность перекликались с любовью к красоте, изяществу: Михаил Александрович считался настоящим денди. Один из второстепенных художников того времени, Лев Ковальский, охарактеризовал Врубеля, приехавшего в Киев для реставрации фресок в Кирилловской церкви, как «молодого венецианца с картины Тинторетто или Тициана»: «Невысокого роста, очень пропорционального сложения, одет... вот это-то в то время и могло меня более всего поразить... весь в черный бархатный костюм, в чулках, коротких панталонах и штиблетах. Так в Киеве никто не одевался, и это-то и произвело на меня должное впечатление».

Коровину запомнился другой любопытный эпизод: «Как-то летом у Врубеля, который жил со мною в мастерской на Долгоруковской улице, не было денег. Он взял у меня 25 рублей и уехал. Приехав вскоре обратно, он взял большой таз и ведро воды, и в воду вылил из пузырька духи, из красивого флакончика от Коти. Разделся и встал в таз, поливая себя из ведра. Потом затопил железную печь в мастерской и положил туда четыре яйца и ел их с хлебом печеные. За флакон духов он заплатил 20 рублей...  — А чудно,  говорю я ему. — Что же это ты, Миша...
Он не понял. Словно это так необходимо. Раз он продал дивный рисунок из «Каменного гостя» — Дон Жуан за 3 рубля. Так просто кому-то. И купил себе белые лайковые перчатки. Надев их раз, бросил, сказав: «Как вульгарно»...»

Эстетство сопровождало Врубеля во всем: женившийся на певице Частной оперы Надежде Забеле, он придумывал ей невообразимые костюмы, выступал сценографом, писал портреты, в том числе «Царевну-Лебедь» (1900). Элегантно и со вкусом обставлял съемное жилье: например, искал белую колясочку для будущего ребенка. У него бывали хорошие заработки: выполнение частных заказов — декораций, панно, майолик. Но деньги утекали сквозь пальцы. Коровин вспоминал: «Я никогда не видал более бескорыстного человека. Когда он за панно, написанные Морозову, получил 5000 рублей, то он дал обед в гостинице «Париж», где жил. На этот обед он позвал всех там живущих. Когда я пришел поздно из театра, то увидел столы, покрытые бутылками вин, шампанского, массу народа, среди гостей — цыганки, гитаристы, оркестр, какие-то военные, актеры, и Миша Врубель угощал всех, как метрдотель он носил завернутое в салфетку шампанское и наливал всем.  — Как я счастлив, — сказал он мне. — Я испытываю чувство богатого человека. Посмотри, как хорошо все настроены и как рады.
Все пять тысяч ушли, и еще не хватило. И Врубель работал усиленно два месяца, чтобы покрыть долг».

В художественном сообществе его творчество долго не встречало понимания. Чего стоит скандал на Нижегородской ярмарке в 1896 году, когда панно «Принцесса Греза» и «Микула Селянинович» были со скандалом отвергнуты комиссией. Художник часто переписывал уже готовые картины, и это вызывало ужас у заказчиков, считавших, что он только портит произведения. Например, очень расстроился Валерий Брюсов, чей портрет Врубель создал уже в клинике для умалишенных: он стер тряпкой фон, пытался нарисовать новый, но был уже очень плох и картину забросил. Илья Остроухов, известный коллекционер, один из руководителей Третьяковской галереи, долго не решался купить работу «Демон поверженный» (1902): Михаил Александрович добавил на холст бронзовые порошки, те быстро темнели, и нужно было как-то уговорить уже заболевшего, неуравновешенного мастера положить слой обычной краски.

Многие косо смотрели на его увлечение инфернальной темой, которая, впрочем, пользовалась популярностью среди деятелей Серебряного века. Живописец особенно любил Лермонтова: именно с иллюстраций к поэме последнего началась всем известная «дьяволиада». Тогда же был создан «Демон сидящий» (1890), а двенадцать лет спустя — «Демон поверженный», после чего их автор стал по-настоящему терять рассудок. Катализатором душевной болезни послужила жизненная трагедия. Долгожданный сын Саввочка родился с заячьей губой, что изрядно подкосило мастера. А через три года, во время путешествия в Киев, малыш заболел и умер. Финал жизни Врубеля чрезвычайно печален: бесконечные лечебницы, попытки вернуться к работе, слепота. И лишь тонкий серебряный голос жены, певшей для него, служил немощному художнику утешением.

Его биография сегодня воспринимается как отдельное произведение искусства: один из «проклятых поэтов», он погрузился в ницшеанские пучины безумия со всей славянской серьезностью. Этот рафинированный, с европейской внешностью человек, знавший восемь языков и признававшийся, что неизгладимый след в его душе оставила яркая венецианская живопись, чувствовал себя абсолютно русским: «Я не люблю одного, — говорил он про Запад, — там презирают бедность. Это несправедливо, и неверно, и нехорошо. А в России есть доброта и нет меркантильной скупости». Подобные слова подходят и самому Врубелю, сумевшему, по словам Блока, сложить слово «вечность».