Георгиевские ленты
25.04.2018
Имя этого артиста значится в титрах множества кинофильмов — рядом с указаниями на хороших и даже гениальных исполнителей, с которыми он убедительно, на равных, взаимодействовал. При этом его путь абсолютно уникален. Не типичны для данной среды и присущие ему мотивация, система ценностей, картина мира. Единственная (что тоже редкость для представителей богемы) жена Татьяна Ухарова сообщает: «Еще со школьных времен он готовил новое театральное движение. После встречи с Василием Макаровичем Шукшиным появилась другая формулировка — «новое культурное движение», которое должно было охватывать кино, литературу, школу кино и театра».
То есть изначально Георгий Бурков был одним из тех прекраснодушных русских мальчиков, которым, по словам классика, непременно нужен весь мир. 31 мая со дня рождения удивительного и неповторимого артиста исполнится 85 лет.
Он появился на свет в рабоче-крестьянской семье, на восточной, российской, «окраине» континентальной Европы. Дядя по матери Виктор Гоголев — всего на четыре года старше, в детстве и юности Жора с ним дружил — окончив физкультурный техникум, подается в Москву, где выучивается на артиста. Таким образом, проблема главного выбора для молодого Буркова окончательно отпадает. И по велению сердца, и по примеру родственника он раз за разом едет из Перми в столичные театральные школы. Однако его не берут.
Вообще, туда не принимают подавляющее большинство абитуриентов: перспективы заманчивые, конкурс гигантский. Многие смиряются и меняют вектор движения, ибо шансов понравиться приемной комиссии каждый новый прожитый год отнюдь не прибавляет. Георгий не проходит снова и снова и в результате поступает на юрфак Пермского университета. Но уже после третьего курса принимает решение бросить учебу и непременно податься в артисты. К этому подталкивают и занятия в местной театральной студии. Сей судьбоносный момент он впоследствии объяснит так: «Без отца, который понял меня, поверил мне и, если хотите, содержал меня... я бы ничего не добился. Он был спонсором моего дерзкого и рискованного замысла».
«Спонсор», Иван Григорьевич, прошел путь от чернорабочего до главного механика знаменитой пермской «Мотовилихи» и, по всему видать, хорошо зарабатывал. А значит, мог оказывать значительную материальную поддержку беспокойному отпрыску. Выдающийся актер Георгий Бурков, получается, в широчайшем смысле продукт народной самодеятельности: и сам по себе, еще школьником, проникся идеей артистического служения; и совместно с дядей — намечал в дальнейшем посвятить жизнь искусству; и с помощью прогрессивно мыслящего отца — получил возможность «бороться и искать, найти и не сдаваться». У него не было актерского образования. Главных ролей в особо значимых кинокартинах ему не предлагали. Но он тем не менее вошел в пантеон деятелей русской культуры второй половины XX столетия.
Карьеру начинал в драматическом театре городка Березники. Здесь в условиях дефицита актеров-мужчин Бурков быстро проходит путь от исполнителя единственной реплики наподобие «кушать подано» до ведущего актера труппы. Набравшись опыта и получив некоторое признание, настойчивый самоучка возвращается в Пермь и завоевывает право считаться премьером областного драмтеатра. Конечно, в провинции те же страсти, амбиции, та же иерархическая лестница, что и в модных столичных сферах. В период весьма непростой адаптации он оставляет на страницах дневника следующую запись: «Опять впереди три-четыре месяца тупой тоски. Наберись терпения, Жора. И юмора».
Наконец и пермская сцена покорена. Артист часто играет, много читает, внутри себя ведет неустанную работу. Думал ли Бурков, что региональная известность — его потолок? Устраивало ли подобное положение вещей? Все-таки для любого актера важна перспектива, интересны новые вызовы. Провинциальные подмостки, при всем к ним уважении, не самая лучшая база для экспериментов, зато они пригодны для того, чтобы поддерживать и культивировать некий усредненный стандарт.
Далее случается форменное чудо, происходит резкий поворот в судьбе. Столичный театровед с изумлением обнаруживает в Предуралье актера редкой индивидуальности и, кажется, неограниченной глубины, рассказывает о нем главному режиссеру Московского драматического театра им. К.С. Станиславского Борису Львову-Анохину. Тот во время гастролей в Перми отсматривает спектакли с Бурковым и делает ему сильное предложение — переехать в Москву и влиться в его труппу. Георгий Иванович появляется в столице в конце 1964-го. Ему идет 32-й год, и его жизнь начинается заново. Показательны дневниковые откровения: «Я изворотлив, и моя цель — продержаться... Чувствую себя млекопитающим среди ихтиозавров». Он меняет ударение в собственной фамилии — с первого слога на второй. Без постоянного жилья, верных друзей, любящих родственников и достаточного количества денег начинает этап, обещающий стать совершенно не похожим на предыдущий.
Ему остается жить четверть века с небольшим. Годы, которые прославят его на всю страну и многие десятилетия вперед, все же имеют своим фундаментом предшествующие стадии, то время, когда актер формировался как личность и начинался как художник. К новому месту самореализации, киноплощадке, он словно подтаскивает собственный психотип и общую для них с народом ментальность. Как и Шукшин, — с ним Георгий Иванович ненадолго, но крепко сдружился, — генерирует эмоциональный сгусток реальности как таковой. Многие «техничные» актеры любят изображать не свойственные им психические черты и типы характера. Бурков, похоже, не понимает и не желает понимать игры такого рода. Даром что ли он много лет набирался терпения вкупе с опытом, включавшим, как ни крути, обидную для взрослого мужчины зависимость от великодушного отца. Ждал, присматривался, дышал воздухом рутинной повседневности, выходит, единственно для того, чтобы отныне транслировать заповеданные знания, смыслы — непосредственно, напрямую.
Снимавший его в 1969 году в своей короткометражке «Предложение» Сергей Соловьев говорил об этом так: «В нем и Шукшине не было ничего актерского. Они ничего не играли, они как бы примеряли весь белый свет на себя». Знаменитый театральный драматург Михаил Рощин в свою очередь заметил: «Бурков все время наблюдал за собою». Сам же артист признавался: «Я никогда не играю людей исключительных, напротив, беру как бы человека из толпы и показываю, чем он интересен. Не люблю, когда герой или актер возвышается над зрителями». Очень точно высказался на сей счет Львов-Анохин: «Он удивительно передавал достоинство униженного, величие жалкого человека. Его мужественное сочувствие к слабому — это традиция русского театра, одна из лучших его традиций».
Наиболее эффектно и эффективно метод Буркова работает там, где простак, «человек из толпы» показан в режиме гротеска да еще и с обертонами юродства. Так, наверное, работал над своими персонажами великий автор «Записок из подполья», словно выворачивавший невзрачного человечка наизнанку, предъявляя космическую глубину его психологического нутра.
Эту особенность парадоксально использовал в картине «Подранки» (1976) Николай Губенко. Манифестацию неприятия Достоевского он вложил в уста уголовника-рецидивиста Сергея Погарцева, чью маленькую по метражу роль исполнил Бурков. Получилось нечто грандиозное: осужденный и тем самым как бы раскрытый, разгаданный подпольный человек нарочито юродствует, кривляется, юлит, пряча свою глубинную сущность и от собеседника, и даже от себя самого. Во всех своих откровенно комедийных ролях Георгий Иванович выходит за рамки веселого жанра, демонстрируя человеческую двойственность, противоречивость. Его персонажи исполнены как раз в духе творчества Достоевского: им свойственны — в качестве маркеров предельно тонкой натуры — непременные раздражительность, капризность, мнительность. Гениально сыгранный в «Печках-лавочках» (1972) вор — «весь на нервах», зачем-то исповедуется простоватому во всех отношениях случайному попутчику, обнаруживая за «невыносимой легкостью» воровского бытия типовую, в сущности, обывательскую встревоженность. Будто непрестанно боится, что его хрупкая, нежная душа — дзы-ын-нь — лопнет, подобно натянутой струне. Вот что на самом деле творит Бурков — снимает с повестки дня внешние, социально-психологические различия, находит и предъявляет изначальную, метафизическую общность людей. Всю свою сознательную жизнь он много читал, предпочитая встречу с хорошей книгой необязательному общению со случайными людьми, что свидетельствует не столько о компенсаторном усилии недоучившегося провинциала, сколько о высоком жизнестроительном порыве несуетного мудреца, занятого глубоким внутренним поиском.
Его, на первый взгляд непроработанная, речевая манера поразительным образом работает в пользу артиста: иллюзия «каши во рту» (ее, кстати говоря, полностью вычищают в театральных институтах) придает героям Буркова не просто качество достоверности «людей с улицы», но одновременно сигнализирует о том, что эти персонажи натуральное, внутренне присущее поднимают над привнесенным извне. Таков — пусть даже схематично прописанный — следователь Федор Федорович Федяев из рязановских «Стариков-разбойников» (1971). Исполнитель превращает пародийного сыщика в супермена. По сюжету в городке, где происходит действие картины, ничего экстремально опасного не случается, поэтому герою Юрия Никулина все никак не удается доказать собственную профпригодность. Однако Федяев вечно ходит израненный и забинтованный, комментируя свое физическое состояние коронной репликой «Ерунда, бандитская пуля». Этот «парадокс» воспринимаешь как должное только потому, что Бурков наделяет комического по замыслу следователя собственной, в хорошем смысле, одержимостью. Его эпизодический персонаж отсылает ко всем тем беззаветным мученикам идеи, которые ставили и ставят служение идеалу несопоставимо выше шкурных интересов.
Ослепительное мастерство Георгия Ивановича проявлялось еще и в умении выразить пластический, а тем более речевой жест так, что тот навсегда впечатывался в подкорку зрительской аудитории. Кроме «бандитской пули», это и заклинание Пети из «Зигзага удачи» (1968) «Зато потом будет, что вспомнить», и «Потому что я никогда не пьянею» из «Иронии судьбы...» (1975), и «Вы работники умственного труда, ну, и мы тоже» из «Служебного романа» (1977), и «Я за машину родину продал» из «Гаража» (1979)...
Он был фантастическим рассказчиком. «Я с больной диафрагмой с ним расставался», — вспоминал знающий толк в свободной русской речи, а равно в смеховой стихии Лев Дуров. Чтобы понять, насколько эта особенность натуры Буркова соизмерима с его экранными достижениями, достаточно посмотреть фрагменты, к счастью, сохранившихся бесед с товарищами по цеху или журналистами. Там он — акын, могучий сказитель, сразу и бесповоротно пленяющий зрителя «мелочишкой суффиксов и флексий», волшебными интонационными сдвигами, тонкой и умной работой с ритмом.
«Когда его не приняли в театральный, — рассказывает Татьяна Ухарова, — он не обиделся, не отчаялся, продолжал заниматься самообразованием». «Не обиделся, не отчаялся» — пожалуй, наилучшая характеристика личности в любой жизненной ситуации. Навсегда врезается в память реплика великолепно сыгранного рядового Копытовского из фильма Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину» (1975): «Мне жить остались самые пустяки, только до Дона. Я перед смертью должен высказаться». Полнота самовыражения на довольно скромном по драматургическим меркам материале вызывает изумление. Человек, в сущности, устной культуры, сказитель и фантазер из гущи народной, единолично заполнил в истории XX века артистическую нишу, истинное значение которой нам осмыслить, похоже, еще предстоит.
Фото на анонсе: Алексей Стужин/ТАСС