Новая сказка про Колобка

25 августа исполнилось 85 лет Георгию Данелии, а спустя сорок дней разменяет пятый десяток его непутевый Афоня. 

Середина 70-х, бум жилстроя: топча бараки, тесня сталинки, рвутся ввысь районы, кварталы, жилые массивы. На глазах меняется, мельчает гегемон советских городов: нишу ворчливых дворников и громогласных управдомов занимают люди нового типа — озорные сантехники. 

Приглядевшись к новым персонажам, бывший штукатур-маляр, а также инженер-проектировщик, вгиковский выпускник Александр Бородянский воспевает ушлых мужиков в дипломной киноповести. На следующий год история «Про Борщова, слесаря-сантехника ЖЭКа №2» побеждает на конкурсе сценариев о рабочем классе. Понимая, что злободневная сатира с открытым финалом требует крепкой руки, чиновники Госкино предлагают текст Данелии. 

«Я встретился с Бородянским, мы поговорили, выяснили, что понимаем друг друга, и сели работать, — вспоминал режиссер, — в итоге чуть-чуть изменилась интонация, кое-где сместились акценты, и появилось новое название — «Афоня». На Афоню у нас было три кандидатуры — Даниэль Ольбрыхский, Владимир Высоцкий и Леонид Куравлев. Остановились на Куравлеве. И не ошиблись! Есть в Куравлеве какой-то секрет. Афоне в его исполнении прощают то, чего никогда бы не простили ни Афоне Ольбрыхского, ни Афоне Высоцкого. А этого мы и добивались. Нам хотелось, чтобы зрители в конце фильма не возненавидели его, а пожалели... Думаю, что мы даже слегка перестарались... На «Мосфильм» пришло немало возмущенных писем от жен пьющих особей. Особенно запомнилось одно, в нем дама из Омска спрашивала: «Товарищ режиссер, а вы сами когда-нибудь спали с пьяным сантехником?»

Несмотря на мелкие недоразумения и сдержанную критику, «Афоня» становится чемпионом проката, любимцем более чем шестидесяти миллионов зрителей. Секрет успеха объясняется не только природным обаянием Куравлева. Понимая, что за плечами актера маячат образы обожаемых народом парней — шукшинского Пашки Колокольникова, непутевого панфиловского Аркадия из «Начала», скользкого гайдаевского хвата Жоржа Милославского, — режиссер идет ва-банк: позволяет водопроводчику распоясаться и покуролесить на коммунально-жилищной натуре, которую до него культивировал лишь «Фитиль» Сергея Михалкова. Правда, в отличие от авторов киножурнала, Данелия воплощает не отдельные недостатки пижона с нашего района, а деревенскую мечту о бойком да небезопасном городском житье-бытье.

Воспитанный тетей Фросей, отслуживший срочную службу удалец-молодец врастает в город, крутится, бойко шлепает языком, меняет знойных подруг и виртуозно выкручивается из неприятностей. Как колобок, петляет по кривым стежкам-дорожкам, плутает, унывает, устает. И, наконец, решает махнуть к истокам — в родную деревеньку. Глядь, а тети Фроси и нет, и избушка заколоченная сигнализирует: никому на белом свете Афоня не нужен. Очень грустная сказка сказывается. 

К счастью, помимо фольклорного шарма, в рукаве у Данелии обнаруживаются феллиниевские дамы, щемящая шукшинская грусть, лирическая линия и архетипический метасюжет, с которым он успел подружиться в «Джентльменах удачи»: Герой и его Тень. 

«Штукатур Коля, случайный собутыльник Афанасия Борщова из фильма «Афоня», — кто он? На мой взгляд, это просто мещанин с мелкой трусливой душонкой. И предает он своего друга по-мещански. «Приходи, мол, ко мне, когда жены дома не будет». И не то главное, что эгоист, а то, что безразличный. Самая страшная категория людей — безразличные. При этом посмотришь: душа нараспашку. А копнешь...» — размышлял Евгений Леонов, раскусивший и Колю, и Афоню. 

Но не взаимное безразличие героя и среды стало двигателем данелиевской истории, а переоценка ценностей. В то время как сантехник, меняя маски, прикидывается то искушенным наставником, то любвеобильным бонвиваном, ищет и не может никак отыскать городскую подругу, на его жилплощадь вселяется «родственник». Расторопный Коля отваживает от дома друзей-собутыльников, активно поддерживает бунт Афони против коллектива. А последний тоже не зевает: производит уценку героя — из сантехников четвертого разряда в разнорабочие. Лишает статуса и доступа к материальным выгодам, превращает колобка в дурачину-простофилю.

Оказывается, мир Афони хрупок, глуп и подл. Воздушные замки рассыпаются в пыль, мечты — в дым. На краю бездны героя удерживает одна ниточка — влюбленные глаза медсестрицы Кати Снегиревой. Лишь они не позволяют Афоне нырнуть в самолет и растаять за горизонтом, приковывают к матушке-земле, спасают от отчаяния и гарантируют взаимность.