Купол над вольной Невой

Нынешний юбилей великолепного храма, одного из самых красивых строений Санкт-Петербурга, — 160 лет с момента освящения, — является, безусловно, и общенациональной культурной датой. Исаакиевский собор — не только архитектурный шедевр, но и многозначный символ: имперской мощи, особой русской европейскости, мужества и стойкости жителей города на Неве. Невероятная история предшествующих строений, легенды, окутывающие возведение храма, добавляют таинственных обертонов в мелодию его судьбы.

Исаак-великан

Восхищаться творением французского архитектора Огюста Монферрана начали в то время не сразу и не все — лицом к лицу лица не увидать. Но уже великий поэт, дипломат и государственник Федор Тютчев сполна прочувствовал мощь нового символа столицы империи: «Глядел я, стоя над Невой, как Исаака-великана во мгле морозного тумана светился купол золотой». Незаменимым аккордом в симфонии питерского зодчества признали собор такие чуткие композиторы, как Мусоргский и Римский-Корсаков.

Великому провидцу Достоевскому Исаакий «пригодился» для светлого контраста душевным метаниям Раскольникова, бредущего по Николаевскому (Благовещенскому) мосту: «Купол собора, который ни с какой точки не обрисовывается лучше, как смотря на него отсюда, с моста, не доходя шагов двадцать до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можно было отчетливо разглядеть даже каждое его украшение».

Поэт и критик Теофиль Готье описал собственные впечатления от знакомства с собором: «Когда путешественник по Финскому заливу приближается на пароходе к Санкт-Петербургу, купол Исаакиевского собора, словно золотая митра, водруженная над силуэтом города, уже издали привлекает взгляд. Исаакиевский собор блещет в первом ряду церковных зданий, украшающих столицу всея Руси... Можно сказать, что это наивысшее достижение современной архитектуры».

«Вновь Исакий в облаченьи из литого серебра», — кратко и емко живописала Анна Ахматова уже в начале XX века. А ее муж Николай Гумилев незадолго до трагической гибели поднялся до предельно высокого и как бы закрывающего тему образа: «Верной твердынею православья врезан Исакий в вышине, там отслужу молебен о здравьи Машеньки и панихиду по мне».

Признанное величие не умалилось в дальнейшем ни наивной антирелигиозной пропагандой с маятником Фуко, качавшимся десятилетиями под куполом, ни суетной разноголосицей туристов, беспрерывно шаркающих по старым винтовым ступеням, ни страшными бедствиями прежней эпохи. Кстати, в период Великой Отечественной войны Исаакий сыграл роль «заговоренного» хранилища художественных ценностей, которые складировали в подвалах. Поступить таким образом посоветовал в начале блокады один офицер, обосновав свое предложение чистой прагматикой: летчикам люфтваффе золотой купол храма нужен как ориентир, и немцы не станут это место бомбить-расстреливать.

Собор часто изображали на картинах как один из символов непокоренного Ленинграда. Не сдалась в конечном итоге и твердыня православия: в центр купола, где антирелигиозники некогда закрепили «на века» трос пресловутого маятника, в наши дни вернулась фигура голубя, символизирующая третью ипостась Пресвятой Троицы.

Се памятник двух царств...

А начиналось все при Петре I. Будущий император родился 30 мая (ст. ст.), в день Исаакия Далматского, и закономерно считал этого византийского святого своим небесным покровителем. В честь него была заложена 30 мая 1710 года близ Адмиралтейства деревянная Исаакиевская церковь. Там в феврале 1712-го Петр венчался с Екатериной.

Несмотря на то, что здание просмолили как корабль, оберегая от речной сырости, уже в 1717-м оно обветшало. На его месте началось возведение каменного храма. Поручили эту миссию немцу Георгу Иоганну Маттарнови, который, однако, скоропостижно скончался. Тогда за дело взялся швейцарский архитектор Николай Гербель, спустя три года тоже внезапно умерший. И только в 1727-м закончил строительство Яков Неупокоев, назначенный главным зодчим, очевидно, из-за своей «надежной фамилии». Его храм сильно смахивал на Петропавловский собор, стоял, по свидетельствам современников, прямо возле Невы, где ныне возвышается Медный всадник. Место было далеко не лучшим: разливаясь, река подмывала фундамент. Летом 1735-го церковь выгорела внутри от пожара, вызванного прямым попаданием молнии. В итоге решили полностью разобрать.

Казалось, о культовом сооружении с неудачной судьбой забыли навсегда. Но в 1762 году Екатерина II решила в память о Петре Великом возродить храм на новом месте (там, где стоит современный собор). Проект поручили итальянскому архитектору Антонио Ринальди. Строение изначально представлялось величественным: цоколь и первые уровни стен возводили из олонецкого мрамора. Но к концу дней императрицы оно было готово лишь наполовину, до карниза. Павел I, не любивший начинаний матери, приказал немедля перевезти весь оставшийся мрамор на территорию Михайловского замка, а собор достроить кирпичом. Архитектора обязали снизить высоту колокольни и главного купола, убрать как излишества боковые маковки.

Обиженный Ринальди покинул Петербург, передав дело своему соотечественнику Винченцо Бренне. Долгострой завершился лишь к началу XIX столетия и увенчался относительной неудачей. Об этом сооружении, освященном в 1802 году, светские остряки сочинили эпиграмму: «Се памятник двух царств, обоим им приличный, на мраморном низу воздвигнут верх кирпичный».

Только что открытый храм сразу же начал сыпаться: на одной из служб на головы молившихся рухнула отсыревшая штукатурка. Проверочная комиссия обнаружила безобразное качество строительства и доложила о необходимости коренной реконструкции.

Двадцать четыре проекта

В 1809-м Александр I объявил конкурс на проект нового Исаакиевского собора. Архитектурные планы признанных мэтров, среди которых были Джакомо Кваренги, Андрей Воронихин, Василий Стасов, Тома де Томон, Чарльз Камерон, были отвергнуты, ибо все перечисленные собирались возводить здание заново, полностью снести конструкции предшественников. Император не желал столь расточительно разбрасываться деньгами, но, с другой стороны, не хотел и ошибиться, давая добро на сооружение очередной однодневки. Требовалось остановить бесславную зодческую эпопею.

Пока судили да рядили, началась Отечественная война, надолго задержавшая рассмотрение предложенных идей. Вернулись к ним лишь в 1816-м. И тут произошло событие, повергнувшее многих в шок: в качестве окончательного император выбрал проект никому не известного Огюста Монферрана, с причудливой и непрозрачной личной судьбой, не имевшего даже официального архитектурного образования. И фамилия его, вошедшая позже в энциклопедии, была не более чем прозвищем (переводится как «железная гора»). Однако француз сумел представить на выбор двадцать четыре проекта собора в разных стилях и обязался использовать уже готовые конструкции Ринальди.

С 1818 года начинается очередной долгострой (процесс шел при трех императорах), исполненный смелых технических новаций, а также документальных нестыковок и досужей мистики.

Стройка века была приостановлена из-за нараставшего вала критики профессионалов. Монферран существенно переработал проект, взяв идею пирамидального очертания у двух русских архитекторов — Василия Стасова и Андрея Михайлова. Правда, некоторые историки объясняют эту и последующие задержки в возведении здания тем, что приходилось исправлять технические просчеты, допущенные французом.

Новый проект утвердил в апреле 1825-го Александр I.

Оригинальным для того времени ноу-хау стало уплотнение болотистого грунта с помощью 10 762 свай, вживленных в основание фундамента. В петербургских салонах родился на эту тему анекдот: начали вбивать первую сваю, а ее засосало под землю; принялись вколачивать вторую, третью — та же история, процесс продолжался до тех пор, пока из Нью-Йорка не прислали депешу: «Зачем вы испортили нам мостовую своими бревнами с клеймом петербургской лесной биржи «Громов и К»?!»

Гранит для колоннады Исаакия добывали в каменоломнях около Выборга. Руководивший работами каменотес Самсон Суханов придумал новаторский метод извлечения из породы цельных глыб. В гранитном массиве с двух сторон сверлили отверстия, забивали в них клинья и долбили по ним, пока камень не трескался. В расщелину вставляли чугунные рычаги с кольцами, сквозь которые были продеты канаты. По сорок рабочих тянули за них, выламывая здоровенные блоки. Интересно, что знаменитые исаакиевские колонны поставили раньше стен собора.

Когда уже начал вырисовываться величественный силуэт, известный петербургский шутник Александр Жемчужников однажды ночью переоделся в мундир флигель-адъютанта и разбудил всех столичных архитекторов-академиков известием: им, дескать, надлежит поутру явиться во дворец, поскольку Исаакиевский собор провалился под землю...

Недоумений и умолчаний хватало и без всяких розыгрышей. Историки города на Неве обращают внимание на несоответствия дат и многих документов по строительству Исаакия, а также странную разницу между его обликом и сохранившимися ранними литографиями.

Так, немецкий инженер-мостостроитель Вильгельм фон Треттер умудрился нарисовать «новый», как бы монферрановский, храм, стоявший на его законном месте, в 1820-е годы. Правда, при внимательном рассмотрении становится понятно, что на самом деле германец изобразил Спасский собор, тоже возведенный Монферраном, но не в Петербурге, а в Нижнем Новгороде. Какова цель подобной мистификации? Ответа нет.

Пока стоят леса

Все эти странности плюс нетрадиционные для православных храмов экстерьер и интерьер породили уже в наши дни полубезумную конспирологическую версию: Монферран всего лишь реконструировал древнее, сакральное сооружение, остатки которого сохранились со времен гиперборейской цивилизации.

А в середине XIX века по Северной столице ходили слухи о том, что некий оракул предсказал архитектору: тот умрет, как только закончит стройку; вот почему она и длится так долго — Монферран специально тянет время.

Практически так и вышло — зодчий скончался через месяц после освящения храма, произошедшего 11 июня (30 мая по ст. ст.) 1858 года. Смерть его тут же обросла домыслами. Суть одного из них такова. Александру II доложили, что Монферран в декоре западного фронтона изобразил среди святых себя с моделью собора в руке, поэтому рассерженный государь на церемонии освящения не подал ему руки, не поблагодарил, резко отвернувшись. Архитектор сильно расстроился и заболел смертельной горячкой. Достоверность слуха о сфокусированном гневе императора вызывает сомнение, ведь, кроме скульптурного портрета зодчего, на том барельефе представлены фигуры с лицами президента Академии художеств Алексея Оленина и князя Петра Волконского. Доподлинно известно лишь то, что царь отказался исполнить волю Монферрана — похоронить его в построенном им храме.

Исаакий (наряду с Казанским собором) стал официальным символом имперского православия. Здесь, в частности, крестили членов царской семьи. Строительные леса тем не менее тут еще долго не снимали — многочисленные доработки длились почти полвека. Это, в свою очередь, породило новую, теперь уже общероссийскую легенду. Она гласила: династия Романовых будет царствовать, покуда вокруг собора стоят леса. Вроде бы глупость, однако же вот факт: последние деревянные конструкции были разобраны аккурат в разгар рокового для России планетарного побоища, в 1916-м.

Горделивый собор с трудной и запутанной судьбой пережил войны, революции и лихолетья. Построенный европейцем с явным парафразом античного зодчества, язвительно критикуемый в разные годы, Исаакий занял исключительное место в архитектурном наследии России, являя граду и миру свой по-особому торжествующий русский дух. Бюст загадочного создателя, изваянный из 43 пород минералов и камней — всех, что были использованы в строительстве собора, можно увидеть внутри гулкого храмового пространства.

«Взгляд сверху» на это вечно-имперское, сугубо питерское произведение неплохо передает в одной из своих лучших песен Александр Розенбаум: «Хочу летать я белой чайкой по утрам и не дышать над Вашим чудом, Монферран».

Pro  et  contra

Вот уже несколько лет общественность горячо обсуждает вопрос передачи Исаакиевского собора в ведение Русской православной церкви. Мнения по этому поводу разделились.

Владимир Крупин, писатель:

— Странно, что вообще такая проблема возникла. На фронтоне Исаакия выбита надпись из Евангелия: «Храм Мой храм молитвы наречется». Все светские мероприятия внутри него следует согласовывать с церковным священноначалием, чтобы те никоим образом не мешали службам. Церковь наша никогда не препятствовала туристическому потоку, однако он должен проходить в определенное время и по установленным правилам. Все и всегда можно решить полюбовно, не уничтожая музей и никого не обижая. Но для начала надо восстановить историческое право Русской церкви на здания, построенные как православные храмы и служившие таковыми.

Александр Кузьмин, заместитель председателя Творческого союза музейных работников Санкт-Петербурга и Ленобласти:

— Главным распорядителем Исаакия должно быть государство, поскольку церкви он никогда не принадлежал. По закону собор находится в составе музейного комплекса на правах оперативного управления. Там регулярно проводятся службы — более 600 в год. Учитывая их посещаемость, многие иерархи РПЦ считают, что этого вполне достаточно. И следовательно, никакие изменения в статусе Исаакиевского собора не нужны.