«Ткачиха» союзного значения

Никогда прежде женщина не укоренялась так надолго в госаппарате СССР. Не идут в сравнение ни Инесса Арманд, входившая в ЦК, ни Александра Коллонтай, служившая послом республики. Эти и некоторые другие дамы-эмансипе, ярко вспыхнувшие в революционном авантюрном карнавале, смотрелись бы неорганично посреди картины будничного государственного строительства. Здесь нужна была системная и позитивная фигура: с глубокими народными корнями, пониманием аппаратных законов. Умением держать себя с мужским окружением на равных и в то же время не превращаться в партийный «синий чулок», оставаться женщиной, вызывающей восхищение не меньшее, чем уважение. Такой или почти такой смогла стать Екатерина Фурцева — член Президиума ЦК КПСС, а затем на протяжении 14 лет министр культуры СССР.

В прозвании «Екатерина Великая» была, конечно, изрядная доля иронии. Но и клички «ткачиха» (по первой своей работе) она никак не заслуживала.

Красивая, подтянутая, с голубыми глазами и роскошной косой, которую укладывала «короной», Фурцева всю жизнь следила за собой: ходила в бассейн, играла в теннис, занималась гимнастикой и соблюдала диету. Выступала без бумажки, с жестикуляцией и театральными паузами, отрепетировав прежде доклад перед зеркалом. В платьях и пальто от лучших московских, а позже и парижских (благодаря французской подруге, художнице Наде Ходасевич-Леже) портных, с обаятельной улыбкой и грацией, она достойно несла за границей марку «первой советской дамы света». 

Чего-то не знала, но, обладая системным мышлением, умела привлечь в советники толковых специалистов. Александр Байгушев, журналист и писатель, до того успешно отучившийся на романо-германском отделении филфака МГУ, а затем и во ВГИКе, оказался в свое время среди ее постоянных «тематических» помощников. В газету «Советская культура», где он работал, однажды позвонили из секретариата Фурцевой и попросили рекомендовать того, кто может полезно поучаствовать во встрече с Джиной Лоллобриджидой. Указали на Байгушева. Во время беседы с кинодивой тот в нужный момент весьма активно «включился в процесс». Сделав знак штатному толмачу, начал переводить сам, наполняя звучавшие вопросы министра личным знанием мирового кино. Кинозвезда расцвела. А вслед за ней — и Фурцева, сообразившая, что ее новый переводчик несет умную отсебятину. После этого чрезвычайно памятного для нашего собеседника случая Екатерина Алексеевна привлекала его на самые разные культурные мероприятия.

— Был я с ней и на выставке авангардистов в Манеже, куда пригласили Хрущева. Закончилась она, как всем известно, скандалом, — рассказывает Байгушев. — Ту «историческую» выставку готовила она сама совместно с Элием Белютиным. Справедливо полагала, что это гораздо лучше предыдущих подпольных вариантов. Поначалу все было неплохо, Никита Сергеевич ходил веселый, шутил. Но сзади в оба уха ему жужжали про «вырожденцев-отщепенцев» Суслов и Шелепин. Услышав обрывки их реплик, я осмелился предупредить Фурцеву, сказал что-то вроде: «Они его специально заводят, провоцируют». В ответ она тихо и грустно произнесла: «Я не буду вмешиваться — это большая игра». Закончилось все знаменитыми хрущевскими воплями да обсценными эпитетами.

Тогда, в 1962-м, Екатерина Алексеевна уже знала, что Хрущева хотят скинуть, предварительно выставив дураком со всех сторон. Фурцева не препятствовала зревшему заговору и его окончательному воплощению на Пленуме ЦК 14 октября 1964 года. Ибо была к тому моменту смертельно обижена на первого секретаря, как и многие, разочарована в нем. А ведь несколькими годами ранее именно она стала спасительницей Никиты Сергеевича от заговора «Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова».

Заседание Президиума ЦК 18 июня 1957 года было собрано без ведома Хрущева и началось с его резкой критики. Тогда новым главой КПСС уже почти стал Молотов. За него проголосовали 7, а за Никиту — 4 члена Президиума. По словам Байгушева, Екатерина Алексеевна, сидевшая на том заседании и видевшая, к чему клонится дело, отпросилась в дамскую комнату, которая находилась в другом корпусе. Выйдя из зала, немедленно набрала по кремлевской «вертушке» номера председателя КГБ Серова и маршала Жукова. Потом с развевающейся косынкой побежала через весь двор к воротам Кремля и приказала охране впустить военных, уже имевших четкие указания от маршала Победы. Те окружили здание, где решалось будущее страны, добавив веских аргументов сторонникам Хрущева. На следующий день по приказу Жукова на военных самолетах в Москву были доставлены остальные члены ЦК, сторонники первого секретаря. Попытка переворота обернулась осуждением «антипартийной группы». Наверное, с точки зрения истории и интересов государства, подобные действия условных хрущевцев были, мягко говоря, ошибочными. Однако Фурцеву этот эпизод характеризует, скорее, положительно.

Почему столь решительно она поддержала тогда Хрущева? Вопреки слухам, никакого романа между ними не было, хотя Никите Сергеевичу (как, впрочем, и многим) Фурцева явно нравилась. Он помогал ее продвижению по служебной лестнице. Екатерина Алексеевна была безупречна как товарищ и соратник, чего не скажешь о многих других представителях тогдашней государственной элиты. Всего через четыре года Хрущев фактически предал свою спасительницу, втихую вычеркнув ее из состава Президиума. Пораженная неблагодарностью и вероломством, она уехала на дачу и полоснула себя бритвой по венам. Ее спасли. А «вождь» добавил к драме порцию своего природного хамства. Членам ЦК он во всеуслышание поведал с кривой ухмылкой свою версию произошедшего...

Малоизвестное обстоятельство: уже назначенная министром культуры Екатерина Фурцева отважилась на серьезный конфликт с Хрущевым — на пару со своим непосредственным начальником, первым замом предсовмина Алексеем Косыгиным.

Поводом стала безобразная хрущевская кампания по разрушению православных храмов, сопровождавшаяся грубой антицерковной пропагандой. Косыгин и Фурцева выступали против уничтожения «исторических и культурных ценностей народа».

— Хрущев тогда сильно обозлился на Екатерину Алексеевну, — свидетельствует Байгушев. — На следующий день, когда у нее были посетители, в кабинет молча зашел какой-то «черный человек» и выдернул шнуры из правительственных телефонов. Это была акция устрашения. Потом Никита остыл, передумал ввергать в опалу верного и надежного товарища.

Позже в ее министерской биографии было немало случаев заступничества и оказания помощи работникам искусства, которым грозили крупные неприятности. Известны примеры спасения храмов. Как опытная аппаратчица «Екатерина Великая» заручалась сначала «письмами трудящихся», которые сама же порой и инспирировала. Конечно, были у нее и пресловутые «одобрямсы», и колебания вместе с линией партии. Но без этого на властных высотах невозможно удержаться в принципе. Дружила с Людмилой Зыкиной. С конца 60-х они, по слухам, вдвоем тайно ходили в церковь. Точнее, Фурцева — тайно. А Зыкина — вполне открыто: чего ей-то, любимой певице Брежнева, было бояться? 

Когда пробегаешь взором страницы судьбы Екатерины Алексеевны, буквально бьет в глаза мощь созидательной энергии этой женщины. Но с одним нюансом: ее разносторонняя любознательность входила в некоторое противоречие с карьерной целеустремленностью. 

Родом из рабочей семьи, из Вышнего Волочка, она, проработав год на ткацкой фабрике, попала как активистка в стремительную круговерть комсомольского призыва. И уже через пару лет стала секретарем Феодосийского горкома ВЛКСМ. Екатерина зачастила в Коктебель — на базу первых советских планеристов. Молодая комсомолка сама научилась летать на планере, а также познакомилась с будущим конструктором космических кораблей Сергеем Королевым. К слову, огромное уважение, даже преклонение перед этим человеком Фурцева пронесла через всю свою жизнь. 

Обком рекомендовал ее на Высшие летные курсы гражданской авиации. После трех лет учебы там молодая комсомольская работница была направлена в Саратовский авиатехникум. 

Вышла замуж за своего начальника, инструктора летного звена Петра Биткова, от которого во время войны получила первый жестокий жизненный удар: муж сообщил ей в письме, что у него теперь другая семья. Екатерина, ожидавшая ребенка, изо всех сил стремилась выстоять, не впасть в отчаяние. Всю жизнь она выглядела железной, несгибаемой, будучи внутри ранимой и доверчивой.

Тем, кто презрительно именовал ее «ткачихой», следовало бы знать: Екатерина Алексеевна окончила Московский институт тонкой химической технологии им. М.В. Ломоносова с дипломом инженера-химика. Затем — Высшую партийную школу. В сорок девятом на торжественном заседании в Большом театре председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Шверник представил Фурцеву (тогда первого секретаря Фрунзенского райкома ВКП(б) Москвы) Сталину, которому та понравилась. Ее карьера обрела уверенную вертикаль. 

Став вскоре «московской хозяйкой» — первым секретарем горкома, а позже министром культуры  страны, она сделала много хорошего для столицы. Мощное жилищное строительство с расселением коммуналок, возведение крупных медицинских центров... Стадион в Лужниках, цирк на проспекте Вернадского, «Детский мир», Музыкальный детский театр Натальи Сац, Дворец пионеров на Ленинских горах, памятник Юрию Долгорукому — всем этим и многим другим мы обязаны в том числе именно ей. 

Трудясь министром, Екатерина Алексеевна инициировала проведение Международных конкурсов: имени Чайковского и артистов балета, Недель французского кино. Стараниями главы Минкульта и Григория Чухрая (несмотря на сопротивление Суслова) Большой приз Московского кинофестиваля получил Федерико Феллини за картину «8 1/2». 

Она умела различать и назначать людей действительно большого полета — тех, кто десятилетиями после нее создавал славу советского искусства. Так, ее волевым решением главным балетмейстером Большого театра был назначен Юрий Григорович; во главе МХАТа встал Олег Ефремов, Малый театр возглавил Борис Равенских — список этот можно продолжать долго. Благодаря ее личным уговорам французы согласились на рискованный шаг: по пути из Японии в Париж завезли на неделю в Москву «Мону Лизу».

Весьма любопытен эпизод встречи с Армандом Хаммером, которому министр намекнула, что «в СССР сорок два Рембрандта и ни одного Гойи». И Хаммер в ответ был вынужден подарить ей картину великого испанца. 

Ее личное обаяние творило чудеса. Именно на приглашение Фурцевой откликнулся Марк Шагал, передавший Пушкинскому музею 75 своих литографий. К ней «неровно дышал» директор театра «Ла Скала» Антонио Гирингелли, благодаря чему наши оперные певцы смогли стажироваться на прославленной сцене.

Перед творцами прекрасного она испытывала пиетет, что не исключало необходимости проводить среди них «линию партии». Имелись у нее и свои любимчики: Сергей Бондарчук, Святослав Рихтер, Майя Плисецкая, Олег Ефремов. Ее хорошей знакомой была оперная звезда Мария Каллас. На фурцевской даче в качестве близких друзей часто собирались Константин Симонов, Юрий Завадский, Ростислав Плятт...

Она умела дружить: верность человеку и верность данному слову были для нее не пустым звуком. Резкие отзывы современников вроде раздраженной реплики Галины Вишневской («она ни черта не смыслит в искусстве») являлись исключениями из общего правила. На похоронах Фурцевой Плисецкая назвала ее «лучшим министром культуры», почти выкрикнув сквозь душившие слезы: «Будут другие, но такой — никогда!» Екатерина Алексеевна Фурцева, наверное, не была идеальной женщиной, ибо такой полуфантазийный образ вряд ли совместим с функциями государственного деятеля и чиновника в принципе. Но она была по-своему великолепна. К тому же — с идеалами. Личными и общественными. Например, до конца жизни верила в коммунизм. Что не мешало ей ценить красоту, духовность вне идеологии и постепенно склоняться к вере предков — православию. Под занавес жизни она наблюдала быстрое разложение социалистических идеалов, что причиняло ей боль. Фурцева отнюдь не была циником или гедонистом, как многие окружавшие ее «патриции».

Возможно, в какой-то момент она и хотела стать «железной партийной леди». Но не удалось — слишком женское и слишком русское сердце билось под внешней скорлупой-оболочкой. Она жила, пока могла жить, а тайну своей смерти унесла в могилу. 

Зато оставила по себе теплую народную память, которую только подчеркивает множество анекдотов и частушек, сочиненных про нее еще при жизни.

Под ее руководством не прозябала, а, напротив, расцветала великая культура, которую мы — такие ныне свободные и идеологически не зашоренные — все никак не можем превзойти.