«Закружились бесы разны...»

О русской катастрофе 1917 года за последние десятилетия мы узнали если и не все, то очень многое. Этого вполне достаточно, чтобы, не рискуя быть обвиненными в субъективизме, недобросовестном подходе к историческим фактам и процессам, открыто высказываться о подрывных технологиях революционеров, их финансировании из-за рубежа, об участии в разрушительной работе иностранных правительств и спецслужб — германских, британских, американских. Знаем мы и о том, чем обернулся для страны тотальный революционный обвал — разрухой, чудовищными жертвами, уродливыми социальными экспериментами, торжеством хамов и «воинствующих безбожников»... 

Но неужели кучка заговорщиков, пусть даже располагавшая огромными деньгами, сумела исключительно своими силами и средствами обвалить могучую державу, взбаламутить, взбесить многомиллионный народ? Отнюдь. К началу трагических, переломных событий Россия уже оказалась тяжело больной.

Гибельная хворь охватывала страну постепенно, в течение нескольких столетий. Вольнодумство, «свободные» нравы, разврат, теории атеизма и либерализма... В первую очередь ими заражались аристократия, дворянство, интеллигенция. Еще в XVIII–XIX веках элита привыкла ориентироваться на Европу, зарубежные взгляды и оценки становились образцами для подражания, воспринимались как «общепризнанные». А уж потом — с «головы» — гниль поползла и вниз, на простонародье. 

Показателен пример с помещиком Иваном Петровичем Костомаровым, отцом известного историка. Увлекшись французским «просвещением», он принялся учить своих крепостных: Бога нет, и загробной жизни нет. Преуспел настолько, что дворовые в 1828 году убили его и ограбили. Рассудили: если за гробом ничего нет, то зачем себя ограничивать? Впрочем, духовные устои крестьян в ту пору были прочнее, чем у образованной части общества. Убийц замучила совесть, они вышли на церковное крыльцо и покаялись перед миром. 

Увы, Иван Петрович был не единственным энтузиастом «просвещения». А главное, в России утвердилась и развивалась западническая система образования. За основу брались все те же европейские стандарты и теории — и наряду с гуманитарными, техническими науками, интеллигенция получала всевозможные добавки. Проникалась комплексами «национальной неполноценности», привыкала считать зарубежное передовым, а свое, родное — отсталым. Необходимость кардинальных реформ по чужеземным образцам даже не обсуждалась, виделась прописной истиной.

Вовсе не случайно очагом либерального духа становилась профессорско-преподавательская среда. Она пополняла образование в германских, французских, британских университетах. А дальше — сеяла в душах молодежи семена импортных учений. Эти семена соединялись с обычным юным фрондерством и давали буйные всходы. Соблазны «свобод» кружили головы похлеще вина. Очернительство власти, законов, традиций становилось признаком хорошего тона. Внедрилось деление всех явлений на «прогрессивные» и «реакционные». Революционное, разрушительное относилось к прогрессивному. А все, что служило стабилизации государства, получалось реакционным.

Студенты, проникнувшись подобными идеями, становились учителями и несли их ученикам. В 1870-х кружки народников сунулись было открыто «будить народ». Но агитаторы ничего не добились, они были для русских людей чужеродными смутьянами. Без долгих разговоров их вязали и сдавали властям. Зато в сельскую земскую школу приезжал не политический агитатор, а «всего лишь» учитель, начитавшийся атеистических книг Ренана и восторгавшийся французской революцией. Он выглядел для ребят куда более авторитетным и знающим, чем родители или скромный деревенский священник. Такие же учителя приходили в рабочие вечерние школы...

ЕГОРИЙ: 
— Чарльз Дарвин, «Происхождение видов». Все это правда?.. Будто без Бога все, а просто обезьяна работала, работала, работала, работала и стала человеком...

ПОРУЧИК: 
— Ну, есть такая теория... А ты-то откуда это знаешь?

ЕГОРИЙ: 
— У нас учитель есть. Он к нам аж из самого Петербурга приехал. Чтобы нас учить... 

Болезнь России углублялась. В крайне непростом для государства 1906-м была созвана Государственная дума, началась эпоха парламентаризма. Но первое, чего потребовали народные избранники, — это всеобщая политическая амнистия. По стране лилась кровь, террористы нагло убивали государственных служащих, мирных граждан, а депутаты с пеной у рта голосовали за освобождение тех преступников, которых удалось изловить.

Поветрие либерализма охватило и высшие эшелоны руководства. Министры и губернаторы заигрывали с общественностью, во всем шли на уступки, стыдясь прослыть реакционерами. Даже в церкви пастыри пытались согласовывать проповеди с «прогрессом». Синод и церковные иерархи внушали терпимость к явно антироссийским (и антихристианским) учениям. Устои Православия расшатывались и слабели. Оцените сами: весной 1914 года из 16 выпускников Иркутской духовной семинарии лишь двое решили принять священнический сан, из 15 выпускников Красноярской семинарии — ни одного! Остальные предпочли работать учителями, чиновниками. Интеллигенция стала считать веру в лучшем случае красивой народной традицией. В худшем — относила к пережиткам, тормозящим прогресс. 

В наши времена принято восхищаться Серебряным веком русской культуры. Однако при этом забывается, что культура начала ХХ века была насквозь больной. Она погрязла в декадентстве, темных душевных надломах.

Ну а среди простонародья разрушение духовности проявлялось разгулом эгоизма. Рабочие вроде бы считали себя патриотами, но не находили зазорным бастовать во время войны, требуя повысить зарплату. Хотя зарплата у них была самой высокой по сравнению с другими воюющими государствами, а день забастовки на одном лишь Металлическом заводе в Питере недодавал фронту 15 000 снарядов. Крестьяне числили себя законопослушными и православными людьми, однако рьяно обсуждали «аграрный вопрос». Приглядывались: как бы переделить чужую собственность? 

Эти недуги разъедали фундамент империи и, по сути, предопределили ее падение. Антон Деникин впоследствии писал: «Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала... послужили большевики, я протестую... развалили другие, а большевики — лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках ее организма». По-своему он был прав. Обычная, отнюдь не большевистская интеллигенция в подавляющем большинстве бурно приветствовала Февральскую революцию, вполне одобряла аресты и убийства полицейских, офицеров, жандармов. Цепляла красные банты, выходила на демонстрации, запевала: «Вихри враждебные веют над нами...» Правда, в скором времени хлынули иные демонстрации, полезли на трибуны иные ораторы, и учителя с профессорами и предпринимателями вдруг с удивлением узнали: под «вихрями враждебными» и «темными силами» теперь подразумевают их самих.

Представляется нелишним обратиться к широко известной повести Михаила Булгакова «Собачье сердце». Разве можно забыть (тем более после тысячекратного показа экранизации Владимира Бортко по ТВ) столь колоритные образы? С одной стороны — умные, талантливые и высококультурные профессор Преображенский, доктор Борменталь. С другой — туповатый наглец Швондер, хам, троглодит Шариков. Однако на самом-то деле именно Преображенские, Борментали и прочая интеллигенция были в России главными носителями радикальных взглядов. Именно они вовсю ратовали за «свободу, равенство, братство». Кого же было винить в том, что «свободы» оказались привлекательными не только для них? Получили, по сути, то, к чему стремились. Только представляли себе это несколько иначе. 

ПОДПОРУЧИК: 

— А самое-то главное — кого винить? Этих нелюдей? Упырей этих? Откуда они взялись? Кто всю эту нечисть на свет Божий выпустил? 

Мы! Своими руками!  Сами все сделали. А теперь: «Ах, quel dommage! (Какая жалость! — СВОЙ) Как же это все случилось? Как же мы не видели, как же мы не ведали! Как же не понимали?» Сами себе врем! И это страшно!

Шариковых также создали наши интеллектуалы. Разумеется, не из собак. В булгаковской аллегории выразилось, по-видимому, оскорбленное самолюбие автора. Шариковых делали из простых русских людей — тех, которые прежде были честными, добрыми, богобоязненными... 

Напомним, первый заряд атеизма детишки получали еще в школах. Так Сергей Есенин в автобиографии хвастался, как он пристрастился прогуливать церковные службы, жульничать с деньгами, которые ему давала бабушка на освящение просфоры. Как видим, семья была верующей, бабушка набожной. Кто же сбил Сережу с пути истинного? Очевидно, учитель. Или товарищи, отвращенные от веры «просвещенными» наставниками.

Другие такие же мальчики и девочки, повзрослев, вступали в отряды типичных шариковых, брали винтовки, чтобы «все взять и поделить». Из особо рьяных безбожников формировались когорты палачей, развернувших кампании красного террора, массовые казни «буржуев» — то есть интеллигенции. В Евангелии сказано: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской» (Мф, 18,6). Так оно и случилось... 

В древние времена, описывая те или иные бедствия, русские летописцы не искали виновных где-то на стороне. Причину они формулировали однозначно: «по грехам нашим». Для объяснений катастроф ХХ века подобное определение тоже оказывается наиболее точным. Россия фактически отреклась от государя. Даже среди белогвардейцев монархистов было очень мало. Ну что ж, не захотели законного царя — попали под власть узурпаторов. Вынуждены были терпеть такой гнет, какой и в самом страшном сне не снился.

Образованная часть российского общества брезгливо кривилась от отечественных порядков, мечтала жить «как за границей». Эта мечта в какой-то мере исполнилась. Два миллиона человек очутились в эмиграции, получили заграничный «рай» со всеми «свободами» и «прогрессом». Правда, до революции русские интеллигенты и предприниматели видели Европу из окон комфортабельных отелей, пансионатов, через призму книг и газет. А теперь им пришлось зарабатывать на хлеб грузчиками, судомойками, чернорабочими, даже проститутками... Но ведь темная сторона западной жизни существовала и раньше! Значит, мечтали как раз обо всем этом, только себе предназначали иную роль.

ФОКУСНИК (ПОРУЧИКУ):

— Вся наша жизнь российская — это мишура и лужи, лужи и мишура. Послушайте, с вашим умом и талантом нечего здесь делать. Не-че-го! Ваше место... Вы за границей когда-нибудь были?

Крестьяне с энтузиазмом громили помещичьи и «кулацкие» хозяйства, захватывали чужую землю, имущество. А в итоге сами подверглись раскулачиваниям и коллективизации. Палачи, расплескавшие по России дикий террор, через пару десятилетий попали под репрессии. «Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Мф, 7,2).

В 1922–1923 годах большевики нанесли сокрушительный удар по Православной церкви. Закрывали и грабили храмы, монастыри. Казнили священников, монахов, мирян. Многие тысячи людей разослали по тюрьмам. Но миллионы предпочли смолчать. Не пытались защищать свои храмы и батюшек. А в июне 1941 года в армии оказались солдаты 1922–1923 годов рождения, ровесники разгрома Церкви. Именно это поколение — трагическое, героическое, жившее собственными идеалами, представлениями о правде и справедливости — попало под первый, наиболее сокрушительный удар врага и было стерто почти полностью. 

Увы, все закономерно. Отвечать пришлось и преображенским — за то, что произвели шариковых, и шариковым (а главное и самое страшное — их детям) — за все, что они натворили.