Мороз и солнце

Зима — неотъемлемо-самобытная часть русской жизни. Все-таки основная часть территории России расположена там, где полгода кружит метель и очень трудно выжить без интенсивного отопления. Неудивительно, что снежно-ледяная вертикаль пронзает все сферы национального культурного пространства — от популярнейшего фольклора (взять хотя бы персонаж народных сказок Снегурочку) до отдельных, сугубо эстетских слоев изобразительного искусства.

Справедливости ради заметим, что западные европейцы тоже пытались осмыслить феномен зимы — хотя климат в районах, близких к Атлантике, значительно мягче, нежели у нас. Можно вспомнить чудаковатого итальянца Джузеппе Арчимбольдо — того самого, который писал портреты, «составленные» из цветов, фруктов и овощей. Живший в XVI веке предтеча современных сюрреалистов создал цикл картин, объединенных темой времен года. Одно из аллегорических полотен называется «Зима» (1563). На нем изображено лицо человека из сучьев и коряг. Художник пребывал во власти мифологического мировосприятия, отождествляя завершение годового цикла с закатом жизни, старостью. Вскоре после смерти Арчимбольдо оказался забыт и лишь в XX веке вновь был открыт искусствоведами.

Более известный пример обращения к зимней тематике — творчество Питера Брейгеля Старшего (c прозвищем Мужицкий). Нидерландский художник, демонстрировавший неказистых простолюдинов, нередко передавал на холсте холодное время года. Впечатленные обилием снега и льда на его картинах, исследователи полагают, что в те времена в Европе царил «малый ледниковый период», несколько веков особо суровых зим. Хотя, наверное, следовало бы сделать поправку на воображение мэтра. Скажем, хрестоматийная работа «Охотники на снегу. Зима» (1565) содержит сплошь жанровые сценки: на переднем плане плетутся, поджав хвосты, замерзшие собаки, слева возятся у костра обыватели, на дальнем плане катается на коньках и играет в игру, похожую на керлинг, веселая толпа. Однако, приглядевшись, замечаешь детали совсем не голландской действительности: огромные горы, скорее напоминающие Альпы, строгий замок в немецком стиле — они могли «прописаться» здесь лишь с попустительства фантазии Брейгеля.

В иных случаях живописец переносил внутрь родного антуража библейские сюжеты: избиение младенцев, перепись в Вифлееме, поклонение волхвов. Некоторой пикантности добавлял лежащий на улицах фламандской деревушки снег — вероятно, тем самым Брейгель подчеркивал вневременность историй, свершившихся много столетий назад и актуальных по сей день. Его картины глубоко иносказательны. Например, «Зимний пейзаж с конькобежцами и ловушкой для птиц» (1565): справа, на сугробах, щебечут птицы, не подозревающие, что их жизнь в опасности, слева скользят по замерзшей реке люди, и их судьба кажется ничуть не более счастливой. Кто знает, что ждет впереди, ведь жизнь так переменчива, — словно хочет сказать художник.

Последователи Брейгеля, копировавшие его работы, в том числе и «Конькобежцев», подобных обобщающих высот не достигли. Ни у глухонемого от рождения Хендрика Аверкампа с его пасторальными картинками зимних игр, ни у Арта ван дер Нер, прославившегося ночными пейзажами, нет столь мощного притчевого подтекста. Впоследствии европейская живопись к теме зимы обращалась крайне редко. Впрочем, даже у голландцев снег и лед выступали в качестве второстепенных деталей, любопытных штрихов. 

По-настоящему эпический (а также проникновенно-камерный, лирический) облик зима обрела в творчестве наших художников.

Так сложилось не сразу — лишь когда российские мастера начали писать родные, а не итальянские пейзажи, перестали считать русские березки и поля чем-то заурядно-неинтересным. У одного из первооткрывателей ценности отечественного пейзажа Алексея Саврасова местные виды, в том числе и зимние, приобретают самостоятельное значение, становятся главными героями картин. Люди еще появляются на его полотнах — как, например, на написанном в 1873 году «Зимнем пейзаже», где изображен мужичок, ведущий под уздцы лошадку, впряженную в сани. И в то же время куда больше внимания уделено покрытым инеем деревьям, морозному небу, яркому солнечному свету — привычной, но всегда милой русскому сердцу красоте.

После картин Саврасова художники словно прозрели, бросились писать родные заснеженные просторы. Кто-то создавал спокойные, созерцательные произведения. Скажем, Иван Шишкин чрезвычайно искусно показал покрытый снегом лес («Зима», 1890). Другие — вроде баталиста Василия Верещагина — тяготели к жанровым картинам, но русской зиме отводили не подчиненную, а едва ли не первую роль. Это касается прежде всего цикла, посвященного войне 1812 года. Как известно, сильные морозы совместно с доблестными защитниками Отечества сломили упорство надменных, самодовольных французов. Наша природа наглядно показала: с Россией воевать, мягко говоря, бесполезно. На картинах Верещагина зима — суровая и жестокая, засыпающая снежной картечью продрогшее иноземное войско («Ночной привал великой армии», 1896–1897). В другом эпизоде — холодная, безжалостная равнина, усеянная трупами врагов («На большой дороге. Отступление, бегство...», 1887–1895).

Можно привести множество иных примеров. Как не вспомнить мастера исторической живописи Василия Сурикова, у которого зима связана с играми и весельем, понятными прежде всего русским («Взятие снежного городка», 1891). А также — более поздних художников, вроде Константина Юона и Бориса Кустодиева, изображавших зиму яркую, пряничную, лишенную пафоса и в то же время обаятельную, духовно и душевно близкую. 

Не прервалась эта традиция и в советские времена. Николай Крымов писал самодостаточные величественные пейзажи («Зимний вечер», 1919). Игорь Грабарь показывал зрителям неистовство красок («Роскошный иней», 1941). Некоторые мастера, следуя Саврасову, не стеснялись изображать обыденность, достигая при этом настоящей поэтичности (Исаак Бродский, «Зима», 1922). 

Однако центральным мотивом, который встречается у самых разных художников (Константина Крыжицкого, Льва Лагорио, Федота Сычкова и других), стал холодный солнечный день. Вспоминаются знакомые с детства строчки Пушкина: «Мороз и солнце; день чудесный!». 

Можно мысленно заглянуть в этом плане и в историческую дальнюю даль — в колыбель европейской цивилизации, античность. Туда, где родился миф о Гиперборее, благодатной земле, населенной любимцами богов. В описаниях, дошедших до наших дней, есть две важные детали. Во-первых, по легенде это сугубо северная страна, хотя никто специально и не указывает на ровные, бескрайние заснеженные пространства. Во-вторых, о чем упоминает древнеримский ученый Плиний Старший, она залита солнцем. Гиперборейцам покровительствует Аполлон, прилетающий на колеснице, запряженной лебедями. Кристальная ясность, чистота, слепящий свет, героическое — вот тот ряд коннотаций, который вызывает легенда об этой стране постоянного благоденствия, прекрасного, вечного «теперь».

Наши художники, писавшие сдержанные северные пейзажи, вряд ли глубоко задумывались о вдохновенных чудачествах древних греков. Лед, огромные, искрящиеся равнины, колющий щеки мороз... Как бы там ни было, Россия — не для слабаков. Это край особых условий. Тут нельзя нежиться, расслабляться. Что общего с Гипербореей? Слепящая зимняя реальность для нашей страны — относительно комфортная обыденность, в отличие от Европы, где внезапные заморозки и редкие снегопады вызывают жуткие коллапсы. 

Наше неизменное «теперь» (которое не имеет конца, но имеет начало) суть имманентный атрибут русской жизни. А белый — не просто цвет, но весь спектр, свет в чистом виде. То есть полнота бытия и смыслов, каковой, возможно, позавидовали бы даже жители таинственной прародины европейцев.