Мгновения Славы

Вот уже много десятилетий этот артист притягивает соотечественников не столько магнетической силой красоты, внутренней и внешней, — вкупе с несомненным, сполна реализованным на профессиональном поприще талантом, — сколько тем, что мы называем сродством душ, что связывает нас с ним крепчайшими эмоциональными и психологическими узами. Со дня рождения Вячеслава Тихонова 8 февраля исполняется 90 лет.

Проницательный парижский критик Андре Базен, разбираясь со спецификой кинозвезды, объяснял: бытование подобного человека в реальности со временем приобретает для зрителя большую ценность, нежели иллюзорное существование сыгранных им героев. Француз отметил, что образ и легенду такой актер носит в себе самом и разнообразие исполненных ролей никого не должно вводить в заблуждение, ибо «в постоянном обновлении приключений персонажа мы бессознательно ищем подтверждения глубокому и основополагающему единству его судьбы».

Довольно долгий срок как будто ничто не предвещало того, что Вячеслав Тихонов за рамками кинематографической образности станет интересен гигантской стране с богатейшей культурой, что, дистанцируясь от экранного небожителя, практически каждый гражданин Советского Союза будет ощущать нечто вроде «Штирлиц — как мы, Штирлиц — один из нас».

Тихонов родился в Павловском Посаде в семье механика ткацкой фабрики и детсадовской воспитательницы. Слава отучился в ремесленном училище на токаря, работал по специальности на оборонном заводе, вечерами бегал с приятелями в кино — на «Чапаева», «Александра Невского», персонально — на Михаила Жарова с Петром Алейниковым. Легко представить: прежде скромный, непритязательный подросток на глазах превращается в красавца-молодца и прочувствованно заявляет о твердом намерении быть как Бабочкин и Алейников. Откуда это? Соблазнился экранным волшебством?

Во всех воспоминаниях Вячеслава Васильевича о детстве и юности непременно отмечается противодействие, которое родители оказывали внезапному желанию сына пойти в артисты. Намерение юноши ближайшая родня встретила в штыки, предполагая, видимо, что быть инженером, агрономом, на худой конец технологом гораздо вернее, надежнее. Тихонов вспоминал: «Стон начался дома: «Да они там все пьют!» — такова закономерная реакция простых русских людей, которые в середине 40-х все еще не могут вообразить для себя и своих отпрысков иной участи, кроме той, что обязывает напряженно, в поту, с мозолями на ладонях, не разгибая спин, добывать хлеб насущный.

К моменту профессионального самоопределения Вячеслава больше четверти века идет в СССР активная, даже агрессивная трансляция идеи «Кто был никем, тот станет всем», исправно работают социальные лифты, но отец с матерью все равно чего-то боялись, не уважая и всячески блокируя эмоциональные порывы отпрыска, из добрых побуждений прививая ему стиль плебейской неуверенности в своих силах и возможностях.

И все-таки осознать эту коллизию — значит понять психический строй Тихонова ровно наполовину. В душе ученика токаря возгорелась мечта — стать принцем, и не суть важно, что она ему вроде как не по чину, а любящие и любимые родные люди настойчиво от нее отговаривают. Присмотритесь к перманентно сдержанной манере артиста: удаленность от собственных эмоций, бессознательная боязнь их культивировать — не последствие ли это «родовой травмы»? Парадоксально, но великий актер изначально не стремился покорить оригинальным артистизмом. В своей первой звездной картине «Дело было в Пенькове», едва требуется придать особую живость поведению, он «включает Петра Алейникова», которого внешне напоминал и от которого разительно отличался интуитивной склонностью к интеллигентному контролю над собой.

В «Оптимистической трагедии», играя морячка-анархиста — ему Вожак поручает возглавить коллективное насилие над женщиной-комиссаром, — свою знаменитую, в известном смысле коронную реплику «Давайте, товарищ, женимся» произносит настолько пресно, что последующая жесткая реакция комиссарши выглядит даже чрезмерной.

Природа щедро одарила его и внешней привлекательностью, и внутренним благородством. Но опекать, продвигать будущего корифея берутся лишь те, кто способен эти качества по достоинству оценить и обладает в своем кругу авторитетом. Первая в списке — родная бабушка, взявшаяся повлиять на родителей, убедить тех не ломать эмоционального юношу через колено, не чинить ему препятствий на пути в киноинститут. Второй — профессор ВГИКа Борис Бибиков. Тот, по легенде, увидел в коридорах рыдающего не зачисленного абитуриента, смилостивился, прослушал повторно и таки зачислил на свой курс. После успешного дебюта в «Молодой гвардии» (пусть и в эпизодической роли) следуют девять лет предельно скромного существования, едва ли не прозябания. По словам советского специалиста по физиогномике Веры Кузнецовой, «профессионализм типажных актеров сводится к умению демонстрировать на экране красоту, обаяние, внешнее своеобразие. Внешность превращается в главный фактор, определяющий экранную судьбу таких актеров. Она измеряется модой на лица. К сожалению, кино нередко обрекает на подобное внешностное существование и талантливых, ярких актеров, которым не удается освободиться от навязанного им типажного образа».

Даже постановщик фильма «Дело было в Пенькове», а впоследствии ближайший друг Вячеслава Васильевича Станислав Ростоцкий, впервые увидев его, будто бы воскликнул: «Слава, я сделаю из тебя Жерара Филипа!» То есть сопоставил с выдающимся французом по одним лишь внешним данным и подверстал к типажному направлению, определив вдобавок на заведомо неблагодарную роль «копии».

Тихонов невыносимо долго находился в плену ложных, слишком поверхностных ожиданий окружающей его среды, и, пожалуй, ничто не предвещало беспрецедентного триумфа.

В истории с ролью Андрея Болконского также все складывалось и обидно, и драматично. Экранизация «Войны и мира» — дело государственной важности. Сергею Бондарчуку предоставлены неограниченные возможности. Историческая эпопея уже в запуске, а лучшие, по мнению режиссера, кандидаты на роль князя по разным причинам отпали.

Вроде бы не ставится под сомнение то, что решающее слово при назначении Вячеслава Васильевича сказала влиятельная Екатерина Фурцева. Тогдашний министр культуры, она в критический момент настояла на его кандидатуре. А что — благородная внешность, стать, порода положительно наличествуют... Бондарчуку в Тихонове определенно чего-то не хватало, и он, мыслящий изнутри процесса, остался недоволен таким выбором, однако же в данной ситуации зависел от контролирующего грандиозный проект государства.

Что переживал в эти четыре года актер, представить себе и легко, и жутковато. В период эпохальных съемок у него нет того безупречного реноме, которое требовалось, чтобы уверенно, с полным на то правом воплощать ключевую фигуру Русского мира. Он отказывается от всех предложений, лихорадочно читает, непрестанно ищет, терзается, чувствуя неудовлетворенность, а то и явное недовольство постановщика. Да, красив и статен, да, ему отменно идет форма, но нечто (может, как раз негласное родовое предписание «мы плебеи») мешает свободно ощущать себя в шкуре аристократа.

Несколькими годами ранее в «Двух жизнях» он играл князя Нащекина. Но та картина была, скорее, социальной агиткой. Здесь же требовалось явить публике заветного героя самого Льва Толстого. Реакция критиков недвусмысленна: «Не Андрей, не Толстой, упрощение». А ведь и в самом деле получается: всего-навсего «типаж» (да еще и по подсказке высшего начальства) погрузился в глубь психологической бездны. Тихонов не в кризисе — в отчаянии. Замышляет покончить с актерской карьерой. С тоской переваривает все случившееся с ним за минувшие десятилетия. Возможно, мысленно соглашается с давнишним приговором не в меру заботливых родителей. Но тут случилось то, что в духовно-мистическом контексте понимают под смертью-воскрешением. Умирает специалист по типажным превращениям — рождается превосходный артист общенационального уровня.

В картине «Доживем до понедельника» перед нами предстает не только учитель Илья Семенович Мельников, но, если присмотреться, еще и будущий Штирлиц. Ростоцкий уговорил любимого исполнителя попробовать в последний раз, и Тихонов наконец находит подлинного себя. И свою родовую травму «несоответствия», и собственные рефлексии по поводу нехватки внутреннего объема передоверяет экранному герою — нашему современнику, интеллигенту, осуществляющему историческую связь времен. Причем срабатывает даже пресловутый типажный эффект «моды на лица». Но теперь как результат — не влечение простака-зрителя к сугубо внешней красоте, а внезапно возникшая тяга обустроившего быт и создавшего новый уклад горожанина к погружению в себя, к самоисследованию. В том же ряду оказывается потребность в молчании, которую незадолго до перерождения Тихонова выразительно сформулировал поэт: «Тишины хочу, тишины... Нервы, что ли, обожжены?» Актер идеально отвечает на поступивший заказ и становится тем самым заветным исполнителем, с которым начинают мыслить и чувствовать в унисон десятки миллионов.

В этом фильме, а потом еще в «Семнадцати мгновениях» Тихонов совершил, по сути, культурную революцию — показал человека, осознанно и безжалостно расстающегося с претензиями на фантазирование, юродствование, с внушенными комплексами относительно «недостаточно благородного» происхождения. Герой видит свою миссию не в поклонении химерам, а в служении тому, что реально наличествует: Родине, подрастающему поколению, еще не обремененному ложным сознанием, воинскому уставу, Ставке Верховного главнокомандования.

Трезво оценить расстановку сил, понять и принять самое себя во всем, включая имманентные риски катастрофических неудач, провалов — значит увеличить собственную силу и перед лицом врага, и в противодействии с кишащими в подсознании соблазнами.

В перестроечной и постсоветской действительности Вячеславу Васильевичу многое претило именно потому, что под видом духовного поиска и процесса всеобщей реабилитации зачастую протаскивались и проталкивались фата-морганы нечетко мыслящих социальных групп и субъектов. Его Мельников, процитировав Баратынского, выдыхает: «Как просто сказано. Как спокойно. И — навсегда», — это квинтэссенция тихоновского метода.

В «Семнадцати мгновениях» актер совершает мало активных действий (вроде убийства провокатора). Львиную долю экранного времени предъявляет свою прежнюю типажную выразительность, однако подкрепленную на сей раз очевидной для всех личностной состоятельностью. Он дерзнул положиться исключительно на себя и обязуется не обмануть доверия тех, кто от него зависит. Олицетворяет, таким образом, идеальное общественное устройство. Потому и возникла феноменальная, неотменимая всенародная любовь к задумчивому красавцу, облаченному во вражескую военную форму: за этим образом угадываются и трагическая история великой России, и миллионы представителей самых разных поколений. Он будто бы дает понять: все будет хорошо, враг будет разбит, победа будет за нами.

Вторая жена в свое время сильно ревновала Тихонова, даже обговаривала условия предстоявших ему любовных сцен. Неудивительно, ведь в 1967-м она выходила замуж за просто красивого мужчину и артиста средней руки, а он за несколько лет превратился в глубочайшего актера, любимца всей страны. Это глубина иного рода, нежели, допустим, у гениального Иннокентия Смоктуновского (постоянного соперника на актерских пробах, будь то образ Болконского или роль Штирлица), предъявлявшего прорву индивидуальной психики в комплекте с уникальным аппаратом по производству фантазий. Тихонов демонстрирует качества коллективного национального тела: терпеливое приятие сущего, стоицизм в мире притворства и стремительно меняющихся этических стандартов. Он всего-то молчит и курит у Ростоцкого или Лиозновой, а его внутреннее противостояние хаосу в этот момент удерживает мир от распада и гибели.

Психотип Тихонова — рыцарь. Или монах. Или рыцарствующий монах, чья невидимая окружающим работа убедительнее зубодробительных подвигов. «Вы просто ушли в себя и развели там пессимизм», — упрекает его героя явно рассчитывающая на мужскую благосклонность коллега («Доживем до понедельника»).

Не пессимизм, не меланхолия, а служение в духе «делай, что должно, и будь, что будет». Выбрал стезю — соответствуй, размечтался об идеале — тянись к нему.