Двойник инженера Гарина

Путешественник и писатель, поражавший современников необузданной энергией, а, по выражению Горького, еще и легким праздничным тоном своих книг, в середине XX века угодил в авторы второго плана. Его герой — живой, узнаваемый, меняющийся, ищущий Тёма Карташев — и вовсе был назван «отщепенцем». 20 февраля исполняется 165 лет со дня рождения Николая Гарина-Михайловского, работника, улыбавшегося миру. 

Веселым ярким утром расцвел махровый цветок. Тот самый, который отец выращивал на зависть герру Готлибу, главному садовнику Ботанического сада. Теперь одноглазый Еремей запряжет Гнедко — тот бегает быстрее всех лошадей в городе, — папа наденет вицмундир. Наверное, и Тёму возьмут с собой... Неловкое движение (Тёма приседает на корточки, чтобы поцеловать цветок, но равновесия не держит) — и безмятежный мир ребенка рушится. Он действительно дурной мальчик и должен понести наказание, но какое же нехорошее лицо у отца, когда он снимает противный желтенький ремешок. А вот и горничная Таня, молодая девушка с нечесаной косой, торопливо обгладывает на кухне оставшуюся с ужина кость. Толстопузый Иоська, произведение Еремея и Настасьи, бисова дытына, пристает к матери, тянет плаксивую ноту «дай грошик»... 

Автобиографическая повесть «Детство Тёмы», напечатанная в журнале «Русское богатство», принесла знаменитому путешественнику и востребованному инженеру литературную славу, поставила в один ряд с Сергеем Аксаковым, Константином Леонтьевым, Львом Толстым. Казалось бы, Гарин наследует принцип художественной типизации. Тёма Карташев, как Николенька Иртеньев, Сережа Багров («Детские годы Багрова-внука»), Владимир Ладнев («Подлипки»), — мальчик из дворянской семьи, умненький, чуткий, рефлексирующий и все же значительно отличающийся от предшественников. Детство оказывается отнюдь не безоблачным и даже не трогательным в своей ностальгической предметности, оно довольно непростое, травматичное: здесь и сцены унизительных порок, которым его подвергает отец, и вырвавшийся наружу жесткий протест матери, размолвка родителей, болтовня о покойниках с Иоськой, ханжеские наставления сестры Зины. Помимо прочего, Тёма еще и в курсе распрей прислуги. 

Последующие циклы тетралогии, «Гимназисты», «Студенты», «Инженеры», вышедшие с 1893-го по 1906-й, позволили говорить не только о сближении с Чеховым и Горьким, но и о расширении рамок семейной хроники, в случае Михайловского не умещающейся в рамки традиции. «Растет понимание художественных достижений прошлого, не стесняющего и не ограничивающего степеней свободы, а расширяющего ее, умножающего возможности творческого выбора», — напишет в середине 1980-х академик Дмитрий Лихачев. 

Сюжет «Гимназистов», вышедших вскоре после «Детства...», окажется еще более жестким. С одной стороны, ожидаемые вещи: юношеская дружба взахлеб, иногда переходящая в соперничество, жаркие диспуты о счастье и смысле бытия, чтение Писарева, шутки над гимназическими преподавателями (кого-то любили, кого-то звали «амфибиями», латиниста, деспотично воспитывавшего малышню, в низших классах ненавидели), влюбленность в сестру Васи Корнева, уход из-под влияния среды. Подросший Карташев слушает разговоры матери, как путник звон родного колокола: «звенит, будит душу, но путник идет своей дорогой». Аглаида Васильевна и Зина напрасно говорят ему про воспитание, хорошее общество, пытаясь провести грань между дворянами Карташевыми и разночинцами-приятелями Тёмы: «Не для того дается образование, чтоб в конце концов смешать в кашу все то, что в тебя вложено поколениями». «Какими поколениями? Все от Адама», — парирует юноша. И тут среди всех этих школьных сценок дореволюционной Одессы разворачиваются трагедии: один из товарищей юноши гибнет, пристрастившись к водке, другой, оказавшись исключенным из гимназии, кончает с собой. В «Студентах» писатель рисует духовную деградацию своего героя, тайную и темную сторону его души — «утонченный вариант открытий новейшей психологии». Карташев мечтает и действует, совершает ошибки, скатывается. Отщепенец, подлеющий под воздействием современного ему общества, — так обозначит суть нерва произведения часть советской критики. Параллельно будет существовать другая оценка, например, высказанная доктором филологии Евгением Тагером: «Поиски героя, его трудный и сложный путь к неясному еще идеалу — вот что составляет стержень всех частей тетралогии. Уяснение содержания этих поисков, смысла и направленности... чрезвычайно важны для понимания внутренней сути всего гаринского творчества». 

«Разве трудно понять, к какой части общества относится «эгоизм наших дней» и чем именно деморализовано это общество: одному вечное проклятие, другому вечная слава. И Вильгельм Мейстер великого Гёте, и Карташев ничтожного Гарина — они и гибнут, и находят свое обновление, конечно же, не на луне и не вне общества», — написал Гарин-Михайловский Александру Иванчину-Писареву. 

В повести «Инженеры» Карташев-путеец, подобно создателю тетралогии, участвует в строительстве железных дорог. Дело сводит его с разными людьми — мастерами, грузчиками, чернорабочими, и именно это выпадение из среды позволяет герою найти себя, осмыслить когда-то пропущенные мимо ушей слова матери: «Можно выйти пустоцветом, можно дать людям обильную жатву». Интересовавшийся марксизмом, народничеством, в какой-то момент близкий к оппозиционным кругам, он становится обычным русским человеком — широким, щедрым, деятельным, «практиком этой жизни», как и сам автор, не захотевший встать на путь писателя-профессионала и до конца своих дней остававшийся инженером, путешественником, видевшим себя «работником, нужным людям». Так говорил о Гарине друживший с ним Максим Горький. Он же вспоминал: «Был он строен, красив, двигался быстро, но изящно, чувствовалось, что эта быстрота не от нервной расшатанности, а от избытка энергии. Говорил как будто небрежно, но на самом деле очень ловко и своеобразно построенными фразами... Добр он был тоже по-русски. Деньги разбрасывал так, как будто они его отягощали и он брезговал разноцветными бумажками, на которые люди обменивают силы свои... Жил широко, угощая знакомых изысканными завтраками и обедами, дорогим вином. Сам ел и пил так мало, что нельзя было понять: чем же питается его неукротимая энергия? Любил делать подарки и вообще любил делать приятное людям... Принимая жизнь как праздник, он бессознательно заботился, чтоб и окружающие его так же принимали ее».