Звезда и крест Ивана Шмелева

В самом начале XXI века Российский фонд культуры успешно реализовал проект под названием «Возвращение И.С. Шмелева». Из Франции в нашу страну был перевезен архив великого русского писателя, а его прах, доставленный с чужбины, перезахоронили на территории московского Донского монастыря, рядом с могилами родных Ивана Сергеевича.

Это было совершенно особое дело для меня. И речь тут идет не только и даже не столько о сбережении или возвращении наших культурно-исторических реликвий (что, конечно же, в высшей степени важно), сколько о вещах провиденческих, ПРОМЫСЛИТЕЛЬНЫХ.

Еще в конце позапрошлого столетия молодому Шмелеву подвижник, иеромонах Варнава Гефсиманский предрек: «Превознесешься своим талантом». При этом имелся в виду дар выдающегося писателя. В полной мере это обещание исполнилось лишь век спустя. В дореволюционной России литератор Иван Шмелев был довольно известен, входил в писательские содружества, включавшие в себя самых именитых его коллег, и даже выпустил собрание сочинений. И все же до общенародного признания, до «превознесения», по выражению иеромонаха Варнавы, ему было, пожалуй, далеко. 

Свои сильнейшие произведения Иван Сергеевич написал вдали от Родины, неизбывно тоскуя по ней, но, несмотря на все душевные и физические невзгоды, чувство отверженности, тягостные мысли и мучительные переживания, веря в возрождение России. И даже в своем завещании просил похоронить его останки, «когда это будет возможно», в Москве, рядом с могилой отца...

Совсем недавно издательский совет Русской православной церкви объявил по благословению Святейшего патриарха Московского и всея Руси Кирилла Международный юношеский литературный конкурс имени Ивана Шмелева «Лето Господне». Это ли не признание его великих заслуг перед Россией? 

Наконец-то сбываются пророчества, связанные с судьбой прекрасного русского писателя. Он уже, несомненно, «превознесся своим талантом», почитаем ныне миллионами соотечественников. А ведь еще три десятка лет назад оценить по достоинству его творчество имели у нас возможность лишь те, кто получал доступ к спецхранам или какому-нибудь самиздату. Пожалуй, не было в СССР писателя более запретного и «запрятанного» от массового читателя, нежели Иван Шмелев. Что служило причиной этому? 

Ответ на вопрос дают не только его великолепные книги, рассказывающие о красоте русского православного быта, а также — дикой несправедливости всего, что произошло в стране сразу после Октябрьского переворота, но и личная судьба Ивана Сергеевича. Поколения советских людей были приучены воспринимать национальную трагедию революции и Гражданской войны как «оптимистическую». Шмелев же показывает, что какой бы то ни было «оптимизм» в тех страшных процессах можно разглядеть разве только через призму нездорового воображения.

Вынужденно покинув Родину, он написал в 1923 году эпопею «Солнце мертвых». В ней вольно и невольно сравнивал два мира — тот, который приютил его и все равно был чужим, откровенно чуждым, и тот, который все еще оставался чересчур, до нестерпимой боли в душе, памятным.

«Париж?! Какой-то Булонский лес, где совершают предобеденные прогулки в экипажах, — у Мопассана было... — и высится гордым стальным торчком прозрачная башня Эйфеля?!.. гремит и сейчас: в огнях?!! и люди весело и свободно ходят по улицам?!.. Париж... — а здесь отнимают соль, повертывают к стенкам, ловят кошек на западни, гноят и расстреливают в подвалах, колючей проволокой окружили дома и создали «человечьи бойни»! На каком это свете деется? Париж... — а здесь звери в железе ходят, здесь люди пожирают детей своих, и животные постигают ужас!..

На каком это свете деется? На белом свете?!!

Лили дожди...  И в этих дождях приехали туда, в городок, эти, что убивать ходят... 

Везде: за горами, под горами, у моря — много было работы. Уставали. Нужно было устроить бойни, заносить цифры для баланса, подводить итоги. Нужно было шикнуть, доказать ретивость пославшим, показать, как «железная метла» метет чисто, работает без отказу. Убить надо было очень много. Больше ста двадцати тысяч. И убить на бойнях.

Не знаю, сколько убивают на чикагских бойнях. Тут дело было проще: убивали и зарывали. А то и совсем просто: заваливали овраги. А то и совсем просто-просто: выкидывали в море. По воле людей, которые открыли тайну: сделать человечество счастливым. Для этого надо начинать — с человечьих боен.

И вот — убивали, ночью. Днем... спали. Они спали, а другие, в подвалах, ждали... Целые армии в подвалах ждали. Юных, зрелых и старых — с горячей кровью. Недавно бились они открыто. Родину защищали. Родину и Европу защищали на полях прусских и австрийских, в степях российских. Теперь, замученные, попали они в подвалы. Их засадили крепко, морили, чтобы отнять силы. Из подвалов их брали и убивали».

Понятно, что на страницах советских изданий подобные откровения были категорически недопустимы. Как и многое другое, рассказанное Шмелевым в изгнании. К примеру, сцены чудовищного голода, распространившегося в первые годы большевистской власти по всему, казалось бы, по самой природе своей далекому от этого жуткого явления, Крыму.

Еще большим укором большевикам служила биография писателя. Он хоть и считался купеческим сыном, однако к классу «эксплуататоров трудового народа» явно не принадлежал, зарабатывал на хлеб насущный исключительно собственным трудом. Отнюдь не слыл и «махровым реакционером» — некоторые его ранние произведения просвещенная публика находила вполне «прогрессивными». Не был и активным противником «новой власти». (Это уже потом, за границей, он станет другом, особо доверенным лицом ее наиболее непримиримых врагов — А.И. Деникина, И.А. Ильина и других знаменитых изгнанников...)  

Иван Шмелев принадлежал к тому редкому типу добрейших, безобидных, прекраснодушных людей, которым даже отъявленные злодеи и негодяи стараются не причинять вреда.

Тем несправедливее, безжалостнее, бесчеловечнее выглядит его судьба. После Октября 1917-го он лишился не только привычных, обязательных атрибутов нормальной российской жизни, но и самой матушки-России. А вместе с ней — единственного, бесконечно любимого сына, расстрелянного большевиками в Крыму без суда и следствия. Иван Сергеевич не знал даже, за что казнили самого дорогого для него человека и где засыпали землей его тело. Трагизм и бессмысленность ситуации усугублялись тем, что Сергей Шмелев, получивший на фронтах Первой мировой войны тяжелую инвалидность, не принимал да и не мог принимать участие в военном противостоянии с красными. К тому же большевики до того, как «пустили в расход» десятки тысяч офицеров, объявили для них амнистию, пообещав в обмен на отказ от вооруженной борьбы свободу выбора — между исходом за пределы страны и вольным существованием внутри нее. 

В действительности все обернулось вероломным, массовым уничтожением сдавшегося на милость врага российского офицерства...

Тема жизни и творчества «возвращенного писателя» до сих пор представляется неисчерпаемой. Сегодня нет недостатка в тех, кто стремится ее максимально раскрыть, и это радует. 

Главный же урок, который должно извлечь общество, звучит примерно так: мы не имеем права допустить повторения в России тех ужасов, которые описал в своих первых эмигрантских произведениях замечательный русский классик Иван Шмелев.