Доброе сияние разума

Милая сторона

Тихая рязанская улочка, застроенная деревянными усадьбами XIX века. Недалеко возвышаются корпуса Приборного завода, шумит оживленный проспект. А здесь — резное кружево, потрескавшийся асфальт и милые старомодные фонари. Живописных мест в бывшей столице древнего княжества сохранилось немало. Но это особенное: в одном из домиков, с мезонином и охристыми наличниками, провел детство и юность знаменитый русский физиолог.

Теперь тут Мемориальный музей-усадьба академика И.П. Павлова, открывшийся в 1946 году, к десятилетию со дня смерти ученого. Стараниями нынешнего директора Натальи Загриной бывшие павловские владения превратились в чудный оазис. Душистые клумбы, скамейки вдоль дорожек, яблоневый сад. На траве — августовский ковер из ароматных анисовок. Отец ученого, Петр Дмитриевич, собравший внушительную библиотеку, научился прививкам по книгам и вывел особые сорта яблок и груш. У рязанцев они пользовались большим успехом: многие местные сады — «родственники» того, павловского.

Родители Ивана Петровича принадлежали к духовному сословию. Семья была большой: десять детей, пятеро из которых умерли во младенчестве. Мать Варвара Ивановна (урожденная Успенская) грамоты не знала: ее отец, священник, обладавший крутым нравом, считал, что женщине лучше выучиться рукоделию. Она действительно прекрасно вязала и шила: комоды в мемориальном доме украшены белоснежными салфетками, кровати — узорными покрывалами... Свою жизнь целиком посвятила семье. 

Иван Павлов вспоминал: «Она чудесный человек, настоящая мать, для которой дети — все». Отец ученого первым в роду стал священником: предки его относились к беднейшим церковным чинам — дьячкам и пономарям. Окончил семинарию, служил в приходе церкви Николы Долгошеи, в течение 12 лет непрерывно избирался благочинным. Получил орден Владимира 4-й степени, что давало право на звание потомственного дворянина. Был человеком строгим и авторитетным. «Он боялся, что дети могут вырасти лодырями, — рассказывает Наталья Загрина. — Если ребята перед обедом проявили усердие, вставал и говорил: «Щи и хлеб не зря съедены, а заработаны честным трудом. Поэтому радость испытывайте великую». 

Иван Петрович потом с благодарностью вспоминал: «Всегдашнее спасибо отцу с матерью, приучившим меня к простой, очень невзыскательной жизни». Великий ученый до конца дней оставался аскетом — даже когда его открытия получили всемирное признание. Любым деликатесам предпочитал винегрет и манную кашу...

Его университеты

Когда Ваня был еще мал, произошел несчастный случай. Раскладывая на помосте яблоки для просушки, ребенок упал и сильно ушибся. Стал бледнеть, чахнуть. Лекарства, изготовленные матерью из трав, не помогали. И тогда его крестный, игумен Троицкого монастыря, забрал Ивана к себе. Водил на прогулки, поил куриным бульоном. Приучал к чтению. Заметил, что мальчик-левша, играя в городки, хорошо бросает правой рукой — стал развивать и ее. 

Во многом благодаря этому Павлов впоследствии стал уникальным хирургом, с легкостью оперировавшим обеими руками. Через год окрепший Иван вернулся в Рязань и поступил в духовное училище, а затем — в семинарию. Окончил пять общеобразовательных классов, однако во время учебы увлекся статьями Писарева, пробудившими в нем интерес к естествознанию. Еще больше повлияла на юношу монография Сеченова «Рефлексы головного мозга»: Павлов до конца дней называл Ивана Михайловича своим учителем. Воспользовавшись известием о том, что семинаристам, не окончившим шестого богословского класса, позволялось учиться в университете, Ваня уехал в Санкт-Петербург. Набожный отец не сразу принял выбор сына, на которого возлагал серьезные надежды. Отказался помогать деньгами, и скудные средства студент Императорского университета добывал репетиторством. Позже отцовское сердце смягчилось, и Петр Дмитриевич отправлял первенцу письма на латыни, признавая его заслуги: «Возлюбленнейший сын мой, как не возрадоваться мне успехам твоим на пути познания…»

Не только Иван, но и его братья получили хорошее образование. Этому, вероятно, способствовала мать, осуществившая таким образом свою несбывшуюся мечту. Дмитрий стал адъюнкт-профессором химии, ассистентом Менделеева. Петр, считавшийся самым талантливым, подавал надежды как зоолог: его студенческие работы приводили в восхищение именитых профессоров. Однако произошло несчастье: «Дмитрий и Петр, уже студенты, отправились зимой на охоту, взяв Сергея, — рассказывает Наталья Александровна. — Возвращались поздно и не заметили, как свалились с розвальней в глубокую яму. Старшие быстро выбрались, а младший не смог. И тогда Петр протянул ему ружье — прикладом, сам держась за ствол. Видимо, выбираясь, Сергей нечаянно нажал на спусковой крючок. Петр был ранен в бок и через два дня скончался в страшных мучениях. Профессора писали: закатилось солнце зоологии».

Семья была безутешна. Сергей, единственный из братьев, стал священником и всю жизнь отмаливал нечаянный грех.

«Потеряно сердце…»

Став студентом естественного отделения физико-математического факультета, Иван все силы отдавал науке. Непрактичного и не приспособленного к жизни старшего брата взялся опекать Дмитрий, тоже вскоре поступивший в Санкт-Петербургский университет. Готовил еду, покупал одежду. «Однажды Иван Петрович собрался на стажировку в Германию, — рассказывает Наталья Загрина. — Младший брат отсутствовал, и он сам приобрел костюм — ярко-желтого цвета. Немецкие коллеги, увидев его, рассмеялись. И через несколько лет, когда он вновь приехал, шутили: опять к нам прилетела русская канарейка!»

Беспомощный в быту, Павлов вряд ли бы покорил научные высоты, если бы не жена, ставшая опорой во всем. Серафима Васильевна Карчевская родилась в Керчи, выросла в Ростове-на-Дону. Семнадцатилетней девушкой приехала в Петербург. «Ивану сначала показалось, что из богатой семьи, — говорит Наталья Загрина. — Он боялся: как отнесется к ним, разночинцам?» Однако друг ему шепнул: «Провинциалка. Пахнет голодом. И никому не известная».

Серафима была эмансипированной, острой на язычок. Приняла предложение Ивана Петровича лишь с условием, что год проработает сельской учительницей. В разлуке Павлов издавал газету «Попался» — самодельную, в письмах. И с объявлениями: «Потеряно сердце. Нашедший может получить половину». Став женой, Серафима, как и мать Павлова, целиком посвятила себя семье, стойко перенося трудности безденежной допрофессорской жизни.

— У Серафимы Васильевны был литературный дар, — рассказывает Наталья Александровна. — В музее хранится экземпляр ее воспоминаний. Однажды ученица Павлова спросила: «Почему не развиваешь свой талант?» А Серафима ответила: «Ни один мой роман не будет стоить опыта Ивана Петровича».

Труды и дни

Слава о молодом исследователе быстро облетела научные круги. В 1878 году Боткин пригласил Павлова в свою клинику — работать в физиологической лаборатории, которую Иван Петрович возглавил уже в 1886-м. Докторская диссертация, защищенная в 1883-м, была посвящена центробежным нервам сердца. В те же годы он заложил фундамент открытий в области физиологии пищеварения. Однако признания на Родине (несмотря на высокую оценку многих ученых) так и не получил. Лишь в 1890-м он был избран профессором фармакологии Военно-медицинской академии, через пять лет перешел на кафедру физиологии. А в 1891-м принц Ольденбургский, меценат Института экспериментальной медицины, пригласил Павлова организовать отдел физиологии. Именно там ученый вплотную занялся изучением пищеварительных желез (за что первым из соотечественников получил Нобелевскую премию), а также исследованием условного рефлекса.

Важность открытий Павлова переоценить невозможно: он объяснил не известные до тех пор особенности процесса пищеварения. Много лет потратил на то, чтобы создать фистулу — искусственное отверстие в теле животного. Впервые в мире получил чистый желудочный сок, который в те годы применялся для лечения людей с пониженной секрецией желудка. Вопреки обывательским представлениям старался причинять собакам как можно меньше страданий. Вмешательство в работу организма оправдывал лишь одной целью — поиском истины: «Лишь бы не было ненужного и бесполезного мучительства». В день кастрации одной из собак, например, записал: «Мампус, прости, прошу пардона. Иван Павлов». Многие питомцы, уже не участвовавшие в экспериментах, годами жили на своеобразной «пенсии», получая паек.

Не менее ценны открытия условного и безусловного рефлексов, позволившие изучать высшую нервную деятельность. Это породило новую волну обсуждений: что в нас заложено изначально, а что — получено в процессе социализации. В 1907-м Павлов наконец-то был избран академиком. К концу жизни список его регалий включал почетное членство в 132 академиях и научных сообществах. Среди них — и Кембридж: во время присуждения Павлову титула почетного доктора английские студенты спустили с балкона плюшевую собачку, живот которой был утыкан стеклянными трубками, изображавшими фистулы. Иван Петрович был тронут. За 30 лет до того подобной чести удостоился Дарвин, которому студенты в знак уважения тем же способом презентовали обезьянку.

«Широк человек…»

Всемирный успех ничуть не изменил русского ученого. Он по-прежнему считал скромность высшей добродетелью и заявлял: «Ничего гениального, что мне приписывают, во мне нет…» Достижение целей, считал Павлов, во многом зависит от трудолюбия. «Помните, — завещал он в «Письме к молодежи», — наука требует от человека всей его жизни. И если у вас было бы две жизни, то их не хватило бы вам». 

Иван Петрович был искренним патриотом: «Только пустые люди не испытывают прекрасного и возвышающего чувства Родины». Слова о любви к Отчизне не расходились с делами: во время Первой мировой Павлов отправил на фронт двух сыновей… 

К падению царской России Иван Петрович отнесся неоднозначно, заявив, что главное для ученого в текущей ситуации — «оставаться на своем посту». Иначе — «хаос, анархия, голод и моровая язва». «Я не большевик, — заявлял Павлов, — и не разделяю их программы… Но если уж 200 млн человеческих жизней втянуто в эту опасную игру, то разум требует одного — надо им помогать, надо искоренять межживотные отношения, которые выпирают наружу». Долг ученого оказался для него выше личных симпатий-антипатий.

В новой действительности Павлову пришлось нелегко. Семья голодала: в Колтушах, где находилась биостанция Института экспериментальной медицины, приходилось выращивать капусту и картошку. Подопытные животные умирали от истощения, доставать собак для экспериментов становилось все труднее. Тем не менее в тяжелом 1920-м он отказался от спецпайка, предложенного Лениным. И, решив, что нормальная научная деятельность невозможна, попросил выпустить его за границу. После этого Ивану Петровичу были созданы хорошие условия для исследований. Как писал Павлов одному из учеников: «Моя работа разворачивается в широких масштабах».

Но даже и теперь великий физиолог ничуть не изменился: оставался правдолюбом, не боявшимся чертыхаться в посланиях правительству: «Революция застала меня в 70 лет. А в меня засело как-то твердое убеждение, что срок дельной человеческой жизни именно 70 лет. И поэтому я смело и открыто критиковал революцию. Я говорил себе: «Черт с ними! Пусть расстреляют. Все равно жизнь кончена, а я сделаю то, что требовало от меня человеческое достоинство».

Не раз заступался и за угнетенное духовное сословие, открыто крестился на купола церквей. Хотя отношение Павлова к религии — вопрос довольно запутанный. В письме председателю Совнаркома Молотову, выступая в защиту церкви, ученый вспомнил об одном друге, как-то спросившем о существовании Бога. Павлов привел «самый сильный взгляд против». Через несколько дней приятеля нашли повешенным в квартире. Это стало для Ивана Петровича большим ударом: «С того времени я никогда не позволяю себе разрушать веру в ком-либо».

Его жена Серафима, напротив, была набожной, пережив, правда, период безверия. К возвращению в лоно церкви ее, вероятно, подтолкнуло семейное горе: первая беременность окончилась выкидышем, следом погиб и долгожданный первенец. Иван Петрович искренне радовался вновь пробудившемуся в ней религиозному чувству: «Давно, давно пора тебе вернуться на твою спокойную и твердо определенную дорогу». По воспоминаниям супруги, он говорил: «Я ничему не завидую, но завидую тебе, твоей вере». В одном из писем Павлов выразился еще яснее: «В моем неверии я вижу не мое преимущество, а урок в сравнении с верующими. Я глубоко убежден, что религиозное чувство и настроение — есть жизненная необходимость человеческого существования». Ученый считал, что вера помогает человеку в трудные, кризисные моменты, и ее ни в коем случае нельзя искоренять. Он пророчески заявлял: «Я знаю русскую душу. Какою жизненной трагедией специально на ней отзовется настоящая пропаганда атеизма, и сколько проклятий впоследствии вырвется из этой души на головы теперешних разрушителей религиозности». Его внучатый племянник Александр Павлов утверждал, что это был «безбожник особого рода», в душе коего — от детских соприкосновений с религией — остался «какой-то «влажный след», который «еще не высох и не замерз»…

Проигранное пари

Иван Петрович считается одним из первых пропагандистов здорового образа жизни. Он настаивал, что следует питаться в один и тот же час. Уверял: невоздержанность в еде вредна — как, впрочем, и чрезмерное пренебрежение. А также говорил: «Не пейте вина, не огорчайте сердце табачищем — и проживете столько, сколько жил Тициан». Ученый отличался богатырским здоровьем и, по собственному признанию, любил физическую работу даже больше, нежели умственную. Играл в крокет, но с особенной охотой — в городки. В мемориальном доме в Рязани хранятся его любимые фигуры: «Куча», «Звезда», «Бабка в окошке», «Колодец». «Старался подорвать силы противника любым способом, а если промазывал, говорил: «Богадельня у вас, сударь». 80-летие встретил с битой в руке, — рассказывает Наталья Загрина. — В Америке познакомился со скульптором Коненковым. Они заключили шутливый договор: отпраздновать вековой юбилей. Сергею Тимофеевичу почти удалось — он умер в 97. А Иван Петрович, заболев в 1935 году, писал одному из профессоров: «Проклятый грипп! Сбивает мою уверенность прожить до ста лет».

Павлову все же удалось пойти на поправку, но здоровье было основательно подорвано. Через год, в 1936-м, когда он возвращался из Колтушей, сломалась машина. Тонкое пальто не спасло от зимнего ветра. 22 февраля Иван Петрович окончательно слег. Сам поставил диагноз: начал забывать слова, появились непроизвольные движения. Значит, отек коры. Через пять дней умер. Вскрытие показало: великий ученый и на этот раз был абсолютно прав.

Из сегодняшнего далека Павлов, несмотря на его «материалистические» исследования, кажется редким идеалистом. Не только из-за гражданской позиции, нежелания проявлять практичность или идти на какие-то уловки даже ради спасения собственной жизни. Движимый идеей установления истины, он подходил к миру с теми непреложными принципами, которые был всегда готов применить к себе самому.