Под высокую руку

В июне 1648-го предводитель запорожских казаков Богдан Хмельницкий отправил царю Алексею Михайловичу из Черкасс письмо, в котором торжественно заверял: «Желали ли бы мы себе самодержца государя такого в своей земле, как ваша царская велеможность православный христианский царь...» Исторический момент 370-летней давности можно считать отправной точкой в деле собирания исконно русских территорий с проживавшим там единым, по сути, народом. И хотя процесс после этого длился годы, главное было сделано — «механизм интеграции» основные участники событий запустили.

Фигура Богдана Хмельницкого давно уже стала предметом политических споров. Патриотическая традиция всегда славила его как героя воссоединения Украины с Россией. Украинские националисты считают гетмана предателем, отдавшим страну «москалям». Правда же в том, что, ведя речь о воссоединении, следует учитывать простой объективный факт: в XVII веке слово «украина» не имело ни политического, ни этнографического значения, употреблялось в сугубо географическом смысле и было тождественно существительному «окраина». В документах того времени упоминаются «польская украина», «сибирская украина», «московские украины», «ханские украины». Впрочем, современные киевские историки, ничтоже сумняшеся, определяют их как земли, заселенные «украинцами», которых, по правде говоря, в то время также не существовало. Жители Поднепровья, Прикарпатья, Белоруссии сами себя именовали русскими, теперешняя Львовщина в Речи Посполитой официально обозначалась как Русское воеводство, а православие — как русская вера.

Напомним, Древняя Русь, разделенная в период феодального распада, с востока была покорена ордынцами, а с запада в значительной части захвачена Литвой. Властители из династии Ягеллонов претендовали на титул Великих князей литовских и русских, в XV столетии граница их владений лежала сразу за Калугой и Можайском. Население по ту и другую стороны рубежа — белорусы, киевляне, черниговцы и другие — позиционировало себя не как разные народы, а как части одного-единственного. Особенно это сказалось при Иване III: например, когда в Литве начались гонения на православие, московский государь вступился, и к нему добровольно стали переходить города и целые княжества.

То же самое было при Василии III, Иване Грозном. Жители Полоцка встречали русских как своих, а от поляков и литовцев отбивались заедино с царскими ратниками. В 1556-м гетман днепровских казаков Дмитрий Вишневецкий попросился на службу к нашему царю, и Иван Грозный принял его «со всем козацтвом». Первая Запорожская Сечь, основанная на острове Хортица, защищала Россию. Правда, в 1563-м Вишневецкий перебежал обратно к польскому королю. Но большинство казаков сохранили верность Москве. Известно, что в противостоянии с турками и крымским ханом царь «грамоты днепровским казакам писал не по однажды, ходите, деи, вы под улусы крымские», присылал им также жалованье и боеприпасы. А казаки подтверждали: готовы «государю крепко служити».

В 1569 году Ватикан и польские магнаты сумели осуществить свой давний план по созданию Речи Посполитой. При этом православные области из состава относительно терпимой к разным верам Литвы перешли под власть католической Польши. Враги Руси старались расколоть и казаков, привлекали их за деньги воевать с единоверцами, поделили на тех, кто официально числился на королевской службе (реестр), и остальных, которых объявляли «не настоящими», силились разогнать. Многие таким порядкам не подчинились, и возникло независимое Низовое войско. Оно-то и стало объединением «классических» запорожцев.

Симпатии простых крестьян к России тоже погасить не удавалось. В 1582-м иезуит Антонио Поссевино докладывал папе Григорию XIII: на Львовщине, в Подолии, на Волыни, в Литве «многие жители упорно держатся греческой веры, хотя имеют господ католиков», и во время войны молятся за московского государя, желают ему победы. Дабы покончить с этим, принялись внедрять унию, что вызвало массовое сопротивление, ожесточенные бунты. Духовных связей с Россией казаки не теряли.

Глава Священной Римской империи Рудольф II, вознамерившись воевать с турками, попросил у польского короля Сигизмунда 8–9 тысяч казаков. Он согласился, но когда немецкий посол приехал в Сечь с королевским приказом и польскими уполномоченными, кошевой атаман Богдан Макошинский выслушал его и развел руками. Объяснил, что запорожцы служат не Сигизмунду, а русскому царю. Если будет приказ из Москвы — тогда пожалуйте. Посланнику пришлось ехать в Россию, и только после того, как он вернулся с эмиссаром от государя, сечевики согласились выступить.

И все-таки недругам удалось вбить клин между Малороссией и Московской державой. Помогла в этом Смута. Запорожцев зазвали поддержать Лжедмитрия, якобы сына их прежнего покровителя Ивана Грозного, потом стали вербовать и на службу королю, за плату. Поляки набирали отряды «охочекомонных» — добровольцев из тех, кто соблазнится пограбить. Обработали популярного гетмана Петра Сагайдачного. Тот наивно верил, что права казаков и православного населения можно обеспечить в рамках Речи Посполитой. Ему наобещали отменить унию, предоставить областям с русской верой автономию. Он участвовал в походе на Москву, пожег немало городов.

Поляки, разумеется, обманули. Едва закончилась война, обо всех посулах благополучно забыли. В 1620 году уже сам гетман отправил посольство в Москву, просил царя Михаила Федоровича принять Войско Запорожское на службу — «как было при отцах наших». Вскоре Сагайдачный умер, а в Малороссии тем временем нарастал гнет — и социальный, и национальный, и религиозный. Польша кичилась своими «свободами», но те существовали только для панов, а простые люди попадали в рабство. Поборы с крестьян были самыми высокими в Европе. Магнат распоряжался не только имуществом, но и жизнями «хлопов», мог безнаказанно убить любого — право суда оставалось за хозяином. Ему же принадлежала и любая недвижимость на его земле, в том числе церковная. Пан закрывал храмы, передавал униатам.

В 1622-м епископ Перемышльский Исайя Копинский просил дозволения перебраться в Россию вместе с монахами его епархии. В 1624-м в Москву прибыло посольство от Киевского митрополита. Тема переговоров обозначена в протоколах: «О принятии Малороссии и запорожских казаков в покровительство». Но это означало войну, а Россия еще не пришла в себя после Смуты. Послам отвечали: «Ныне царскому величеству того дела всчати нельзя». Дальше покатились восстания. В 1625-м — под предводительством Жмайлы, в 1630-м — Тараса Федоровича, в 1635-м — Сулимы, в 1637-м — Павлюка, в 1638-м — Острянина. Поднимались казаки, обрастали массой крестьян.

Каждый раз повстанцы посылали гонцов в Белокаменную, просили о помощи, о переходе в подданство к царю. Но на эти обращения в Москве даже не успевали реагировать. Методика подавления таких выступлений у поляков была отработана. От мятежников отрывали реестровых казаков, манили тех наградами, соблазняли на измену, выдачу предводителей. На запорожцев бросали панцирную конницу, немецкую пехоту, нестойкое крестьянское ополчение разгоняли и истребляли. Последние вспышки восстаний усмиряли с неимоверной жестокостью. Руководивший этими акциями магнат Станислав Конецпольский приказывал: «Вы должны карать их жен и детей, и дома их уничтожать, ибо лучше, чтобы на тех местах росла крапива, нежели размножались изменники его королевской милости и Речи Посполитой». За поляками оставались мертвые села, леса виселиц и кольев с телами казненных. Множество людей бежало в Россию. Их принимали, давали пособия, селили на территориях нынешних Харьковской и Сумской областей. Эти места принадлежали царю, а не польскому королю, и их стали называть Слободской украиной (беженцы освобождались от податей, их сообщества приобретали статус «слобод»).

Малороссию так затерроризировали, что она молчала десять лет. Но победители сделали совсем не те выводы, какие следовало бы. Гнет не ослабевал, а нарастал. В результате целое десятилетие копился порох народного гнева. О том, во что это вылилось, красноречиво свидетельствует пример Богдана Хмельницкого. Видный военный войсковой писарь, один из любимцев самого короля, он тем не менее был простым казаком и в системе Речи Посполитой оказался совершенно бесправным. Подстароста Даниэль Чаплинский, имея сильных покровителей, смог запросто захватить у него наследственный хутор, любимую женщину и запороть насмерть сына. Искать правду в судах, в сенате, сейме было бесполезно. Обращаться к королю — тоже: при польских «свободах» тот был марионеткой магнатов.

Когда же Хмельницкий стал активно выражать недовольство такой системой, этого вполне хватило, чтобы его схватить и приговорить к смерти. Благо охранники ему сочувствовали, позволили бежать в Запорожье — хотя Сечи уже не было, ее занял польский гарнизон. Хмельницкий сумел собрать горстку казаков, и полыхнуло. Теперь уже и реестровые присоединились к вольным. Предводитель выказал недюжинные таланты в организации повстанческой войны, стал рассылать «загоны», отряды опытных казаков, обучавших военному делу крестьян. Проявил себя и дальновидным политиком. Сразу после первых побед над карателями в Корсуни прошла рада (совет), постановившая проситься в подданство России. И, наконец, 8 июня (ст. ст.) 1648 года в Черкассах гетман написал письмо царю.

Да, восстание можно объяснить стечением обстоятельств. Но атмосфера на ту пору была такая, что взрыв вызвал бы любой детонатор. А вот обращение Хмельницкого к Алексею Михайловичу случайным вовсе не являлось. Тяга к воссоединению с Москвой была закономерной, сохранялась столетиями. Вождь стал лишь выразителем общенародных чаяний. Стоит обратить внимание: Россия инициативы не проявляла, агитации не вела и за приобретениями не гналась. Царь тогда отнесся к обращению очень осторожно. Ведь принятие восставшего края было равносильно вступлению в войну. А православный самодержец искренне верил, что отвечает перед Богом за каждого из своих воинов, крестьян, посадских.

Братьев-единоверцев он в беде не бросил, помогал им оружием, порохом, продовольствием, деньгами, направил к Хмельницкому донских казаков, разрешил отправиться к нему добровольцам. От столкновения с Польшей воздерживался до последнего. Русские оказывали на нее дипломатическое давление, требуя оставить в покое повстанцев и заключить с ними приемлемый мир. Устраивались демонстрации, когда наша армия разворачивалась у границ, пугая и отвлекая врагов, срывая их наступления на Хмельницкого. Поляки же воспринимали царское миролюбие как трусость, успокаивали себя: Россия воевать не осмелится.

В 1653 году в Бресте внеочередной сейм принял постановление о фактическом геноциде. Рассуждали: если Малороссия представляет собой угрозу вечных бунтов, то надо просто вырезать ее поголовно. Русские дипломаты доносили: «А на сейме ж приговорили и в конституции напечатали, что казаков как мочно всех снести». И это решение шляхта начала выполнять...

Тогда-то царь и объявил мобилизацию. В октябре 1653-го в Москве открылся Земский Собор. Делегаты от разных городов и сословий высказались единогласно: «Против польского короля войну весть», и «чтоб великий государь... изволил того гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское з городами и з землями принять под свою государеву высокую руку».

К границам двинулись царские войска, к запорожскому гетману — полномочное посольство. Затем, как мы знаем, состоялась Переяславская Рада, куда собрались представители от большинства городов Малороссии, казачьих полков, и 8 (18) января 1654 года она приняла единодушное решение: «Чтоб есми во веки всем едино быть».

Учебники истории почему-то заканчивают тему «воссоединения Украины и России» именно Переяславской Радой. А на самом деле она ничего не завершила. Правительство Алексея Михайловича отнюдь не случайно так долго взвешивало каждый шаг — чтобы спасти и освободить братьев, России пришлось воевать 27 лет: с Речью Посполитой, Крымским ханством, вмешавшимися Швецией и Турцией. Да если бы только с ними! Еще и с изменниками Выговским, Брюховецким, Дорошенко, еще одним Хмельницким, Юрием, — теми, кто выбирал западные «свободы» и личные богатства, продавая собственную страну то полякам, то туркам, кто наносил удары в спину, сводил на нет плоды блестящих русских побед. Именно из-за них освобождение Правобережья Днепра и Белоруссии было отсрочено на 140 лет. И именно их современная Украина чествует в качестве «национальных героев» — в отличие от Богдана Хмельницкого, проложившего единственно верный путь к возрождению и возвышению своего народа.