Вдовствующая королева

Апологетика поэтов, в том числе тех, кто составляет золотой фонд русской литературы, не всегда бывает полезна. Порой она приводит к аберрациям в массовом восприятии, искажает образ того или иного кумира, покрывает его мертвенно-холодными красками и оттенками. Ярким и вполне земным личностям прошлого необходимы — наряду с признанием их несомненных заслуг — «спорные» оценки, дискуссионные мнения, иной, отличный от «общепринятого» взгляд на их судьбы и произведения.

То же касается Анны Ахматовой. Сверхидеализацией в конце XX века образ поэтессы, кажется, не то что не приблизили к массам, а отдалили от них на значительное расстояние, сделали не то чтобы таинственно-загадочным — скорее, не подлежащим расшифровке. При этом вдохновенное творчество Анны Андреевны, конечно же, занимает в национальном сознании прежнюю, давно закрепленную за ним нишу.

В слишком знаменитом ее двустишии из поэмы «Реквием» — «А если когда-нибудь в этой стране / Воздвигнуть задумают памятник мне» — возможно, впервые в столь декларативной форме появляется фразеологизм «эта страна». Через много лет он стал визитной карточкой отечественных западников и прогрессистов, своего рода видовым признаком. Любопытно, что об «этой стране» (имея в виду США) говорит в «Крестном отце» Дон Корлеоне на историческом собрании глав мафиозных семейств.

В сей внезапной перекличке между нашими либералами и родоначальником сицилийского клана — один из символических ключиков к феномену Анны Андреевны, чудесной поэтессы и главной страдалицы русской литературы. Нечаянной рифмой служит следующий эпизод: как гражданка СССР она впервые попадает за границу в 1964-м как раз на Сицилию, где получает премию «Этна-Таормина», называемую ныне Ахматовской. Прежде покидала пределы России последний раз в 1912-м. Расстояние — более полувека, а с учетом исторических контекстов — марианская впадина времени.

Кстати, в Таормине сегодня есть памятник Ахматовой: бюст, шаль, тонкая рука, на заднем плане — цветенье.

Что же касается «этой страны» (в границах Советского Союза), то памятников и мемориальных объектов задумано и воздвигнуто немало — и там, где Анна Андреевна настоятельно рекомендовала (в Санкт-Петербурге, через Неву от следственного изолятора «Кресты»), и там, где они появлялись вопреки ее рекомендациям:

Ни около моря, где я родилась
Последняя с морем разорвана связь:
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня...

В Одессе — барельеф и мраморная скамейка, в Пушкине (б. Царское Село) — скульптурный монумент у входа в Царскосельскую гимназию искусств ее имени.

Однако в наши дни — время торжества всплывающих окон, друг друга отражающих тэгов и со всех сторон движущихся картинок — одних памятников для посмертной жизни художника, кажется, маловато. Национальный миф о Герое сегодня цементируется Сериалом. А если речь идет о великом русском писателе, то данный формат как нельзя лучше соответствует представлениям населения о литературе и ее творцах: щедро мифологизированная судьба (мужья, романы, расстрелы, войны, гулаги, сталины-ждановы, скитания-страдания, ежедневно проживаемые мемуары онлайн, трудные отношения с сыном, поэма без героя, но с Героиней, королевой сероглазого королевства etc) сливается с собственно творчеством — размытым и в общем необязательным фоном.

Как говорила сама Анна Андреевна, а затем повторял Иосиф Бродский — сплетни и метафизика. О соотношениях того и другого они ничего не сказали, но характерно, что «сплетни» неизменно идут первым планом, даже вопреки алфавиту.

Говоря совсем грубо, Ахматова много лет была замечательным, выдающимся, но не великим поэтом. При всех ее открытиях и достижениях в стихотворчестве, она значительно проигрывала гениальным коллегам-современникам — талантом, уровнем осмысления, масштабом. Ну да, «нас четверо» (себя она уверенно плюсовала к Мандельштаму, Пастернаку, Цветаевой), между тем закавыченный парафраз — весьма и весьма знаковый. Пастернак в двадцатые годы писал: «Нас мало. Нас, может быть, трое», — и свое место он видел в тройке с Маяковским и Цветаевой. Ахматова помимо себя добавила Мандельштама, а Маяковского вымарала — жест во многих отношениях сомнительный. А, извините, Есенин?

«Волков: Она оскорбилась, когда узнала, что Маяковский ее «Сероглазого короля» пел на мотив «Ехал на ярмарку ухарь-купец».
Бродский: Обижаться на это не следовало бы, я думаю».

(Соломон Волков, «Диалоги с Иосифом Бродским»)

«Ее знаменитые любовные стихи, от которых все без ума, очень хороши, но и очень ограниченны. Только к концу жизни она стала великим поэтом, но этого почти никто не понимает», — утверждал Бродский. Он же в своем стихотворении-некрологе к столетию Ахматовой чеканит дефиницию — «Великая душа» — куда более точную, чем снобистское изречение «почти никто не понимает». Иосиф Александрович знал и воспринимал Анну Андреевну в статусе поэтического гуру, живого памятника, любое слово которого, слетев с уст, скоро застынет в камне. Однако учитель — это прежде всего популяризатор, странно требовать от преподавателя химии, чтобы он был Менделеевым или Лавуазье. Поэтому когда Ахматова объясняет молодому Бродскому, что для каждой большой вещи в поэзии необходимо придумать особый уникальный размер, она вовсе не собирается следовать собственным декларациям. Вот по-своему любопытный пример, для которого взяты стихи знаменитые и, что называется, продирающие («Реквием», 1935–1940):

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

А вот стихотворный набросок «Победителям» (1944, Ташкент):

Сзади Нарвские были ворота,
Впереди была только смерть...
Так советская шла пехота
Прямо в желтые жерла «Берт».
Вот о вас и напишут книжки:
«Жизнь свою за други своя»,
Незатейливые парнишки —
Ваньки, Васьки, Алешки,Гришки, —
Внуки, братики, сыновья!

Сходство — интонационное и эмоциональное — разительное, хотя посвящены стихотворения (как бы тут покорректнее выразиться) разным историко-идеологическим дискурсам. В «Победителях» уже заметны выгорание чувств и амортизация метода, а где-то на третьем плане (как и в «Реквиеме») — холодноватое самолюбование. Чуткий Александр Фадеев — вообще-то в те годы заступник и лоббист Ахматовой, ходатай по ее делам, причем не только литературным, выдвинул Анну Андреевну на Сталинскую премию в 1940-м — отрецензировал эти строки кратко и резко: «Так барыня кличет своих дворовых». В чем-то он предвосхитил несправедливые, политически гиперболизированные, но эстетически проницательные суждения тов. Жданова. Впрочем, последний, говоря о «блуде, смешанном с молитвой», просто-напросто хорошо помнил ранние стихи Ахматовой и сопровождавшую их критику, что само по себе любопытная черточка к портрету несгибаемого большевика.

Вместе с тем она была, безусловно, личностью интереснейшей и масштабной, даже на фоне выпавшего ей невероятного века. И если бы сериальная команда сумела хотя бы по минимуму воспроизвести этот драматически-великолепный сюжет скитаний хозяйки прекрасного и небольшого сероглазого королевства по пространствам и временам двух могущественных, жестоких и обреченных империй, то получилось бы не просто сильное кино, но прочная социокультурная и ролевая модель, впрочем, и сейчас повсеместно работающая.

«Я научила женщин говорить», — эта гордая констатация на сегодняшние деньги может быть расценена и как ироническое прозрение. Модель и психология отношений, презентация дамского интимного дневника, рассчитанного на самую широкую публику, уязвимость и победительность подобной стратегии — все эти открытия Ахматовой спустя почти столетие гротескно отразились, проапгрейдились и в глянцевой медиаиндустрии, и «женской» рок-музыке. Шоу-бизнес с его сонмом однообразно отюнингованных певичек — многие из них никогда не слышали об Анне Андреевне — эксплуатирует и воспроизводит, по сути, ее модель и технологию.

Словом, режиссеру будущего сериала в плане фактуры впору позавидовать. Ахматовская биография может быть легко разбита на четыре сезона — как минимум. А сколько открытий чудных готовит потенциальный кастинг, взять хотя бы мужские роли — от Гумилева до Бродского...

Самое, однако, интересное то, что многосерийный фильм об Анне Андреевне был снят в 2007 году и назывался «Луна в зените». Имя украинского режиссера Дмитрия Томашпольского широкой публике мало что сообщает, несмотря на обильную фильмографию, но актерский состав картины — вполне звездный: Петр Вельяминов (Борис Анреп), Юрий Цурило (Владимир Гаршин), Светлана Крючкова в роли самой Анны Андреевны (есть в фильме и молодая Ахматова — Светлана Свирко). Сериал не выстрелил, не прозвучал, даже впечатлительные ахматоведы не возбудились.

Во многом сконструированный ею при жизни и весьма дурновкусный посмертный культ давно сделался мишенью для скептиков и остроумцев. Вспоминается выдающийся по своим ревизионистским кондициям труд Тамары Катаевой «АнтиАхматова», изобретательно аргументированный аутентичными цитатами и ссылками на преимущественно лояльных по отношению к поэтессе авторов. Критика этой работы сводилась к ее объему: ну не может памфлет быть столь огромным и разветвленным. «АнтиАхматову» поддержал предисловием и общим продвижением Виктор Топоров, в свое время написавший блистательный литературный фельетон «Жена, ты девушкой слыла...» Институт литературного вдовства». Ахматова там — главная, но не единственная героиня. Топоров пишет, что означенная институция создана в оттепельные времена усилиями двух талантливых литературных дам — Надежды Мандельштам и Елены Булгаковой. «Рассуждая об институте литературного вдовства, я не касался его учредительницы... Я, понятно, имею в виду Анну Ахматову. Нет, не гумилевской вдовой она была в своем — невыговариваемом — статусе великой вдовы, и уж подавно не шилейкинской... Сказать, что Анна Андреевна ощущала и подавала себя вдовой Пушкина, значит, выговорить половину правды. И Пушкина тоже. Конечно, и Пушкина. Но и вдовой Блока — вопреки его явному безразличию... Открытие Ахматовой заключалось в том, чтобы осознать и объявить себя вдовой всей русской литературы сразу!» — мысль остроумная и точная, лучшей характеристики выдающихся талантов в области имиджмейкинга и PR подобрать трудно. Еще интереснее другое утверждение Топорова, которое он формулирует со ссылкой на Александра Жолковского: «Диктату сталинизма и лично Сталина может более или менее успешно противостоять (а значит, на свой лад адаптироваться к режиму со всеми его ужасами и мерзостями) только человек сходного со Сталиным личностного типа, то есть не чуждающийся ни в жизни, ни в профессиональной деятельности сталинских методов, включая репрессивные, хотя, разумеется, на собственном — чаще всего символическом — уровне».

Оставим эту глубокую и богатую мысль в качестве тезиса. Заметим лишь, вслед за Топоровым, что никакого развенчания Ахматовой в подобных рассуждениях нет, и даже на поверхностном уровне ее социальная роль — морального противостояния диктатуре — заслуживает серьезнейшего внимания и уважения.

В заключение приведем еще две цитаты — о том, как через десятилетия в контексте противостояния и преодоления сближаются художники, которых вместе можно представить разве что в каком-нибудь сюрреалистическом опусе:

«В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

— А это вы можете описать?

И я сказала:

— Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом».

Это — Анна Ахматова, предисловие к «Реквиему».

«Как-то Сочан стоял в одной клетке со мной. Его должны были везти на приговор. Но, проведя через медосмотр и шмон, объявили, что подымут наверх, суд не состоится. Сочан вдруг сказал мне серьезно: «Ты напиши за нас, Лимон. Чтоб люди знали, как мы тут. Напиши. Мы-то не можем. Ты — умеешь». Прокурор уже запросил к тому времени энгельсовской группе два пыжа. Один пыж — Хитрому, и один — Сочану. «Ты напиши за нас», — звучит в моих ушах.

Много их сильных, веселых и злых, убивавших людей, прошли мимо меня, чтобы быть замученными государством...

Ты видишь, Андрей Сочан, я написал о тебе. Я обещал».

А это — Эдуард Лимонов и его книга «По тюрьмам»...