Былое и Думы

История российского парламентаризма началась ровно 110 лет назад — благодаря царскому Манифесту от 6 (19) августа, учредившему Государственную думу Российской империи. Высший представительный орган страны просуществовал до 1917 года, пройдя сложный, по-разному оцениваемый путь «от революции до революции». Может ли его судьба для нынешнего политического класса России быть поучительной? По-видимому, да. С одной стороны, у нас есть одноименный, в каких-то, пусть малозначительных, чертах схожий с дореволюционным, парламент. С другой — сегодня, как и век тому назад, на Западе «нашей огромности боятся», а значит, не оставляют попыток использовать наши демократические институты против нас же самих.

«В Государственной думе четырех созывов не было с самого же начала ровно ничего государственного... она только как кокотка придумывала себе разные названия или прозвища, вроде «Думы народного гнева», и тому подобное. Никогда, ни разу в Думе не проявилось ни единства, ни творчества, ни одушевления. Она всегда была бесталанною и безгосударственною Думою. Сам высокий титул: «Думы» — к ней вовсе не шел и ею вовсе не оправдывался. Ибо в ней было что угодно другое — кроме «думанья», — такой приговор российскому парламенту вынес Василий Розанов.

Ему, парламентскому обозревателю со стажем, ухитрявшемуся писать отчеты об одних и тех же заседаниях как в левые, так и правые газеты, было, конечно, виднее. Сидя за «чертой оседлости» (как насмешливо прозвал журналистскую ложу его тезка Шульгин), он честно пытался увидеть в Думе зародыш русского (именно русского) парламента. 

Однако та стала одним из многих участников жуткого спектакля, описанного Розановым с трагическим сарказмом: «С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес. — Представление окончилось. Публика встала. — Пора одевать шубы и возвращаться домой. Оглянулись. Но ни шуб, ни домов не оказалось».

Роль Думы в этой дикой пьесе не была ни главной, ни решающей. Конечно, крики с думских трибун и травля правительства подогревали революционные настроения, но на широкую публику оказывали влияние косвенное, опосредованное, прежде всего — через печать. Более того, знаменитый подстрекательский текст Василия Маклакова о безумном шофере, которого, мол, надо отстранить от управления автомобилем, никогда в парламенте не произносился.

К Февралю Дума и вовсе была распущена. Наибольший вклад в дело свержения монархии внесли военный переворот и уличные бунты. Власть над улицей досталась Советам, а думцы во главе с честолюбивым председателем Родзянко как-то пытались оседлать не ими совершенную и не им предназначенную революцию. Создав на частном совещании некое подобие хунты — Временный комитет, а затем Временное правительство, на официальные заседания Госдума после ее роспуска царем так ни разу и не собралась. Не она сплачивала «временных», а принадлежность к масонству. К тому моменту, когда большевики убили государя и царскую семью, некоторые члены Думы, например кадеты Шингарев и Кокошкин, уже покоились в могилах, расстрелянные пьяной матросней. 

Не великими злодействами осталась в истории Государственная дума Российской империи, а скорее... собственной ничтожностью. Впрочем, и последняя — не столько ее вина, сколько беда: абсурдной оказалась сама мысль в короткий срок родить настоящий русский парламент.

В большинстве западных стран таковые выковывались десятилетиями. И даже столетиями. Большая часть истории парламентаризма проходила под знаком тяжелой королевской длани, в условиях вопиющего неравенства прав. Еще в XVIII веке самые блестящие из английских ораторов избирались от «гнилых местечек», принадлежавших лордам. Да, в XVII столетии тамошнему парламенту удалось победить в гражданской войне и казнить короля, но после этого парламентарии немедленно выдвинули из своей среды диктатора, который их же и разогнал. 

Революционеры-просвещенцы во Франции проявили недюжинную заговорщическую прыть, дабы укомплектовать своими людьми собираемые королем Генеральные штаты, превратить их в Национальное собрание, штаб революции. Однако затем они друг друга безжалостно переказнили. Настоящий же парламент возник там, как на грех, в период Реставрации, под присмотром брата казненного Бурбона. А развился уже при другой бурбоновской ветви. Но и он был разогнан под народное улюлюканье — когда господа парламентарии осмелились ограничить избирательные права граждан. «Всеобщее голосование!» — воскликнул Луи Наполеон и восстановил империю. Следующий более или менее полноценный парламент, вскормленный кровью Парижской коммуны, просуществовал дольше, однако и ему суждено было исчезнуть в 1958 году при де Голле, освободив место управляемой политическими партиями скучнейшей палате.

Пройди Государственная дума Российской империи столь же продолжительный и суровый путь, быть может, и из нее бы вышел в конце концов представительный орган приличного европейского качества. Но она, вместе с прочими силами, рубила сук, на котором сидела, — сословную монархическую систему. А без оной существование парламента в России в начале ХХ века было невозможно.

Парламент — буржуазное учреждение, предназначенное для словесных игрищ образованных аристократов и горожан. Изначально возник в Англии как место, где дворяне могут договориться с купцами. При этом предусматривалось, что крестьян дворяне держат в узде, а бедные горожане в целом слушаются горожан богатых. Всеобщее голосование мужчин там было введено лишь тогда, когда английские крестьяне исчезли как класс, став рабочими, достигшими определенного уровня жизни и сплоченными профсоюзами.

В России 1905 года фундамент парламентаризма хотели основать на огромной, текучей, во многом загадочной крестьянской массе. К ней лишь тонким слоем прилепились дворянство, буржуазия, интеллигенция, рабочие. Утопические представления о русском крестьянине привели к тому, что первая Дума избиралась по очень демократичному для той эпохи закону, и именно голосу деревни отдавалось существенное преимущество. Правительство практически не вмешивалось в выборы, надеясь на преданность мужика монархии. 

Но вот незадача: он, мужик, прислал в Думу-1906 кого угодно, только не охранителей. Голосовал за кадетов (им к тому же отдали предпочтение города), за трудовиков, за эсеров. Немалым влиянием пользовалось «польское коло» — организованная, спаянная дисциплиной и русофобией группа самой мятежной из окраин. «Крестьянская дума» пришла к царю с одним запросом: даешь отчуждение помещичьих земель с передачей их мужику. «Не смейте даже обсуждать такое!» — ответило правительство, и разъяренное, взбудораженное «лакеями революции» кадетами сообщество превратилось в «Думу народного гнева». Ничего народного в том гневе, впрочем, не было. Когда правительство этих разгневанных адвокатов разогнало, Россия даже не заметила разгона. А сами они, составив подстрекающее к мятежу «Выборгское воззвание», были исключены из политики.

Перед выборами во вторую Думу Россия немного оживилась. Cкажем, русские на Волыни решили противостоять польским избирательным манипуляциям (об украинцах там тогда никто и не слыхивал). Русская партия подсчитывала возможные голоса, мобилизовала избирателей телеграфом. Огромную роль в пробуждении солидарности русских помещиков и крестьян играли православные священники. Совершилось маленькое чудо: крестьяне пришли к «барам» и духовенству и сообщили, что готовы к солидарному голосованию против польских панов. «Баре» пошли на ответные уступки и согласились на три депутатских места для себя вместо четырех — против восьми у крестьян. Один русский помещик получил телеграмму о предстоявших выборах, когда стрелял тигров на Цейлоне. Он сел на пароход, затем — на скорый поезд, прибыл в Россию, проголосовал и, не говоря ни слова, отправился охотиться дальше. Из польских представителей с Волыни не прошел в тот раз ни один.

Вот в таких чудесах и был подлинный смысл зарождавшегося парламентаризма. От косности и обломовщины на первых выборах русские там, где их теснила чуждая сила, перешли к самоорганизации, взаимопониманию, освоению тонкостей технологии солидарности и компромиссов.

Русский парламентаризм наверняка оказался бы удачным проектом, если бы дольше прожил Петр Столыпин, выступивший в качестве его повитухи. Прекрасный оратор, он, хоть и слыл «диктатором», находил, кажется, удовольствие в парламентских речах и сшибках. Именно с трибуны в Таврическом дворце прозвучали самые знаменитые его афоризмы: «Не запугаете!», «Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!». 

Восхищавшие даже врагов столыпинские речи генерировали идеологию созидательного патриотизма: «Наши реформы для того, чтобы быть жизненными, должны черпать свою силу в русских национальных началах»; «Высшее благо — это быть русским гражданином, носите это звание так же высоко, как носили его когда-то римские граждане».

Порой Столыпин был с Думой деспотичен, настаивал на ее роспуске, чтобы, пользуясь дырами в нормотворчестве, утвердить нужные стране законы силой одной лишь царской власти. «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». В короткий срок под крылом Столыпина Госдума в своем третьем составе почти достигла политической зрелости, обрела качества не ущербного революционного конвента, а именно парламента.

Быстро, талантливо осваивали русские люди инструментарий парламентаризма. Того же Шульгина журналисты поначалу описывали так: «Испитое лицо, тусклые глазенки, плохо сшитый сюртук». Но прошла всего пара месяцев, и у борзописцев он превратился в «очковую змею, хитро поблескивающую очками херувима», стал «альфонсообразным», приобрел весьма заметный политический лоск. 

Были в той Думе и знаменитые скандалисты. Крайне правый Пуришкевич непрерывно оскорблял левых и либералов. Когда те пришли 1 мая с красными гвоздиками, вставил себе такую же, но не в петличку, а в известный разрез брюк. Председательствующий постоянно лишал его слова и приказывал вывести из зала. 

В принципе через подобные стычки и выходки и формируется постепенно новая политическая среда. Однако без заботливого садовника, убитого в сентябре 1911 года в Киеве, все эти ростки, обещавшие развиться в ценные политические культуры, превращались в сорняки, если не в цветы зла.

Русские думцы испытали на себе метаморфозы, свойственные любому сообществу парламентариев — от талантливых самородков до олигархии, озабоченной сохранением статуса и удовлетворением собственных амбиций. Этот путь, повторимся, они проделали после Столыпина, не встречая в правительстве ни достойного наставника, ни могучего оппонента. Вошли во вкус какой-никакой власти. И в конце концов повели подкоп под монархию, убеждая себя в том, что борются с некомпетентностью и отдельными коррумпированными чиновниками. Это была месть правительству, не вполне удовлетворявшему амбициозные запросы депутатов. А также сведение счетов с не ценившим «лучших людей» царем. Потребовали устами Родзянко «ответственного министерства». Ответственного перед кем? Перед теми, кто выступал «от обчества» исключительно благодаря просеву через выборную систему? Но ведь царь представлял нацию с куда большим правом! Думцы забыли, что сами они — лишь легонькая пленка на бескрайнем, волнующемся крестьянском море, которому они, кстати говоря, уделяли явно недостаточное внимание. Олицетворяли они сословную систему государства, а никак не всенародное представительство. 

Политический класс и основная масса русских людей пребывали «на разных планетах». Масса, в итоге получив в руки оружие, обратила его против всей традиционной государственности. Вместо Думы с ее говорильней и мечтами о подлинно демократическом обустройстве гибнувшей стране была явлена совершенно иная сила.