Знаете, каким он дедом был

19 (6) декабря 1906 года, 110 лет назад, родился Леонид Ильич Брежнев — руководитель СССР, человек, которого многие наши соотечественники до сих пор вспоминают с теплотой. Всевозможных «баек» про него — не счесть. Что в них правда, а что вымысел, читателям «Своего» рассказывает внук генсека, Андрей Юрьевич Брежнев, известный политический и общественный деятель.

СВОЙ: Как Вы называли генерального секретаря ЦК КПСС и председателя Президиума Верховного Совета СССР, встречаясь с ним с глазу на глаз? Может быть, «деда Лёня»?
Брежнев: Или «дедушка», или «деда» — без «Лёни». По имени его только бабушка звала, Виктория Петровна.

СВОЙ: Вы его часто видели? Много ли времени он уделял семье?
Брежнев: Мы приезжали к нему практически каждые выходные. Но он постоянно работал. В восемь завтракал, в девять был уже в Кремле, возвращался в шесть-семь вечера, иногда позже. Ужинал и уходил к себе в кабинет, где долго сидел с бумагами. Все эти чемоданы с документами, которые ему постоянно приносили, были и в квартире, и на подмосковной даче, и в Крыму... Спать ложился только по «настоятельному приглашению» Виктории Петровны. И так — в любой день.

СВОЙ: Государственные дела в семье обсуждали?
Брежнев: Нет, на эти темы было наложено табу. Леонид Ильич четко разделял работу и дом. За столом и на отдыхе говорили о чем угодно, но не о политике.

СВОЙ: А если домашние все-таки ее касались? Ругался?
Брежнев: Он был очень веселым, добрым, жизнерадостным человеком. Много шутил, мог стихотворение с выражением прочитать. Когда был помоложе, часто пел, любил посидеть в компании, если на это находилось время. То есть крайне редко.

Так вот, мне памятны всего два случая, когда дед резко и строго осаживал родственников. Однажды зашел разговор о Хрущеве, он его прервал — встал и сказал изменившимся голосом: «Хватит, замолчите, вы просто не знаете, ЧТО такое Хрущев». Так и сказал — не «кто», а «что». Тему эту больше не поднимали.

Второй раз — дискутировали о том, что люди стали небрежно относиться к хлебу, мол, им кормят домашнюю скотину, выбрасывают, и было бы правильно поднять на него цену. Ведь тогда тот практически ничего не стоил. Леонид Ильич также повысил голос, чего не делал почти никогда: «Хлеб — это не продукт, а политика. Не понимаете — сидите и молчите». И дебаты прекратились.

СВОЙ: А говорите, не обсуждали политику...
Брежнев: Он и не обсуждал. Да и вообще у нас в семье такие беседы случались весьма нечасто. В минуты отдыха он старался переключиться на что-то иное, отвлечься от работы. Кино любил смотреть, особенно про войну. И постоянно комментировал: вот тут авторы не правы, эта дивизия не там воевала, подобный приказ никто не отдавал, такой-то военачальник здесь не командовал...

СВОЙ: Просто комментировал или это влекло за собой соответствующие оргвыводы?
Брежнев: Не следовало никаких «выводов». Леонид Ильич понимал, что увиденное — не более чем кино, то есть по определению отчасти вымысел.

СВОЙ: А то, что он в конце 70-х хотел уйти на пенсию, — вымысел или нет?
Брежнев: Это правда. Во второй половине 1970-х, прекрасно помню, дед часто и подолгу думал, сидя в своем кресле. Сейчас я понимаю, о чем он тогда размышлял. Да, он хотел уйти с госслужбы, в отставку начал проситься с 1978 года. Но его окружение не позволило это сделать — никто не хотел на себя взваливать ту ношу, которую он тащил.

Пока дед был молодым, он руководил государством сравнительно легко. Энергии и сил ему вполне хватало. Но постепенно тяжелая ноша придавливала.

СВОЙ: Поговаривают, что ему «помогли» уйти на тот свет...
Брежнев: Считаю, что причины смерти были естественными — он просто сгорел на работе, не вынес все возраставших нагрузок. А бросить дело не мог.

СВОЙ: Неужели некому было передать власть? У него же имелся ближний круг.
Брежнев: Этот «круг» тоже стал со временем весьма возрастным. Вот дед и тянул лямку. Он был коммунистом, как принято говорить, идейным. Работал из последних сил.

И в окружении были трудолюбивые люди. Громыко до последних своих дней на посту находился, так же — Устинов, Черненко... Константина Устиновича дед с собой много лет везде тащил, а просто так генсек Брежнев ничего не делал. Если человек не оправдывал доверия, то становился ненужным во власти, Леонид Ильич от такого кадра быстро избавлялся. Однако Черненко был отличным организатором, умным и надежным. Хотя тоже в возрасте...

СВОЙ: Машеров — эта фамилия в беседах с дедушкой упоминалась?
Брежнев: Повторюсь, он четко разделял дом и работу. Упоминалась, но в быту. Как-то сидим за столом, на нем — варено-копченая колбаса. Дед и говорит: это товарищ Машеров прислал из Белоруссии, хорошая у него колбаса.

СВОЙ: А что он предпочитал из блюд?
Брежнев: Колбасу, кстати, ел вареную или варено-копченую, сырокопченую не жаловал. Больше всего любил макароны, советские, которые серые и толстые — «шланги», причем сильно разваренные. Он поливал их топленым маслом и с огромным удовольствием кушал. Борщ очень уважал, украинский. Вообще в пище был не привередлив, а ел чрезвычайно быстро — по-солдатски. Это у него с армии осталось.

Одевался тоже крайне просто. Дома ходил в таких же тренировочных штанах с пузырями на коленках, что и все советские граждане, и в не менее обычной майке. На даче — в полотняных брюках и просторной рубашке навыпуск, тоже какой-то простецкой, магазинной.

Правительственная дача в Немчиновке выглядела очень скромно. Помню старый деревянный дом. Лишь в 70-е его перестроили, и он стал кирпичным, современным. Да и как «дача» — жил он там постоянно. Выходил утром на крыльцо с сигареткой, нравился ему загородный быт. А квартира на Кутузовском стояла опечатанной, пустовала. 

СВОЙ: Это правда, что он просил охрану на него дымить?
Брежнев: Правда. Когда врачи запретили курить, он таким хитрым образом обходил их указания.

СВОЙ: Отдавал ли он себе отчет в том, что в стране накапливались проблемы?..
Брежнев: Прекрасно понимал. И проблемы действительно имели место — как в любом государстве мира. Вот только они были не настолько существенными, насколько их раздули задним числом. ВВП рос, благосостояние народа — также, страна выходила на новый технологический уровень. Доделывали «Буран», начали переводить ЖКХ страны с углеводородного топлива на мирный атом — строили ядерные ТЭЦ. Тогда, в начале 80-х, запускали много различных программ, сулящих фантастические перспективы. По сути, еще бы 10–15 лет такого развития — и СССР было бы уже никак не сломать. Потому и поторопились это сделать вскоре после смерти деда. 

СВОЙ: Получается, неосведомленность Брежнева о бытовых проблемах советских людей, о дефиците и прочих нехороших вещах — ложь? 
Брежнев: Естественно. Ведь не знать об истинном положении дел, с одной стороны, и не доложить об этом — с другой, было просто невозможно. Если одно ведомство утаит, а второе об этом поставит в известность, то случится скандал со всеми вытекающими последствиями. Он все знал, вот только, повторюсь, проблемы экономики Советского Союза ныне сильно преувеличивают. Ее специально разрушили, а теперь стараются всеми способами очернить. Недруги СССР нас очень боялись, ведь страна находилась на взлете в прямом смысле этого слова.

СВОЙ: Наших сограждан до сих пор пугают «железным занавесом»...
Брежнев: Как мне кажется, в то время вынашивались планы открыть границы, разрешить свободный выезд советских людей. Не сразу, а постепенно, по-умному. Чтобы народ, не разобравшись, не купился за границей на призрачное изобилие, следовало обеспечить таковое сначала у себя дома. Дефицит по отдельным категориям производимой продукции собирались устранить через несколько лет, более того, ожидалось появление качественно новых товаров.

СВОЙ: Дед делился с внуками планами на светлое будущее?
Брежнев: Никаких посиделок в духе «дед и внуки» в семье не было. У него на это просто недоставало времени, он постоянно работал. Все, что я вам сейчас рассказываю, собрано по крохам воспоминаний разных лет...

СВОЙ: А про Сталина что-нибудь говорил?
Брежнев: К Иосифу Виссарионовичу относился очень хорошо. Они были лично знакомы. На XIX съезде ВКП(б) Леонид Ильич должен был выступать 27-м, но его речь прозвучала третьей. Незадолго до мероприятия деда вызвали на Ближнюю дачу, там и познакомились с вождем. О чем говорили — никогда не распространялся. Разве только упомянул, что Сталин попросил внести в заготовленную речь некоторые изменения.

СВОЙ: О войне вспоминал?
Брежнев: Не любил эту тему. Все его инициативы по разоружению — как раз следствие памяти о Великой Отечественной. Он совершенно искренне хотел, чтобы на планете воцарился мир, чтобы повсюду прекратились массовые убийства людей. Договоры ОСВ-1 и ОСВ-2 — не показуха, а плоды личных убеждений сугубо мирного человека. Ему просто когда-то пришлось воевать, защищать Родину.

СВОЙ: А как же «Малая земля», которую в СССР так раскручивали?
Брежнев: Леонид Ильич никакого отношения к этой шумихе не имел. Что же касается книги, то она являлась литературной редакцией воспоминаний полковника Брежнева. Он их надиктовывал, потом тщательно вычитывал, правил. К теме войны относился в особой степени трепетно.

СВОЙ: Тем не менее войска в Афганистан ввел...
Брежнев: Он был против, настоял на этом Андропов, а Устинов того поддержал. Власть не принадлежала одному человеку, решения принимались коллегиально. Громыко тоже был за ввод. Однако страной как бы руководил Брежнев, значит, всю вину вешают на него.

СВОЙ: Как он относился к американцам? Как к врагам?
Брежнев: Совершенно спокойно к ним относился — как к партнерам в международной политике. Ведь тогда все решалось по взаимной договоренности, грубо говоря, по щелчку. Им что-то надо — звонят в Москву, приходят к соглашению. Так же и наши: телефонируют в Вашингтон — все просто и быстро. А потом этот сбалансированный двуполярный мир сломали, и получилось в итоге то, что вы видите.

СВОЙ: Машины Брежнева — любимая тема бульварной прессы. Лично Вас он когда-нибудь катал?
Брежнев: Водителем он действительно был отличным, технику любил. Только она в основном ему лично не принадлежала, машины числились за Гаражом особого назначения — знаменитым ГОНом. За руль он, конечно же, садился, но лишь на отдыхе. Управлял, например, одним из «подарочных» «Мерседесов» в Крыму, от аэропорта Симферополя — до дачи. При этом никого из семьи в авто не было, рядом с ним находились охранники. Таковы правила, и он им подчинялся. Иногда в салоне могла сидеть Виктория Петровна, но и это — редкость. Так что меня он не катал.

За руль «Волги» или ЗИЛа дед не садился, прекрасно понимая, что подобное поведение — не по чину. Негоже главе государства изображать простого шофера. Вот прокатиться иногда с ветерком на мощной полуспортивной машине — другое дело. Да и то охрана подобное позволяла очень неохотно. На автомобили он все-таки больше любовался, те стояли в ГОНе — и только.

СВОЙ: Еще одна избитая тема — охотничьи ружья...
Брежнев: Да, их постоянно дарили — и нарезные стволы, и гладкие. Под них на даче пришлось даже специальную «оружейку» строить и сажать туда охранника. По сути, это был рабочий инвентарь: как правило, на мероприятия в Завидово приглашались иностранные и крупные советские политики, там проводились важные переговоры. Лишь в исключительных случаях он мог расслабиться с друзьями. Хотя оружие любил и стрелял очень хорошо.

После смерти весь арсенал тут же изъяли, Андропов даже зачем-то дал на сей счет специальное указание. В семье осталась пара стволов, не сказать чтобы каких-то особенных. Куда потом делись все «ружья Брежнева», которые сегодня якобы можно купить чуть ли не в любом антикварном магазине, я не знаю.

Очень много неправды говорили и писали о Леониде Ильиче, и эти злые сказки, к сожалению, продолжают культивировать.

СВОЙ: Тем не менее, он до сих пор многими в народе любим. Вы, будучи внуком, на себе это ощущаете?
Брежнев: Еще как. Ни разу не было такого, чтобы о деде мне сказали нечто крайне неприятное. Да и вообще я не слышу про него негативных слов от простых людей. А это о чем-то говорит... Приятно, что уж там.