Тайна третьего тома

Ноябрьские праздники по традиции располагают к историческим самокопаниям, посвященным коммунистическому интернационалу, социалистической революции 1917-го, становлению Советской власти. Одна из интереснейших тем — происхождение и содержание знаменитого «Капитала». Если настольную книгу (чтобы не сказать «библию») партийного работника прежней эпохи проанализировать во всем ее четырехтомном великолепии, а не как это обычно делалось в СССР, то произведение видится рыхлым, путанным, антиномичным. И начинаешь догадываться: а ведь некоторые ключевые мысли там принадлежат, похоже, вовсе не перу Карла Маркса.

Все четыре книги эпохального исследования выходили в печать за марксовым авторством. Однако работали над этим глобальным научным проектом, по-видимому, люди разные. Первый том под названием «Процесс производства капитала» практически полжизни писал сам «главный» немецкий теоретик. Данный фолиант более остальных изучался в советских вузах и рассматривался как убедительный инструмент в классовой борьбе — именно он, например, разъясняет такие понятия, как «первоначальное накопление капитала» и «прибавочная стоимость».

После смерти основоположника его соратник, второй человек «сакрального тандема» отредактировал два последующих тома. Советская наука не подвергала сомнению то, что Фридрих Энгельс был полноценным соавтором Маркса, ни на йоту не отступавшим от священных черновиков своего друга. Четвертый том незадолго до Первой мировой выпустил Карл Каутский. Последнего, напротив, из числа соавторов решительно исключили: было распространено мнение, что он понял учение Маркса превратно. В отличие от Ленина, который предшественника развил и углубил в правильном ключе, с учетом российской действительности. 

«Капитал», надо заметить, увлеченно критиковался современниками. Но, что касается «посмертных» изданий Маркса, здесь к критике прибавились сомнения — в подлинности материала. Так, драматург и экономист Бернард Шоу, комментируя выход второго тома («Процесс обращения капитала»), писал, что его явные ошибки ждет полемика, сравнимая с той, которая сопровождает вечные скрижали Моисея, вместе с тем намекая, что Энгельс имеет туза в рукаве — еще ненаписанный третий том. То есть современники были уверены: идеи Маркса подвергались существенным корректировкам в ходе «редактуры» черновиков. Что осталось от Маркса, а что было привнесено не уступавшим тому в интеллекте (а образованностью, пожалуй, и вовсе превосходившим) Фридрихом Энгельсом, остается только гадать. Но прежде всего, видимо, то самое, что противоречит сказанному в «каноническом» первом томе. К примеру, такой тезис (дается для удобства восприятия в некотором сокращении):

«Процесс производства, обособленный от капитала, есть процесс труда вообще. Промышленный капиталист, в отличие от собственника капитала, выступает... как простой носитель процесса труда... как работник, и притом наемный работник». (Т. 3, глава 23).

То есть, что же это получается — промышленник, фабрикант, заводчик, преданный в первом томе «Капитала» чуть ли не анафеме, в томе третьем чудесно превращается... в наемного работника! Из категории безжалостных эксплуататоров мгновенно перемещается в разряд бедолаг-эксплуатируемых!

Могло ли определение, которое, по сути, опровергает всю теорию Маркса, смешавшего в одной гигантской куче всех капиталистов — от владельца какой-нибудь маленькой суконной фабрики до известных на весь мир акул-банкиров — вынырнуть из его же собственных черновиков? Или это прямое следствие «доработки» Энгельса? Похоже, так оно и есть. 

Потомственный фабрикант не понаслышке знал всю сложность производственного цикла. Более того, чувствовал, понимал нутром тот вклад, который привносит в свой бизнес «простой носитель процесса труда», денно и нощно постигая азы производства, порой в буквальном смысле становясь к печи или станку, занимая деньги на развитие под обременительные проценты. Если требуется, закладывая для этого отчий дом или все предприятие разом. Последнее обстоятельство особенно характерно для 1880–1890-х, когда промышленники куда больше зависели от банковских кредитов, нежели их отцы, умозрительно помещенные Марксом, едва заставшим начало технологической революции, в одну теплую компанию с ростовщиками. 

В «марксовых» сочинениях, вышедших в свет после его смерти, немало логических противоречий, ставящих под сомнение справедливость всей теории, но те хотя бы прячутся за гигантскими заумно-лексическими конструкциями, разбирать которые решатся немногие. Приведенная же цитата прямо опровергает, ни много ни мало, всю веру-идеологию, основанную на марксистских скрижалях. Поневоле призадумаешься — какова природа явленного нам в третьем томе прозрения? 

И зачем Энгельс это опубликовал? Некоторые ученые высказывают на сей счет такую версию: Маркс, мол, нечаянно проговорился. Он, конечно, понимал, что капиталисты бывают разные: кто-то вкладывает всю свою энергию в непосредственное развитие промышленности, сельского хозяйства, научно-технического прогресса, а кто-то изрядно поднаторел в ростовщическом ремесле, в банковских махинациях и прочих подобных гешефтах. При этом основоположник учения, названного в его честь, не считал нужным подобные вещи массам разъяснять. Почему? Вывод напрашивается простой: Карл Маркс был финансово зависим именно от банкиров, ростовщиков. В наши дни литература, с разной степенью достоверности доказывающая эту немудреную гипотезу, уже не выглядит ни фантастической, ни бредовой. 

Взять хотя бы один из бестселлеров американского экономиста Энтони Саттона, который открыто назвал спонсоров автора «Капитала», а также коммунистического «Манифеста» и сообщил, в частности, следующее: «Каналом финансирования (Маркса) был не кто иной, как луизианский пират Жан Лаффит. Среди его подвигов можно выделить шпионаж в пользу Испании и агентурную работу на группу американских банкиров. Сведения о данной махинации не принимаются во внимание современными историками, хотя документы, подлинность которых засвидетельствована Библиотекой конгресса и другими источниками, доступны уже около тридцати лет».

Иными словами, оплачивали и, судя по всему, заказывали музыку американские банкиры. Саттон в числе жертвователей упоминает также представителей германской аристократии, но вряд ли есть смысл разбирать здесь их сложные геополитические мотивы.

…Жизнь Фридриха Энгельса после того, как тандем естественным образом прекратил существование, была крайне непростой. И прежде всего — в плане сотрудничества с представителями революционных организаций. Возможно, со многими из них он просто «не сошелся характерами», а может быть, на эти отношения повлияли его сильно изменившиеся после смерти Маркса взгляды на мир. Чрезвычайно «мутный», с точки зрения ортодоксального марксизма, третий том «Капитала» указывает скорее на трансформацию мировоззрения  редактора и, скорее всего, непосредственного автора этого труда.

«Я говорю: работаю, значит, существую. Для меня очевидно: только работа расширяет, обогащает мир и мое сознание», — спорил с Декартом наш соотечественник Савва Морозов. Блестящий пример того самого промышленного капиталиста по Энгельсу. 

Возможно, именно здесь и кроется ключ к пониманию марксизма (или все-таки «марксизма») в изложении его соратника. Не исключено, что лучше нас третий том изучали в Китае. Несмотря на бурные «прозападные» реформы, в Поднебесной финансовая сфера на девять десятых остается в руках государства. В то время как доля частного сектора в остальных отраслях экономики неуклонно растет. Таким образом, деньги на развитие предприниматель получает непосредственно из государственного кармана под символический ссудный процент. Не по этому ли пути следовало (и, наверное, до сих пор следует) идти России?