Джон, который влюблен в Россию

О британце-фермере Джоне Кописки, вот уже два десятилетия демонстрирующем то, как иностранец может вести честный бизнес в России, говорят у нас немало. Всплеск особого интереса возник в апреле этого года, когда колоритный бородач обратился к Владимиру Путину во время «Прямой линии», сказав примерно следующее: господин президент, вам, похоже, не все рассказывают о положении дел в стране. А тот, улыбаясь, заверил: знаю достаточно — и про импортозамещение, и про чиновничью волокиту, и про лукавую статистику... За этот краткий диалог ухватились многие, прежде всего либеральные, журналисты: вот, дескать, приехал к нам европеец пожить да поработать, хотел как лучше, а получилось...

Вкратце историю Кописки знают многие. В конце сентября рассказывала про него и газета «Культура». Русская жена, очаровавшая британца настолько, что он решил поменять род занятий, страну проживания и даже конфессию, пятеро детей, старшему из которых от роду — двадцать один, а младшей — девять... Семейные фото, на коих фермер красуется в косоворотке... 

Его ферма находится во Владимирской области, в деревне Крутово, неподалеку от легендарных ерофеевских Петушков. Как проехать «к Джону», там покажет всякий — доброжелательно, по-соседски. «Богдарня» (от словосочетания «божий дар») — так он назвал в свое время обширные земельные угодья вкупе со всем остальным, входящим в агротуристический комплекс: конным двором, мини-ипподромом, парком, на территории которого есть и отели, и пикниковая зона. Как гласит интернет-реклама, здесь «постигают философию сельской жизни». Едут сюда в основном москвичи и гости из дальнего зарубежья.

Первое, что бросается в глаза каждому входящему в банкетный зал «Богдарни», — флаг ДНР и внушительный постер «Родина-мать зовет!». Такая «социальная реклама» занимает все свободные простенки помещения. И привлекает внимание не только взрослых, но и детей, для которых тут регулярно проводят экскурсии.

«Империя» Кописки включает в себя также — и это, пожалуй, важнее всего прочего — коровники и мясо-молочное производство. Данная часть владений получила название «Рождество». 

На стандартное, всем в мире знакомое «how are you?» ставший у нас знаменитым «варяг»-аграрий отвечает:

— Каких-то неразрешимых проблем я как фермер не испытываю, во всяком случае — пока. По мере необходимости кредитуюсь, понемногу развиваю бизнес, взаимодействую и с властями Владимирской области, и с правительством Москвы. Последнее, кстати говоря, безвозмездно предоставило торговую площадь в центре столицы, на Тверской. Это очень серьезная помощь. За счет таких, особых условий наши товары там продаются чуть ли не по себестоимости. И в то же время они гораздо дороже продукции, лежащей на полках обычных супермаркетов. Почему? Я не добавляю пальмовое масло. Сыр у меня — настоящий. Чтобы он обходился покупателю по триста рублей за килограмм, надо либо субсидировать его производство из бюджета, либо предоставлять нам приемлемые кредиты. Не на 10, а на 25 лет. И не под 20 процентов, а максимум под 3–4. В противном случае не стоит ждать ни роста выпуска, ни низких цен. Мы перерабатываем полторы тонны молока, будучи уверены, что реализуем продукцию. Но способны-то мы при существующих мощностях перерабатывать гораздо больше. Только кому все продадим? Получается замкнутый круг. Многие говорят об импортозамещении, но не объясняют, какими способами этого добиваться. В России, конечно же, могут делать (и кое-где делают) качественные, вкусные продукты: сыр, сметану, колбасу — все, что угодно. Но какова их цена? В Западной Европе уже 50–60 лет весьма ощутимо поддерживают сельхозпроизводителей. А у нас? Вот вступили мы зачем-то в ВТО, и нам предлагают конкурировать с Европой. Но ведь Россия — холодная страна, с рискованным земледелием. Значит, стартовые условия у нас с ними далеко не равны. Чисто рыночный подход в отношении пищевой и перерабатывающей промышленности, на мой взгляд, недопустим. Такая модель не применяется в европейских странах, на которые у нас якобы хотят ориентироваться. Еда, пропитание — фундамент жизни любого общества, поэтому в вопросах продовольственной безопасности опираться на одни лишь рыночные механизмы просто опасно. Сколько молока надо в масштабах страны? Нам вообще нужны качественные молочные продукты? Если проанализировать сегодняшний потенциал российской промышленности, то станет очевидно: обеспечить население только своим молоком мы пока не в состоянии. Значит, импорт все же будет... 

Перспективы своих детей Джон Кописки связывает с Россией. Но что думают на сей счет они сами? Старший, Степан, три года назад, вспомнив вдруг об англосаксонских корнях, заявил, что хочет уехать в Европу. Расставание с семьей получилось драматичным. Отец купил ему билет до Лондона, дал «подъемные» на первое время, в сердцах отобрал российский паспорт и чуть ли не отказался от сына: делай, мол, как знаешь, только потом не жалуйся.

На вопрос, почему Кописки-отец «лишил» сына гражданства РФ, ответ был такой: «Он сказал, что здесь все плохо. Устремился в Европу. И я не стал ему препятствовать. Три года познавал там жизнь...»

Летом 2015-го Степан позвонил и сообщил, что хочет вернуться. Блудного сына, само собой, приняли. 

— Поначалу работал в Лондоне, в ресторанном бизнесе, — делится он еще пока слишком отчетливыми воспоминаниями. — Что-то получалось, что-то нет, но себя обеспечивать приспособился. Проблема в другом: я увидел европейцев такими, каковы они есть, — равнодушными, ограниченными. И очень недружелюбными по отношению к России. Они и вправду верят в медведей на наших улицах. Считают себя культурными, цивилизованными, хотя нравы там... Одно только молодежное пьянство чего стоит. Нет, это все не для меня. 

— В итоге поступил правильно, — резюмирует отец, — выбрал нашу страну. Но его выбор, по сути, мало чем отличается от того, что сделал я когда-то: перебрался сюда именно потому, что полюбил Россию. И только потом — Нину... 

Сейчас, за кофе с сырными кубиками всевозможных сортов, Джон и его жена рассуждают об этом спокойно, как о чем-то весьма давнем. Только они знают, как пережили трехлетнюю разлуку с сыном.

— Попробуйте сыр, — предлагает Джон. — Вкусно? Во Франции о нем сказали бы: сыр от Джона. У меня есть на него сертификат! А ведь французы больше 400 сортов своего твердого сыра делают. Но мой признали...

Тема сбыта в России для него довольно болезненна. Да, он продает продукцию и на собственной ферме, и в Москве на Тверской, и через интернет. А во Владимирской области — уже нет. При средней зарплате в 26 000 рублей местные жители вряд ли смогут себе позволить «рождественский» сыр — даже по себестоимости. Такая ситуация фермера сильно печалит. И прежде всего то, что наши люди в массе своей покупают ненастоящий и оттого относительно дешевый сырный продукт.

— Может, в Суздале попробуете торговлю наладить? Скажем, для экскурсантов, путешествующих по Золотому кольцу?

— Нерентабельно. Туристов там не так много, как принято считать. Иностранцев, курсирующих по Кольцу, во Владимирской области каждый год не больше миллиона. И в нынешних условиях это — предел, максимум того, что может сделать бизнес в плане их привлечения. Чтобы было больше, должно активно вмешаться государство. У нас нет необходимой инфраструктуры, должной связи, рекламы... На мне лично, на моем деле это никак не отразится — больше миллиона интуристов к нам приедет или меньше. Мне хватает. В конце концов, это не наша проблема, а их, иностранцев, — в том, что они Россию не увидят. 

— Вы здесь уже более двадцати лет. На ваших глазах шло становление нового государства. Каким оно было два десятилетия назад, на взгляд приезжего? И есть ли сейчас надежда на лучшую жизнь в нашей стране?

— У меня, наверное, несколько своеобразный взгляд. Я объехал весь мир. И выбрал Россию. Она живет по-своему, и это нормально. Отношение западных политиков к ней какое-то наивное. Те не могут или не хотят понять, что мы — это мы. С нами надо сотрудничать и принимать нас такими, какие есть. Нельзя грубо вмешиваться в эту жизнь, пытаться менять ее и наш менталитет. 

— «Мы» — это русские?

— Конечно. Я же русский человек, — в словах Джона звучит абсолютная уверенность и даже некоторая гордость. — Наша политика — не diplomacy. Мы честно говорим то, что думаем. А эти дураки полагают, что открытая, искренняя позиция — сродни агрессии.

— Ваши дети учатся в России. А как относитесь к утверждению о том, что лучшее образование — в Лондоне?

— Английское образование — не лучшее, — охотно поддерживает беседу Нина Валерьевна. — Просто британцы умеют «строить» избалованных детей, стремятся делать из них джентльменов. То есть тех, кто переносит трудности, не меняя выражения лица, а также тех, кто способен повелевать. Система образования у них нацелена именно на это, а не на получение знаний. Умных они себе покупают. Если ты посылаешь туда ребенка, то в итоге получишь иностранца. Нам с Джоном такого не нужно. Поэтому наш сын Василий учится в РУДН, в этом же вузе получал образование Степан. Ефросинья, Марфа и Тимофей — пока школьники.

— Какой язык для семьи определили как главный?

— Русский, — отвечает Нина Валерьевна. — Это родной язык наших детей, хотя по-английски они тоже говорят.

— Русский — очень сложный язык, — добавляет Джон. — К сожалению, я был настолько ленив, что хорошо его не выучил. Это беда многих европейцев в России. Есть знакомые журналисты из Англии, которые, прожив здесь годы, по-прежнему плохо говорят по-русски. И порой это приводит к ужасным ошибкам в их статьях. Цепочка такая: незнание языка — непонимание его — непонимание страны. А это уже политика.

— Общаетесь с бывшими соотечественниками?

— В основном по работе. Друзей в Британии у меня нет. Мои друзья и приятели — русские. Раньше, когда мы были моложе, таковых было значительно больше. С годами общение сужается до масштабов семьи. Вернее всего это правило работает, когда много детей. Наши младшие — пока совсем маленькие. А это требует особых забот, особого общения... Раз уж заговорил о друзьях, добавлю: их не может быть больше двух-трех. Русский язык очень удобен тем, что позволяет точно обозначить: знакомый, хороший знакомый, очень хороший знакомый, приятель. А друг — это как брат. 

— Католицизм на православие поменяли из-за жены?

— Не совсем так. Прежде всего, я верю в Бога. Отношение у католиков к вере выражается в первую очередь в богобоязненности. В России страх перед Богом — это немного другое. Я принял веру так же, как принял Россию. А страну полюбил, как можно полюбить женщину. Тут не думаешь о том, насколько она хороша, красива. Просто любишь и все. Поэтому меня всегда веселит вопрос журналистов: «Ну, как вы тут, привыкли?» Разве можно к любви привыкнуть или как-то рационально, прагматически ее оценивать?

— Вы, судя по Вашим словам — а равно делам, — патриот России?

— Патриотизм — слово такое... Вот есть американский патриотизм. Это своего рода взгляд на мир, стиль жизни. В чем-то похожий на европейский. Я до сорока лет так или иначе этого придерживался. Был как робот: ел, спал, работал. И вдруг приехал сюда. И понял, что можно иначе жить, любить, радоваться.

— Я видела немало иностранцев, которые подолгу жили в нашей стране, — подхватывает «вторая половина». — Они, по-моему, бывают двух типов. Первые не принимают Россию, а просто работают здесь с мыслью, что в итоге уедут. А есть и такие, кто обратно вернуться уже не может, они «заболели». 

— В русском характере — слишком большое уважение к иностранцам, — дополняет Джон Кописки. — А ведь они такого не понимают. Мы гостеприимны, готовы отдать гостям последнее. Те же на этом спекулируют, считая подобное отношение следствием наивности, полнейшей нерациональности. Самая плохая пропаганда России — то, как свою страну оценивают некоторые россияне. Вот чего я не смог принять и не приму, так эти постоянные разговоры: мы плохие, не работаем, пьяницы...

— О, наше пьянство — вообще пунктик! — замечает Нина Валерьевна. — На самом деле Россия по уровню алкоголизации — даже не в первом десятке. Вы не знаете, как пьет английская молодежь! 

— Вот вам свежий пример, — снова подключается Джон. — Мы отмечали День Москвы, который, кстати говоря, был организован столичными властями практически безупречно. К нам приехал знакомый молодой человек из Лондона, выпускник Оксфорда. Гуляли вечером по улицам столицы: полно народа, все веселятся. И он меня спрашивает: «Почему нет нетрезвых парней и девушек? Если бы такой праздник был у нас, то на каждом углу валялись бы пьяные». И я знаю, что так оно и есть, причем не только в Лондоне. Видел толпы безобразно пьяных на всенародном праздновании в Париже — картина мерзкая... У этого парня из Оксфорда был шок от трезвой Москвы. Он не мог поверить в то, что сотни тысяч человек на совместных торжествах могут без «допинга» гулять и смеяться. Нашим соотечественникам давным-давно пора прекратить ругать себя за все и, наконец, поинтересоваться, а кто такие в действительности европейцы? Так ли они хороши, как русские себе придумали? Спросите у меня, я расскажу.