Игра по-крупному

Сергею Филиппову очень подходит определение «крупный актер». Тут, разумеется, признание исходного таланта, замечательной творческой биографии и в то же время буквальная характеристика. Широкая кость, плотное сложение, длинные конечности, крупные черты лица — Филиппов самой природой был запрограммирован играть броско, мощно, выразительно. В кино ему чаще предлагали роли второго плана, а он в силу одних только незаурядных данных вываливался на передний, превращал каждый свой эпизод в центр притяжения. И тут же добавлял к «природе» актерскую технику, игроцкую страсть и парадоксально тонкую душевную ноту. Генератору мощи, гению экстраординарных психологических переходов, любимцу публики всех возрастов и поколений в июне — 105 лет.

Он родился в Саратове. Мать — портниха, отец — слесарь. Из школы исключили за плохое поведение, после чего Сергей попытался следовать по родительским стопам, перепробовав несколько рабочих профессий: все не то. Стройный и пластичный юноша, сориентированный на творческий поиск, закономерно попал в балетную студию, где сразу же добился больших успехов. 

Много позже вспоминал: «Шли мы как-то с другом мимо клуба. В окне увидели девчонок в коротеньких юбках. Ногами что-то выделывали, какие-то кренделя. Ноги понравились. И решил я, что это мое призвание — ноги. Мы заглянули в эту комнату. На двери была табличка «Хореографический кружок». Мы понятия не имели, что значит «хореографический», от слова «харя», что ли, но оказалось — нет. Тут занимались танцами. Поскольку мальчишек почти не было, преподавательница с удовольствием записала нас в кружок. Мой приятель скоро бросил занятия, а мне очень понравилось. Это была моя путевка в жизнь. Танец дал мне возможность покинуть отчий дом».

В 1929-м Филиппов отправляется из Саратова на учебу. Есть даже версия: он поступил-таки в лучшее хореографическое училище страны — ленинградское, и сама Агриппина Ваганова отчислила его оттуда за то, что молодой человек с ней регулярно спорил. Легенда красивая и престижная, впрочем, по другим сведениям, Сергей попросту опоздал к началу вступительных экзаменов и поэтому довольствовался Ленинградским эстрадно-цирковым техникумом. 

Так или иначе, он отучился, а затем выступал в мюзик-холле, где его заметил молодой, но уже знаменитый — после постановки «Гамлета» в театре имени Вахтангова — Николай Акимов. Филиппов идет к нему в Театр комедии и с неизменным успехом играет там на протяжении 30 лет. 

О его первом появлении на этом месте работы существует вполне правдоподобная байка. Якобы за спиной вновь прибывшего раздалось: «Неужели этот тип с лицом убийцы тоже актер?!» Но совсем скоро Сергей Николаевич превращается в звезду первой величины, и ленинградская публика начинает им всерьез увлекаться. 

В театре с громадным классическим репертуаром, где характерному артисту есть к чему приложить силы, был простор для самовыражения. С кино — сложнее: советская комедия делала первые шаги, и персонажи Филиппову доставались весьма однообразные.

Специфическая внешность провоцировала назначение на роли асоциальных элементов: белофинна («За Советскую Родину», 1937, первое появление на киноэкране), погромщика («Выборгская сторона»), лодыря и саботажника («Член правительства»), анархиста («Яков Свердлов»), фашистского ефрейтора Шпуке («Новые похождения Швейка»), палача («Кощей Бессмертный»), вороватого баяниста Брыкина («Здравствуй, Москва»).

В «Приключениях Корзинкиной» он играет претенциозного эстрадного чтеца, которому никак не удается закончить стихотворение Лермонтова «Умирающий гладиатор». Декламатор — представитель отмирающей на тот момент фрачно-сюртучной культуры. Хорошо одетый и тщательно причесанный Филиппов выглядит как безупречный аристократ, и одно это, по мнению авторов, довольно комично. Однако же сам по себе артист значителен и красив, а не смешон. Когда он, вынужденный изображать фрачного недотепу, на пустом месте и без качественно прописанных реплик кривляется, это не радует и не веселит. Во всяком случае — сегодняшнего зрителя. Но стоит ему всплеснуть руками, сделав грациозное амплитудное движение и лишь на мгновение акцентировав позу, как случается маленькое чудо: смотреть становится невероятно интересно.

Потом актер повторяет амплитудный всплеск еще и еще, всякий раз заставляя ожидать необычного пластического этюда и соответствующей гримасы. Здесь он уже намекает на свое фирменное изобретение. Сценарист предписывает ему суету: «Тише, товарищи, тише!» — успокаивает персонаж Филиппова разгоряченную парадом недоразумений публику. Но именно суета этому артисту противопоказана.

Его коронный прием, который он доведет до совершенства в картинах 50-х и 60-х годов, будет заключаться в том, чтобы замедлять время, растягивать крохотную роль, переводя своего, чаще малоинтересного, персонажа в режим неложной значительности. В данном смысле определение «крупный актер» следует понимать совсем уже буквально: Филиппов укрупняет план, однако это носит не визуальный характер, а психологический.

Его знаменитый дрессировщик Алмазов из «Укротительницы тигров» и незабываемый лектор Некадилов из «Карнавальной ночи» являются ненадолго, но производят впечатление колоссальное. Монументальность достигается не только за счет внешней импозантности — артист научился к тому времени играть словно бы поверх общего сюжета. Роли маленькие — талант огромный. Филиппов взаимодействует не столько даже с партнерами, сколько непосредственно со зрителями.

Он вступает с ними в какую-то странную, почти интимную связь, предъявляя своего персонажа совершенно отдельно, но при этом почему-то не выпадая из общей истории, не превращая экранные похождения во вставные концертные номера. То есть работает как бы на два фронта. В обеих картинах у него по четыре микроэпизода, и при каждом новом появлении его герой демонстрирует оригинальный модус существования, хотя персонажи вроде бы статичны и психологически не разработаны.

Всякий следующий психостатус обозначен у Филиппова наглядно и звучно. Актер помечает значимую единицу времени точной и броской пластической деталью, а потом добавляет еще и интонационное смещение. Создает образ словно через стоп-кадры, останавливая мгновение и принуждая зрителя полюбоваться. 

Голосом он управлял с той же виртуозной изобретательностью, с какой использовал преимущества выразительного тела. Неподражаема озвучка  Волка в мультфильме 1958 года «Петя и Красная Шапочка». 

Алхимическое единство жеста с интонацией приводит к рождению нового художественного качества: Филиппова становится много, даже очень много, а его персонажи получают невесть откуда берущийся психологический объем.

К счастью, изменились и драматургические допуски. Советская комедия стала гибче. Однозначно осуждаемые социальные типы, которые сковывали мастерство исполнителя, остались в прошлом. Те же Алмазов с Некадиловым — люди, так или иначе включенные в социалистическое строительство. А не враги, подлежащие как минимум перековке, как максимум — ликвидации. Они хотя и другие, но тоже наши, как и стоящие в центре обоих сюжетов задорные комсомольцы.

«Другие» же во многом потому, что немолоды, воспитаны в прежнюю эпоху. Но ведь и самого Филиппова отличает груз прожитых лет. После сорока пяти он превращается в любимца не одного только театрального Ленинграда, но значительной части населения страны. Теперь имеет полное право притормаживать действие своими фирменными приемчиками. Его затем и берут в картины, чтобы он расширил пространство и удлинил время посредством собственного, сугубо индивидуального метода.

Вслед за Эльдаром Рязановым насущную необходимость снимать Филиппова ощутил другой наш выдающийся комедиограф, Леонид Гайдай. Тот приглашает актера сыграть Кису Воробьянинова. В сущности, это первая его главная роль в кино, хотя изначально он здесь как бы в тени Остапа Бендера. Последнего Гайдай собрал по частям, соединив выигрышную драматургическую позицию авторов романа, внешность Арчила Гомиашвили и голос Юрия Саранцева. Филиппов же работает только на собственном топливе, отказываясь от самолюбования и проникаясь сочувствием к растерянному, не вписавшемуся в новую реальность старику дворянского происхождения. 

Внутренне непластичный Киса теперь еще и в странной зависимости от мелкого беса Остапа Сулеймановича, который опасно играет с чувством собственного достоинства старшего товарища, тем самым провоцируя того на этические ошибки. Включая покушение на жизнь Великого комбинатора. Филиппову удается создать глубокий образ, непохожий на предшествующие работы.

В 60-е у него обнаружились серьезные проблемы со здоровьем. Участие в «12 стульях» было под вопросом, и Гайдай уже планировал задействовать в качестве Воробьянинова Ростислава Плятта. Однако последний отказался от роли в пользу страстно ее желавшего Филиппова. Редкая удача, ведь куда чаще режиссеры, первоначально рассматривавшие Сергея Николаевича как основного кандидата на выполнение той или иной драматически насыщенной работы, в результате предпочитали других, как они полагали, менее предсказуемых в плане образного строительства актеров.

Амплуа, которое утвердилось за Филипповым, ему нередко мешало. Он мечтал об иных перевоплощениях. Например, до конца жизни примерял на себя роль преодолевшего свой порок алкоголика и тунеядца Кузьмы Иорданова, блистательно сыгранную в фильме «Когда деревья были большими» Юрием Никулиным. 

Между тем способен был учиться и меняться. В его манере различимы черты гениальных комиков мейерхольдовской выучки Эраста Гарина и Сергея Мартинсона. Ларчик открывается просто: тот же Гарин ставил спектакли в акимовском театре и работал с Сергеем Николаевичем на одной площадке. Откажись Филиппов от своего броского и выигрышного метода, быть бы ему мастером куда более глубоких трансформаций. Но от добра добра не ищут, и актер, культивируя фокусы с укрупнением, сам себе ставил пределы и ограничивал собственный кинорепертуар.

Впрочем, памятуя о его блистательных эпизодах, разве станем мы сожалеть о несыгранной им «развернутой психологии»? Даже в позднейших ролях, вроде той, что досталась Филиппову у Владимира Бортко в «Собачьем сердце», мастер верен методу. Тормозит время, приковывает всеобщее внимание, выказывая не столько профессору Преображенскому, сколько всем нам нахлынувший восторг: «25 лет — ничего подобного! Верите или нет: каждую ночь обнаженные девушки, стаями!»

Конечно же, верим. Сочувствуем, душевно благодарим за пластику, гротеск и хрипотцу. Старые театральные гримеры с костюмерами неизменно вспоминали: Филиппову шло все — любые одежды с париками. Настолько безукоризненно сочетать грубость с утонченностью мог только он.

В картине Надежды Кошеверовой «Шофер поневоле» начальник Главупрснабсбыта Пастухов обращается к своему водителю Саврасову с увещеванием: «Не будем выделяться!» Поскольку Саврасова играет Филиппов, реплика звучит нелепо, не по адресу. Выделяться — его миссия, призвание, если угодно, биологическая программа. Человек цельный, талантливый и красивый не стесняется и не юлит, ибо живет в соответствии с определенным и внятным внутренним законом. 

В биографических текстах о нем всегда делают акцент на высоком росте. Хотя, согласно точным антропометрическим данным, тот составлял 184 см. Не маленький, но и не великанский. И тем не менее Филиппов производил впечатление гиганта. Выходит, за счет внутренней работы. Он всегда на пятачке гротеска, на грани хорошего вкуса. Грань эту не переходил никогда, обладал безупречным чувством меры. И замечательно, что не стал танцовщиком: у балета в сравнении с кино аудитория невелика. Отсюда — кратчайшее из возможных резюме: подлинно народный артист.