Перо и сабля — все при нем

В блистательно написанной автобиографии он сообщал о себе в третьем лице: «Денис Васильевич Давыдов родился в Москве 1784 года июля 16-го дня, в год смерти Дениса Дидерота. Обстоятельство сие тем примечательно, что оба сии Денисы обратили на себя внимание земляков своих бог знает за какие услуги на словесном поприще!» Шутка, надо признать, совершенно в его, давыдовском, стиле.

Старик Суворов их заметил

Давыдовы — семья с богатой и захватывающей историей. Корни родословной тянутся к началу XV века. Тогда ордынский мурза Минчак поступил на службу к великому князю Московскому Василию, сыну Дмитрия Донского. Внук обрусевшего вельможи Давыд Минчаков дал роду фамилию.

Прадед будущего поэта отличился на полях сражений, был полковником. С армией связана судьба и его многочисленных потомков. Отец — Василий Денисович — командовал в свое время Полтавским легкоконным полком и вышел в отставку в высоком звании бригадира. В жены себе выбрал дочь генерала, наместника трех губерний Елену Щербинину.

Семейство владело тремя имениями в Орловской губернии и подмосковным селом Бородино — тем самым, которое прославится в грозную пору 1812 года. Своего первенца чета Давыдовых нарекла по традиции в честь деда по отцовской линии — Денисом, Дионисием.

Главное событие детства — встреча с Суворовым. Современники великого полководца оставили о нем немало воспоминаний, но Давыдова в этом плане вряд ли кто превзошел.

«Я помню, что сердце мое упало, — как после упадало при встрече с любимой женщиной. Я весь был взор и внимание, весь был любопытство и восторг, — признавался много позже Денис Васильевич. Дальше — больше. Мальчишку фельдмаршал благословил. — «Где они? где они?» — спросил он и, увидя нас, поворотил в нашу сторону, подскакал к нам и остановился. Мы подошли к нему ближе. Поздоровавшись с нами, он спросил у отца моего наши имена; подозвав нас к себе еще ближе, благословил нас весьма важно, протянул каждому из нас свою руку, которую мы поцеловали, и спросил меня: «Любишь ли ты солдат, друг мой?» Смелый и пылкий ребенок, я со всем порывом детского восторга мгновенно отвечал ему: «Я люблю графа Суворова; в нем все — и солдаты, и победа, и слава». — «О, Бог помилуй, какой удалой! — сказал он. — Это будет военный человек; я не умру, а он уже три сражения выиграет! А этот (указав на моего брата) пойдет по гражданской службе». И с этим словом вдруг поворотил лошадь, ударил ее нагайкою и поскакал к своей палатке».

Насчет брата Александр Васильевич несколько погорячился (тот тоже преуспеет на ратном поприще), однако будущее Дениса определил безошибочно.

Форменный гусар

При Павле I, когда Суворов оказался в опале, пострадали и Давыдовы. Ревизоры обнаружили недостачу в кассе Полтавского полка. Чтобы ее компенсировать, Василий Денисович был вынужден продать одно из имений. Тем временем старший сын начал служить в Кавалергардском полку. Попасть туда было непросто — не столько из-за скандальной отставки родителя, сколько из-за собственного невысокого роста. В престижный полк брали, как правило, рослых молодцев. И все-таки Денис Давыдов пробился в кавалергарды и вскоре прославился не только служебным рвением, но и язвительными стихами. К примеру, в басне «Голова и ноги» описал почти революционную ситуацию: нижние конечности отказались подчиняться «их величеству» голове. Многозначительный финал вызывал смешки понимания:

Смысл этой басни всякий знает...
Но должно — тс! — молчать: дурак — кто все болтает.

За подобное вольнодумство стихотворца перевели из гвардии в Белорусский гусарский полк, где служилось много веселее. Уж там-то вкусил он пунша и водки, вдоволь наслышался армейских легенд. Образцом гусара стал для него знаменитый бретер Алексей Бурцов, «ёра, забияка, собутыльник дорогой». Но превыше бивуачных забав всегда была защита Отечества. Денис Давыдов рвался в бой. В 1807-м стал адъютантом генерала Багратиона. Тот не боялся острословов, представляя молодого пиита офицерам, воскликнул: «Вот тот, кто потешался над моим носом!» С тех пор два десятилетия ни один серьезный поход русской армии не обходился без его участия. «Имя мое во всех войнах торчит, как казацкая пика», — напишет Денис Васильевич на склоне лет. В сражении при Прейсиш-Эйлау и русские, и французы показали чудеса отваги. И даже в такой свистопляске ему удалось отличиться. За отчаянно храбрую кавалерийскую атаку, когда Давыдов почти в одиночку заставил отступить целый отряд улан, Багратион подарил ему лошадь и бурку. Потом отважный гусар сражался против шведов в Финляндии, бился с турками в Молдавии. В передышках между битвами, в походах и отпусках он ухитрялся сочинять стихи, да такие, что и признанным поэтам пригодилось его умение превращать в поэзию грубоватую солдатскую речь. «Он дал мне почувствовать возможность быть оригинальным», — отзывался о нем Пушкин. О Давыдове говорили:

Ужасен меч его Отечества врагам —
Ужаснее перо надменным дуракам!

Весной 1812 года он в чине подполковника был назначен командиром батальона в Ахтырский гусарский полк. Драться с французами довелось с первых дней войны. Армия Багратиона отступала, но отбивалась героически. В тех боях окреп характер Давыдова.

Даже Кароль не устоял

Известность Дениса Васильевича затмила славу других партизанских предводителей, среди которых числились и предусмотрительный Александр Бенкендорф, и авантюрный Александр Фигнер, и опытный Иван Дорохов. В народной памяти остался именно гусар-поэт — возможно, как раз потому, что способен был не только побеждать, стремительно и внезапно нападая на французские отряды, но и увлекательно рассказать об этом, являясь, по сути, отменным пропагандистом. Ведь без умения бороться за умы войны не выигрываются.

Идею создания партизанского отряда он предложил Петру Багратиону за несколько дней до Бородинского сражения. Будущих лесных героев Денис Васильевич отбирал лично. Их было немного: 50 проверенных гусар и 80 донских казаков. Для врага они стали костью в горле.

Давыдов тогда и представить не мог, что генеральное сражение состоится практически в его родном Бородинском имении. Участвовать в той великой битве и видеть, как уносили с поля боя тяжелораненого Петра Ивановича, ему не довелось. Давыдовцы действовали во французском тылу: перехватывали транспорты с фуражом, громили отставшие отряды. Хотя их первая партизанская ночь могла оказаться последней: на командира и его бойцов напали крестьяне, принявшие их за французов. Пришлось Денису Васильевичу отпускать бороду и надевать мужицкий кафтан — после этого крестьянское ополчение присоединилось к партизанам.

В начале сентября возле села Токарево они взяли в плен 100 грабивших дворы французов. Это был первый крупный бой отряда. В следующей схватке с врагом он отбил у французов обмундирование на целый кавалерийский полк, а пленных было уже без малого три сотни. Уже в начале декабря Кутузов поручал Давыдову большие операции, например, освободить от оккупантов Гродно.

За три с половиной месяца давыдовцы захватили 3600 пленных. Партизаны сыграли едва ли не решающую роль в деле изгнания Наполеона за пределы России: они лишили захватчиков надежного тыла, Великая армия рассеялась из-за голода, холода и дезертирства.

В европейском походе подвиги продолжились. В марте 1813-го Давыдову с небольшим кавалерийским отрядом удалось занять Дрезден. Денис Васильевич участвовал и в «Битве народов» под Лейпцигом, и в кавалерийском сражении под Ла-Ротьером.

Не зря в народе его считали одним из главных героев войны, символом победы. Портрет этого командира партизан можно было встретить и в крестьянской избе, и в аристократическом будуаре. Знали о подвигах «Черного капитана» и в Европе. Сам же Давыдов на сей счет подытожил:

За тебя на черта рад,
Наша матушка Россия,
Пусть французишки гнилые
К нам пожалуют назад!

Но стихи стихами, а служба службой. Денис Васильевич был не только кузеном, но и единомышленником Алексея Ермолова, под его командованием храбро воевал против персов в 1827-м. Привыкший к дорогам Франции и Пруссии гусарский конь резво скакал и по кавказским скалам. Но после отставки Алексея Петровича Давыдову стало неуютно в армии. Он попросил уволить его со службы. Последний бой состоялся в Польше, в 1831 году. У Будзинского леса удалось наголову разбить войска генерала Кароля Турно. Службу бывший партизан оставил в высоком чине генерал-лейтенанта.

В мирные дни

Если судить исключительно по стихам, то можно представить его неуемным гулякой, легкомысленным покорителем женских сердец. Это — маска, семьянином он оказался неплохим. Женился поздновато — в 35, однако брак с Софьей Чирковой был весьма прочным. Дочь генерала, она хорошо понимала мужа, мирилась даже с его влюбчивостью. Второго такого многодетного отца среди героев 1812 года, пожалуй, не сыскать: у него было 9 детей.

Ему принадлежала роскошная усадьба в Москве, на Пречистенке, но облюбовал он женино имение Верхняя Маза в отдаленном от столиц Сызранском уезде. Там сочинял, охотился, иногда принимал приятелей. Оставался остроумным собеседником, с которым десятилетиями дружили такие взыскательные персоны, как Петр Вяземский и Василий Жуковский.

Память о подвиге 1812 года была для Давыдова священна. В стихах он снова и снова обращался к ушедшим боевым товарищам:

Но где вы?.. Слушаю...
Нет отзыва! С полей
Умчался брани дым,
не слышен стук мечей,
И я, питомец ваш,
склонясь главой у плуга,
Завидую костям соратника иль друга.

О себе в мемуарных записках поведал с юмором, хотя и честолюбивых устремлений не скрывал. Знал себе цену и резонно рассчитывал на благодарную память потомков, которым не простил бы одного — пренебрежения к Отечеству. Давыдову было известно понятие «русофобия», пусть это слово и писали в те времена с двумя «с». Ладно бы эта болезнь распространялась лишь на французов, шведов да немцев, которых русские на полях сражений бивали не раз и не два. Денис Васильевич с негодованием замечал снобизм многих русских аристократов по отношению к Родине, к нашим ценностям, святыням.

«Клеветникам России» он ответил «Современной песней», которая, увы, актуальна во все времена. Давыдов этих салонных вольнодумцев видел насквозь:

Всякий маменькин сынок,
Всякий обирала,
Модных бредней дурачок,
Корчит либерала...

А глядишь: наш Мирабо
Старого Гаврило
За измятое жабо
Хлещет в ус да в рыло.

А глядишь: наш Лафайет
Брут или Фабриций
Мужиков под пресс кладет
Вместе с свекловицей...

Тех, кто в своих фантазиях «ниспровергал» величие страны, он просто высек в финале своего послания:

И России уже нет,
И в Москве поляки!
Но назло врагам она
Все живет и дышит,
И могуча, и грозна,
И здоровьем пышет,

Насекомых болтовни
Внятием не тешит,
Да и место, где они,
Даже не почешет.

А когда во время сна
Моль иль таракашка
Заползет ей в нос, — она
Чхнет — и вон букашка!

Последний путь с Багратионом

Старый гусар взрывался, когда слышал или читал суждения о том, что Наполеона одолел генерал Мороз, а в боях французы так и остались непобедимыми. Отстаивая честь боевых товарищей, ответил недругам в обстоятельной статье, которая так и называлась — «Мороз ли истребил французскую армию в 1812 году?». «И на все сказанное мною не опасаюсь возражений, — вызываю их; бросаю перчатку: подымай, кто хочет!» — так он завершил свои размышления об Отечественной войне.

В последние годы жизни Денис Васильевич много болел, но был полон замыслов, по-прежнему энергично действовал. Заботился о памяти героев, прежде всего — любимого командира Багратиона. Именно Давыдову принадлежала идея перезахоронить легендарного генерала на Бородинском поле. Поначалу его могила находилась там, где он скончался, — в селе Сима Юрьев-Польского уезда Владимирской губернии. Бывший адъютант считал: захоронение Петра Ивановича должно стать местом всеобщего паломничества, и лучшего места, чем Бородино, для этого не найти.

Незадолго до своей смерти Давыдов получил пакет из Петербурга: «Государь Император, соизволяя на перенесение праха покойного Генерала Князя Багратиона на Бородинское поле, Высочайше повелел: перевезть туда его в сопровождении Вашем, под конвоем одного из кавалерийских полков, во Владимирской губернии расположенных, к 22 июня сего года и погребсти подле Бородинского памятника, положив на этом месте мраморную или чугунную доску с приличной надписью». Как долго он ждал этого царского слова!

Денис Васильевич готовился к торжественной церемонии, волновался, тревожился, его переполняли воспоминания... Сердце не выдержало. Жизнь, пролетевшая гусарской рысью, оборвалась неожиданно. 

Воинские почести пришлось отдавать сразу двум славным сынам Отечества: Багратиону — на Бородинском поле, Давыдову — в Новодевичьем монастыре. Под перезвон колоколов, плывущий над тихими берегами Москвы-реки, друзья и близкие провожали в последний путь чудесного поэта и партизана, ставшего олицетворением русской доблести.

Иллюстрация на анонсе: В. Болтышев. «Денис Давыдов в бою у Салтановки». 1999