Не только сладкая женщина

В заветный список наших любимых актрис послевоенного периода она, несомненно, входит. Врожденное умение тонко чувствовать, остро реагировать и демонстрировать эти свойства-реакции зрителю развилось у нее в театре, а кино дало ей шанс показать собственную психологическую незаурядность на материале «презренного» повседневного быта. И это был мощный культурный прорыв, ради которого артистка проделала работу поистине гигантского масштаба. 28 августа со дня рождения Натальи Гундаревой исполняется 70 лет.

Про ее невероятное трудолюбие рассказывают все без исключения коллеги, наблюдавшие за Натальей Георгиевной с близкого расстояния. «Я непременно должна работать, у меня не получается так, чтобы я не работала», — признавалась она, еще полная сил и планов, в 1997-м в телеэфире, всего за четыре года до злосчастного инсульта. А первый вопрос, которым Гундарева задалась, едва пришла в себя после удара, звучал как приглушенный вопль ужаса: «Когда я смогу снова играть?!»

В лихие 90-е, она, прима Театра имени Маяковского на протяжении вот уже двух десятков лет, с неизменной готовностью соглашается подменять выбывших на время исполнителей практически в любых ролях: отечественное кино, где прежде Наталья Гундарева была, пожалуй, самой востребованной нашей актрисой, дышит на ладан, а у нее энергии по-прежнему хоть отбавляй.

«Расскажите забавное из Вашей творческой биографии, припомните какую-нибудь хохму, розыгрыш!» — подкатывает, пользуясь случаем, очередной, охочий до пустопорожних сенсаций, репортер. «Вы думаете, мы, артисты, только и делаем, что веселимся? — возмущается актриса. — По большей части мы, понимаете ли, работаем». При этом — налицо безоговорочное выполнение стандартных постановочных обязательств, отсутствие звездной капризности и даже малейшего намека на благоприобретенный социальный статус.

Друживший с актрисой драматург Виктор Мережко утверждает: «Она была абсолютно подвластна руке режиссера. Лидерство оставалось за режиссером. Она была счастлива, что Господь Бог вывел ее на вот эту актерскую дорогу». Афористичен актер Сергей Чонишвили: «Для нее профессия была необходимость. Жестокая необходимость».

Гундарева — сверхпрофессиональна. Превратила собственную судьбу с непременными драматическими обстоятельствами в этакий прииск для добычи драгоценного эмоционального опыта. «Когда очень хочется плакать, я говорю себе: Наталья Георгиевна, у вас завтра спектакль, так вот всё — на площадочку! Когда случаются какие-то катаклизмы в моей жизни, я тоже думаю о том, что мне эти испытания посылаются, чтобы я и это знала», — призналась актриса. Дескать, раз уж выбрала актерскую долю — не фальшивь, сверяйся с реальностью, а главное, не ной, обращай проблему в ее полную противоположность — в работе пригодится.

Между тем многие материалы, посвященные ушедшей от нас в 2005-м артистке, оказались сфокусированы на нюансах личной жизни. Зачем-то, наперекор методичным уверениям Натальи Георгиевны, рассказчики обоих полов и разных возрастов всплескивали руками, деланно сокрушались: и с мужчинами-то ей не везло, и отсутствие детей чудовищно тяготило. Откуда взялась подобная не то осведомленность, не то «прозорливость»?

Кажется, сама актриса пришла бы в ужас, если бы узнала, какой шлейф за ней — несгибаемой, волевой, целеустремленной — тянулся по воле непрошеных доброхотов еще при жизни. «Никогда не приходила на площадку в дурном настроении!» — удивлялись коллеги. А вот это вполне может означать, что травмы с проблемами, которые ей приписывали и приписывают по сей день, на горизонте ее восприятия выглядели далеко не самыми существенными. Давно ставший стереотипным посмертный плач «по несчастной Наталье» следовало бы сменить на куда более подходящий мотив, а лучше — на гимн в честь великолепной Натальи Георгиевны.

Она родилась в Москве, прожила здесь всю жизнь, но в кино, особенно на первых порах, частенько играла типичных обитательниц советской одноэтажной провинции. И всегда строила образ простушки так, что, идя навстречу рядовому зрителю и соответствуя ему внешне, давала персонажу огромные психологические возможности. Тем самым как бы сигналила зрительницам, а заодно их мужьям, детям, сослуживцам: скромная социальная роль не должна ограничивать присущие вам душевную широту, духовное наполнение, самооценку. Первая роль, принесшая исполнительнице всесоюзную известность, сразу же превратившая ее в звезду, в этом смысле особенно показательна. В «Сладкой женщине» (1976) выведена Анна Доброхотова, склонная мастерски приспосабливаться к любой ситуации. Эту деревенскую девчонку, некогда пристроившуюся в городе на кондитерскую фабрику, принято было костерить почем зря, объявлять эгоистичной потребительницей, не усвоившей вдобавок ценные жизненные уроки. Однако Гундарева расширяет исходный образ до размеров глобальных: не утаивая некоторой ограниченности, обрекающей героиню на примитивный гедонизм, актриса, похоже, полностью ее оправдывает. И попутно актуализирует параллельный сюжет: общий манифест второстепенных персонажей сводится к тому, чтобы отучить от безусловного любования жизнью, но Анна сопротивляется, не сдается. Злой Тихон уйму сил тратит на то, чтобы обратить ее в новую веру, приохотив к «страданию»: «Ты, Нюр, какая-то уж больно довольная». Вот именно — довольная. В финале оскорбленная и брошенная женщина плачет, но это, конечно, ненадолго. И даже если останется совсем одна, то свою «патологическую» радость, собственный, глубоко выстраданный житейский принцип ни за какие блага не продаст и не предаст.

В «Сладкой женщине» словно дается мистический намек на будущую ханжескую возню доброхотов, ратующих за то, чтобы в памяти потомков Гундарева оставалась вечно страдающей, тайно упивающейся этим тягостным чувством дамой. Хотя одной лишь актерской работы по реабилитации Анны достаточно, чтобы убедиться: манера «томиться и страдать» была Наталье Георгиевне совершенно чужда. Находить радость в житейских мелочах — будь то селедка, конфеты, элементарные бытовые удобства, сдержанная похвала начальницы с официальной трибуны или даже агрессивное внимание запавшего на ее формы случайного грузчика — не причуда настроения, а проверенное кредо.

Ее однокурсник по Щукинскому училищу Константин Райкин, составивший с Гундаревой блестящий лирико-комический дуэт в «Труффальдино...», отмечал: «От нее веяло огромной уверенностью в себе». Это врожденное? Не факт. В эпоху, когда девочка, а потом девушка взрослела, через целомудренно-робкую рекламу, журналы мод и черно-белые телевизионные вбросы утверждался стандарт красоты, который не сулил Наташе ничего хорошего. Со смехом, явно замешанным на былых эмоциях, она впоследствии рассказывала, как насмехался школьный учитель физкультуры: «Гундарева, отойди-ка от брусьев, ты их сломаешь!» Комментировала и свои девичьи комплексы — понимала, что таких в «актрисы не берут». Между тем актерство подступало и соблазняло со всех сторон.

На Таганке, где она ребенком училась грамоте, было несколько домов, заселенных артистами. Их дети занимались в той же школе, поэтому походы в столичные «очаги культуры» были для девочки делом обыкновенным, даже обязательным. Наташа занималась в Театре юных москвичей при Дворце пионеров на Ленинских горах. Из-за полноты она в основном играла взрослых. Исполнительницу выделяли не только за фактуру, но и за стихийный профессионализм. Оказавшийся в зале видный театральный критик прямо во время спектакля громко прокомментировал, пораженный качеством ее игры: «Да это же готовая актриса!»

Ушедший из семьи отец и безгранично любившая Наташу мать были инженерами. Девушке, по идее, тоже предстояло окончить инженерно-строительный институт и постепенно растратить свой бешеный темперамент в общении с чертежной доской. Однако в нужный момент возник на жизненном пути друг детства Виктор Павлов (с ним Гундарева познакомилась в том самом Дворце пионеров). Он-то и потребовал не предавать дар свыше, предложил забыть о кульмане и ватмане, не обращать внимания на свою роскошную, но как будто не вполне уместную на сцене-экране телесность и отправиться поступать в «Щуку». Наталья отважилась и прошла по конкурсу. В стандартной анкете набиравшего курс Юрия Катина-Ярцева навсегда остались пометки: «Гундарева: толстая, искренность есть, обаяние есть». А дальше зачеркнут исходный вариант одного из эпитетов: вместо «высокоодаренная» вписано «исключительно одаренная».

Уже на втором курсе она удостоилась особой оценки. Ректор и знаток театральных традиций Борис Захава, посмотревший отчетный спектакль с участием Гундаревой, обескураженно повторил вывод критика из Наташиного прошлого: «Ее больше нечему учить!»

По окончании института за нее боролись лучшие московские театры, а Гундарева, к удивлению многих, выбрала «Маяковку». Режиссер Андрей Гончаров слыл резким и жестким. «Он сумасшедший!» — примерно такими словами пытались сбить Гундареву с намеченной цели. Она же, будучи девушкой умной и в то же время непреклонной, отвечала коротко и внятно: «Люблю сумасшедших!» В Театре имени Маяковского уже через несколько лет Наталья станет примой, на которой будет держаться репертуар. Ее начнут боготворить как зрители, так и рафинированные критики.

«Как преданно, беззаветно она служила этому месту — театру», — восклицал спустя годы ее партнер по сцене Игорь Костолевский. Кинокарьера Натальи Георгиевны успешна, но парадоксальна: в фильмографии есть, пожалуй, лишь один безупречный шедевр — «Осенний марафон» (1979), а еще пара десятков картин очень хороших или просто достойных, мастерски сработанных. Независимо от качества драматургии и особенностей режиссуры Гундарева везде равна себе: мощная, притягательная, «народная» и при этом рафинированная, аристократичная. Ее актерская техника филигранна, проникновение в образ и понимание авторского замысла безупречны.

Дуся из «Осени» (1974), Катя из «Вас ожидает гражданка Никанорова» (1978), Надежда Круглова из «Однажды двадцать лет спустя» (1980), Альдонса-Дульсинея из «Дульсинеи Тобосской» (1980), Вера Голубева из «Одиноким предоставляется общежитие» (1983), Татьяна Павловна из «Подростка» (1983), императрица Елизавета из «Виват, гардемарины!» (1991), княгиня Шадурская из «Петербургских тайн» (1994) — в нашем национальном культурном коде прописались-отразились навсегда.

Специфическая внешность сначала ей казалась препятствием для самореализации — типажные принципы в кино незыблемы. Ее приглашали на соответствующие внешним параметрам роли, а она умудрялась выходить за установленные пределы, являя, помимо канонической русской стати с основательностью, поразительно утонченный психологизм.