Делай, что должно

Меня не раз спрашивали: «А не хотели бы Вы экранизировать одно из произведений Льва Толстого?» Новый шквал вопросов посыпался, когда в Академии кинематографического и театрального искусства мы поставили несколько спектаклей по Бунину и Чехову. Хотел бы. И не одно. Но смелости, а вернее, дерзости для этого недоставало. Владимир Набоков справедливо заметил: «Высшая мечта автора: превратить читателя в зрителя». То есть великая литература — это не та, которую мы читаем, но та, которую ВИДИМ: она всецело захватывает наши мысли и чувства, персонажи — здесь, совсем рядом; кажется, протяни руку — и кто-то ее с готовностью пожмет. Можно ли усилить этот «визуальный» эффект, когда имеешь дело с Толстым? Сомневаюсь.

В начале 1960-х Сергей Бондарчук пригласил меня на роль Пети Ростова. Съемки «Войны и мира» шли годы, и за это время я, поначалу подросток, успел несколько повзрослеть. Сыграть пятнадцатилетнего юношу, увы, не довелось, зато посчастливилось близко и долго общаться с уникальным режиссером, получить от него несколько важных уроков на всю жизнь.

Работая много позже над картиной про Обломова, я прибегнул к использованию закадрового авторского текста. А перенял этот прием именно у Бондарчука, который, снимая свою замечательную эпопею, сумел удачно опереться на прозу Толстого — вдохновенно озвучил за кадром, возможно, самые глубокие философские мысли романа.  

Однажды мы проговорили с Сергеем Федоровичем ночь напролет, причем он долго пытался объяснить мне смысл недавно прочитанной им книжки Циолковского «Монизм Вселенной». Зачем Бондарчук мне все это рассказывал, понял лишь годы спустя, когда осознал масштабы творчества Льва Николаевича, огромность его гения и те неимоверные сложности, с которыми сталкиваются кинематографисты, стремящиеся показать на экране толстовских героев.

Впрочем, есть еще одно соображение, не позволяющее мне приступить к подобной экранизации. Каждый раз, когда я ставил картины по мотивам произведений Чехова, Гончарова и, сравнительно недавно, Бунина, приходилось — по давно заведенному мной же правилу — вместе с художественной литературой читать дневники авторов, изучать в мельчайших подробностях биографии. Важно было понять их отношение к созданным героям, изучить по возможности психологические свойства наших классиков, влиявшие на то, как подавался читателю тот или иной образ. К примеру, «Неоконченная пьеса...» основана не только на раннем тексте Чехова, но и на записных книжках, на деталях общения писателя с его современниками, на дружеской и деловой переписке.

Можно ли использовать тот же метод, обращаясь к творчеству Толстого? Боюсь, что нет. В жизни Льва Николаевича было невероятно много иррационального, спонтанного, продиктованного откуда-то извне. Скажем, начиная писать «Анну Каренину», он очень плохо себе представлял, ЧТО из этого получится. Просто отдался во власть вдохновения, следуя неизменному своему принципу «Делай, что должно, и будь что будет».

Мне этот девиз тоже весьма импонирует.