Порвалась цепь великая

155 лет назад, 3 марта по новому стилю, был положен конец крепостному праву. Без этой даты немыслим весь ход нашей истории. Понятно, что искать в крепостничестве нечто фундаментально положительное — нонсенс. Но с другой стороны...

О его отмене прежде мечтала вся просвещенная Россия. Страстные воззвания, пламенные статьи, борьба за народное счастье... И вот, наконец, в 1861 году оковы пали, начались исторические преобразования. Однако очень скоро возникло недоумение: происходит не то, что задумано. А через полвека оказалось, что тектонические сдвиги, порожденные решением Александра II, готовы похоронить великую империю.

Александр Радищев в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» (1790) писал о помещиках: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем, — воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет».

Виссарион Белинский в письме Николаю Гоголю взывал к исправлению недостатков: «Она (Россия. — «Свой») представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр — не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Васьками, Палашками». 

Убедительно? Более чем. Есть такие аргументы, на которые в пылу полемики нечего ответить — все прозвучит слабо. Любая защита крепостного права выглядела чем-то настолько вопиющим, что даже государственники предпочитали обходить эту тему стороной, а славянофилы (не все из них безусловно поддерживали трон) смело соглашались с западниками в том, что «так дальше жить нельзя». Десятилетиями крепостная зависимость была главной мишенью социальной, политической и этической критики в отношении «режима». Тот, в свою очередь, сначала реформу отложил (Александр I задумывал ее еще в начале XIX века), а затем — под давлением — провел слишком быстро, наказав и помещиков, и крестьян. 

Лучше всех о том, что получилось, написал Николай Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо»: семь мужиков странствуют по Руси и везде видят, что — как у Шекспира, которого они, конечно, не читали — «порвалась цепь времен». «Порвалась цепь великая, / Порвалась — расскочилася, / — Одним концом по барину, / Другим — по мужику!..»

Технические сложности отмены крепостного права давно описаны, их можно перечислить через запятую. Крестьяне не понимали, как им жить, землю получили плохую, отдавали за нее слишком много, находясь в тяжелой кабале. Помещики лишались устойчивого дохода и не имели часто ни малейшего представления о том, как выстраивать отношения со вчерашними крепостными. Старая модель хозяйствования изжила себя, поэтому было решено сразу заменить ее на новую. Спустя много лет социализм так же будут менять на капитализм — легким движением руки...

Считалось, что со временем проблемы «переходного периода» сгладятся, на земле появятся ответственные крестьяне, рачительные помещики, расцветут промышленность и хозяйство, которое свободные люди (чай не рабы какие-то) будут вести более эффективно, умело. 

Ведь свобода — это главное, остальное приложится. 

Все оказалось иначе. Одно из следствий отмены крепостного права — расцвет к 1890-м годам оторванных от почвы, веры и родины сект. Через двадцать лет их проповедники дойдут и до царских покоев, а пока будут бродить от края до края огромной России и искать правды, Бога и спокойствия. Не найдут. Сорванные с земли, неприкаянные, не пристроенные к делу люди сначала станут перебиваться случайными заработками на отхожих промыслах (те расцветают как раз в 1880-х), а потом осядут где-нибудь, чтобы задаться сакраментальным вопросом: почему не получается жить ни по-божески, ни по-людски?

Реформаторы что во времена Александра II, что в эпоху Горбачева — Ельцина видели общество математически. У нас, мол, есть столько-то крестьян, столько-то помещиков (затем считать начнут «служащих», «кооператоров», «беспартийных»), нужно дать одним — это, другим — то, и все само собой устроится. 

Но мир устроен куда сложнее. Крепостные, по идее, должны были ненавидеть помещиков, но — иногда — любили их преданно, искренне. Землевладельцы обязаны были жалеть о потере крепостных, а на деле — порой радовались и садились за карты, не подозревая о том, что уже через десять лет земля перестанет родить. Мирные землепашцы пополняли низовой актив петербургских банд, польстившись на кураж, а вчерашний отец большого семейства не умел воспитать в отпрыске ни дворянина, ни человека. 

Кто в 1861 году помышлял о том, чтобы все это учесть? А кто в 1986-м предполагал, что «демократизация» и «гласность» приведут в итоге к появлению и разрастанию бандитских кладбищ, что поколение городских советских окраин захочет не «предпринимать», а приставлять: кому — дуло к груди, кому — нож к горлу, а кому — и раскаленный утюг к животу? 

Люди повели себя не так, как первоначально ожидалось. Государственная мысль ведь всегда строится на просвещенческой основе: покажи человеку, как выгодно, он так и сделает, мы же все стремимся к лучшему. Богатым и здоровым быть лучше, чем бедным и больным.

Между тем масштабно думать и действовать, исходя из этой логики, — системная, катастрофическая ошибка. 

Произошедший после отмены крепостного права сдвиг привел не столько к освобождению из рабства, сколько к расширению границ оного, появлению многообразия его форм. Одной из них стал, к примеру, массовый алкоголизм: число кабаков на Руси росло значительно быстрее количества библиотек. Торговля людьми, которая так возмущала революционных демократов, никуда не делась, приобретя иные формы — став основой капиталистического рынка труда либо уйдя в глубину народной жизни.

Эта самая народная жизнь оказалась опять же не такой, как думали народники, мечтавшие вдохнуть в нее смысл. И не такой, как представляла себе власть, хорошо считавшая подати, но плохо видевшая за податями живых людей, для которых выбор стал еще одной формой тирании.

Фирс. Перед несчастьем то же было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь.

Гаев. Перед каким несчастьем?

Фирс. Перед волей.

А.П. Чехов «Вишневый сад»

Наш современник, философ и социолог Рената Салецл, объясняя ключевую идею своей главной работы («Тирания выбора»), говорит о современном потребительском обществе и словно бы возвращает нас в 1861 год, чтобы мы смогли увидеть русского крестьянина, стоящего на перепутье: «Доминирующая идеология выбора создает у людей впечатление, что они могут радикально менять свою жизнь и тем самым приблизиться к идеальному счастью... Люди, и так напуганные необходимостью выбирать и пугающиеся еще больше из-за доминирующей идеологии, начинают искать авторитеты. В ситуации страха намного проще обратиться к авторитетам: религиозным гуру, к примеру, или разного рода коучам (тренерам. — «Свой»), которые выглядят не такими напуганными».

В посткрепостнической России религиозными гуру стали сектантские учителя, а коучами — юные бомбисты, которые и впрямь не боялись ни Бога, ни черта. 

Сегодня слишком просто поучать как борцов с крепостным правом, так и тех, кто пострадал от его отмены. И даже тех, кто много приобрел. Скажем, русское купечество получило в свое распоряжение почти бесплатную, безграмотную, нищую рабочую силу — это ли не мечта любого капиталиста? Однако современный образованный городской человек, если вдуматься, не очень далеко ушел от крестьянина времен Некрасова. Мы все так же жаждем свободы, все так же боимся ее, не понимая, что с ней делать. И до сих пор уверены в том, что рано или поздно все наладится само собой.