И это все о нем

У Евгения Леонова (2 сентября мы отмечаем 90-летие со дня его рождения) красивая актерская судьба. Он и сейчас значимая часть нашего культурного ландшафта. Больше того — повседневного быта: включаешь телевизор в любой выходной или праздник, и там почти наверняка — Леонов.

Колоритный сказитель «Волшебного кольца», а то и Винни собственной персоной; хитрован и предатель Мишка Снегирев из «Дела Румянцева»; донельзя положительный, чуть ли не святой Андрей Григорьевич Сарафанов, отец-одиночка в «Старшем сыне»...

Он сыграл два-три десятка главных или эпизодических ролей в так называемых «вечных фильмах», над которыми не властны годы и моды, вкусовщина и идеологические мутации. Леонов всенародно любим на протяжении многих десятилетий.

И вот парадокс: именно тот факт, что Леонов слился с отечественной природой и, пожалуй, даже подправил наш культурный код, мешает по-настоящему оценить его незаурядную артистическую биографию. Кажется, с ним все понятно. На автомате думается: перед нами беспримесная радость и душеспасительная доброта.

На деле же «Леонов» — это большая культурная работа. Причем не только самого Евгения Павловича, но и всей российской цивилизации, отыскавшей его, выдвинувшей, отмобилизовавшей для решения вопросов национального образного строительства. Его надлежит понимать и опознавать заново. Кто он, каков, в чем заключались стоявшие перед ним задачи? 

Просматривая в Сети отрывки из киноработ, то и дело натыкаешься на восторги: «милый», «уютный», «обаятельный», «мягкий» или даже «приятный». Однако Леонов отнюдь не прост, а его «приятность» может, в сущности, иметь оборотную сторону.

Если бы Евгений Павлович оставался в плоскости «доброты-милоты», то никогда не превратился бы в артиста, способного отвечать на те проклятые вопросы, которые ставило время. 

На первый взгляд, амплуа очевидно: характерный актер, склонный к гротеску комик с большим диапазоном, вплоть до регистра «сентиментальной нежности». Но кинематограф открыл в нем нечто большее. Он вроде бы идеально подходит на роль второго плана, человека толпы, статиста. В лучшем случае  комического помощника — Санчо Пансы или Ламме Гудзака. Однако Леонов очень и очень часто становится героем, протагонистом.

Эпоха титанов, цивилизационных скачков и жертв во имя великих общегосударственных целей подошла к концу. Юлий Райзман еще снимает «Коммуниста» с Евгением Урбанским, Алексей Салтыков — «Председателя» с Михаилом Ульяновым, и все же картины эти выглядят скорее как памятники героической эре, нежели как поведенческий образец. Советские люди начали разбредаться по прозаическим социальным нишам, принялись осваивать быт, привыкать к потребительским корзинам, устраиваться. 

Психотип Леонова — как раз человек, который умеет устраиваться. В хорошем смысле этого слова. В не самом хорошем, впрочем, тоже. Евгений Павлович представительствует от лица граждан, начавших погружаться в пучину повседневности. Внешне ничего доблестного: ни фигуры, ни пластики, ни порыва, ни интонаций. Уютная лысина, округлая фигура, щечки, улыбочка, хохоток.

В первой своей знаменитой киноленте, «Полосатом рейсе», он именно эту коллизию отыграет. А точнее, в комической форме предъявит упорное нежелание нового советского обывателя существовать на грани жизни и смерти, без особого смысла геройствовать. 

Вместо традиционных «врагов», внешних и внутренних, здесь появляются «всего-навсего» хищные кошки, но повару Глебу Шулейкину и такая опасность кажется чрезмерной. И ведь имеет право так считать!

Советские поколения устали от социального травматизма, с готовностью ассоциировались с испуганным поваром, которого вырывает из счастливого жизненного потока нелепое стечение обстоятельств.

Итак, типичный персонаж — приспособленец. Колобок. «И от бабушки ушел, и от тигра...» Природа не наделила его пламенным взором Урбанского, железной волей ульяновского героя, ангельским ликом Смоктуновского или ефремовским конструктивным психологизмом. «Не орел», ну и ладно.

Тем не менее оказалось, что способен из раза в раз решать непосильную, на первый взгляд, задачу — этого своего приспособленца оправдывать. Порой усердствует как будто чересчур: Сарафанов в «Старшем сыне», похоже, несколько переутеплен. Однако почти во всех иных случаях Леонов мастерски передает сложную, весьма сложную натуру в лице мирного, осторожного мещанина.

Предъявляет двойственность: персонаж одновременно очень хороший человек и отчасти сомнительная личность. Если внимательно рассматривать роли, то можно получить удовольствие особого порядка — внезапные переходы из положительного модуса в отрицательный и обратно показаны виртуозно, тонко и неожиданно. 

Авторы «Джентльменов удачи» сделали эту внутреннюю работу актера явной, словно обнажив прием: Леонов попеременно играет добродушного директора детсада и бесчеловечного уголовника. А на деле все еще сложнее: директор, педагог тоже неоднозначен, властно-грубоватые нотки в его будто бы благодушной партии периодически фонят, настораживают, пугают.

Повторимся, на Евгении Павловиче издавна стоит «клеймо» добряка, что мешает адекватно оценивать выдающиеся открытия-метаморфозы. Массовый неосознанный человек — именно леоновское достижение, фирменная «фишка», кредо. Изнанка такого homo sapiens из народившегося потребительского рая — его материал.

«Тридцать три» и «Слезы капали» Георгия Данелии, «Зигзаг удачи» Эльдара Рязанова не превращаются в одномерную сатиру лишь потому, что сам Леонов осознает-чувствует невменяемость и соответственно уязвимость своих персонажей, держит руку на пульсе их жизни, причудливой на глубине, но такой примитивной на социальной поверхности. 

В «Осеннем марафоне» Олег Басилашвили блестяще играет рефлексирующего интеллигента. Бузыкин существует в режиме непроходящего невроза. Что есть подобное состояние? Шаг к осознанию. Человек внезапно начинает чувствовать внутреннее расщепление, конфликтует с окружающими и самим собою. 

Рядом с Бузыкиным — леоновский слесарь Харитонов. Тот пребывает в режиме предневроза (или даже предпред...), тотальной неосознанности, совершенно не знает самое себя, но этим обстоятельством нимало не озабочен. Его «цельность» абсолютна. Он — отнюдь не Платон Каратаев и не Иван Африканович Дрынов из повести Василия Белова «Привычное дело». Человек нового городского уклада, не готовый его осмыслить, но способный тем не менее к нему приноровиться.

Характерен эпизод с курткой Бузыкина, преподнесенной любовницей и выброшенной на улицу женой. Эта вещь отменно символизирует внутренний конфликт главного героя. Но слесарю Харитонову найденная и зашитая куртка приходится впору, никаких проблем! Подарок судьбы, который слесарь принимает спокойно, как должное. Леонов играет невозмутимость человека, не пропускающего внутрь себя ни одной внешней проблемы, ни единого непрошеного концепта. 

Авторитарно, нагловато и методично он спаивает отечественного интеллигента и зарубежного интеллектуала. Вся эта сюжетная линия легко могла превратиться в примитивную сатиру, в бесцеремонные нападки шибко грамотных кинематографистов на простака из народа. Однако за дело взялся Евгений Павлович Леонов и своего бездуховного персонажа почти полностью оправдал «в глазах общественности». Харитонов приемлет жизнь такой, какою она ему дана. Он — «живой», у него своя правда, своя душа, свое достоинство, своя скрытая до поры тайна. Это умение Леонова пометить каждую роль «надмирным» сиянием поразительно.

После каждого дурного штриха — легкая оправдательная ретушь, артист словно подчищает чужое «плохое». Тут искусство предельного уровня, игра большого мастера.

Особняком стоит роль в «Большой перемене». Редкий случай: персонаж Леонова, Степан Семенович Леднев, фактически безгрешен. Эта картина — талантливая разработка мотива «идеального человека», духовного развития и верного пути. Чрезвычайно сложная задача полностью выполнена, что доказывается неизменной востребованностью мини-сериала спустя сорок лет после первого выхода на телеэкраны.

Степан Семенович цементирует фильм, он, по сути, достиг некой «гражданской святости», понял главное и недаром бросает «школу жизни» добровольно: больше нечему учиться.

Леонову удается невозможное: пренебречь столь любезными его артистической натуре намеками на теневую, не осознанную персонажем часть души. Леднев тоже всецело погружен в быт. Однако его цельность — свойство праведника, а не потребителя.

Как убедительно выговаривает этот шоферюга проявившему слабость учителю: «Нестор Петрович, это жизнь, дорога, колдобина на колдобине, ехать надо». Текст вполне заурядный, как его играть, как углубить? Для Леонова — легко. Он уже нарастил жизненный объем, обложил своего героя трудными «онтологическими» обстоятельствами, не прописанными в сценарии, но мастерски, тонко и ненавязчиво протащенными в картину исполнителем: в интонациях, пластике, красноречивом молчании.

Выглядит грандиозно, когда Леднев устраивает «товарищеский суд» над разбежавшейся семейной парой. Мы знаем, что и сам он (Степан) в одиночестве, судя по всему, драматическом. Попытка примирить молодоженов — словно урок, переплавка собственного отрицательного опыта в новый положительный. Смеется, приговаривая: «Да какой я судья, мы же все товарищи!»

Удивительно, но даже сегодня, в эпоху дремучего индивидуализма, эта ходульная, «книжная» реплика волнует. Благодаря той искренней убежденности, которой она гениально подкреплена.